Нэпман Карапетьян парирует реплику о «глупости» коммуниста Метелкина: он «для дела дурак, а для себя далеко не дурак» (Чижевский. «Сусанна Борисовна»),
Замечают и то, что коммунисты нередко заменяют реальную работу пустым словоговорением.
«Яковлевна (ядовито). Знамо, все трудящиеся. Только у нас-то, как говорится, ноги да руки — вот наши муки: а у вас, знамо, работа на язычке» (А. Воинова (Сант-Элли). «Акулина Петрова»).
Со временем герои пьес замечают, что по отношению к коммунистам и беспартийным действуют разные стандарты и что далеко не все, что публично утверждается, имеет место в реальности.
Красноречивый диалог двух мелких служащих, сторожа и курьера, отыскивается в пьесе Завалишина «Партбилет»:
«Курьер. Революция-то, брат, революцией, а жить-то все-таки надо… Я вот девятого сокращенья со дня на день ожидаю.
Сторож. И правильно. Ленин как ставил вопрос? Ленин ставил вопрос так, что штаты должны сокращаться. Чтоб припугивать вашего брата, советского чиновника… <…> И ответственного нынче шандарахнут, если оторвется от масс… Теперь строго…
Курьер. Это означается больше по газетам — строгость. А так — навряд ли. Высший сан партийный больше переводят на {57} другое место… Чтобы с глаз долой… А вот наш кульерский сан — прямо в шею… Остаешься безо всякого места.
Сторож. Чисто беспартийный обыватель! Никакой в нем тактики марксистского анализа. Как был кульером в империалистической судебной палате, так в том развитии и остался до двенадцатой годовщины…»
Вскоре становятся очевидными лицемерие и демагогичность новой власти — например, в разнообразных и многочисленных налогообложениях, которые именуются «добровольными».
Герой пьесы Шкваркина «Вокруг света на самом себе», очнувшись, не верит, что он жив и в России. Чтобы доказать ему это, находчивый очевидец приступает к делу:
«Оператор. Очень просто. Гражданин, вы заработали тысячу рублей. Предлагаю: на триста крестьянского займа, триста — на беспризорных, пятьсот — подоходный. Что? Сотни не хватает? Опишем обстановку!
Иван Васильевич. Родина. Чувствую!..»
Коммунисты сухи, неэмоциональны, рассудочны настолько, что героиня комедии Воиновой «Золотое дно», предприимчивая дама «из бывших», легкомысленно шутит: «Вот представьте, я никогда бы не могла влюбиться в коммуниста! Это, по-моему, третий пол! Не от Адама, не от Евы, а от Маркса! Ха-ха-ха! Любовь с марксистским подходом».
Жена упрекает мужа-коммуниста: «У тебя вообще нет никаких чувств. Я забыла, что ты мыслишь резолюциями. <…> Ты — сводка. <…> Ты составил себе расписание чувств» (Киршон. «Хлеб»).
Принадлежность к партии убивает эмоциональность и у женщин. Старый большевик Сорокин с горечью говорит бывшей жене-партийке: «Вы ортодоксальная ханжа. Ну разве вы поймете простые человечьи слова? Вам нужно обязательно ссылку на резолюцию, на пункт…» (Завалишин. «Партбилет»).
В свою очередь, сам Сорокин, увидев, как его молодую жену Таню обнимает комсомолец Шурка, сообщает ей: «… при первом же вашем поползновении к другому — вы механически выбываете, товарищ…» Язык героя автоматически воспроизводит устойчивую канцелярскую идиому «выбыть из рядов».
Женщина плачет из-за ссоры с мужем. Герой, видя ее заплаканные глаза, объясняет:
«Поверьте моему слову, Акулина Мефодьевна, — раз он партийный человек — так он уж не человек для жизни! Чувствий {58} у них никаких! Только одна дума: как партия? Я так полагаю, что у них — заместо души известка образовалась. <…> Партия у них идет за все: и за жену, и за мать, и за семью. Мертвые люди! Вы к ним всей душой, а у них мозги шиворот-навыворот выворочены. Плачьте, не плачьте, хоть вдрызг лопнете — жалости у них нету» (Воинова. «Акулина Петрова»).
Влюбленная женщина пытается объясниться с коммунистом Угрюмовым, но из этого ничего не выходит. Срываясь, она кричит: «Ты не человек! <…> Автомат!» (Зиновьев. «Нейтралитет»).
В ранних советских пьесах явственно видно, что герои-коммунисты, облеченные властью, обращаются с рабочими примерно так же, как прежние хозяева. К эксплуатации теперь добавляется еще и демагогия: рабочим не платят и при этом пытаются внушить, что, борясь за свои права, они вредят «рабочему классу». Во многих пьесах важным фабульным звеном становится начинающаяся рабочая забастовка — тема, вскоре ставшая невозможной для открытого обсуждения.
Коммунист Алейников (Никитин. «Линия огня») произносит речь:
«Мы любим технику не потому, что безгласную машину мы предпочитаем живому, бунтующему человеку. Нет, мы любим машину потому, что она освобождает труд и человека… А труд и человека мы любим больше, чем все машины в мире. Вот кто-то там кашлянул… Это тот, кто не согласен со мной. Это тот, который думает: врет Алейников… врет Алейников. Нет, товарищи! Алейников не врет. Правда, в жестоком бою мы часто забываем о человеке. Да и мудрено об этом помнить. Но за что мы боремся?..»
Коммунисты не прислушиваются к обычным людям, они привыкли подчинять и приказывать, а не убеждать и сотрудничать, даже в тех сферах человеческой жизни, где приказы недейственны. Ср.: «Аврора. Вы отняли у нас <…> достоинство и самоуваженье. Человеческое хотите подчинить (с усмешкой) закону чрезвычайных положений» (Майская. «Россия № 2»).
Это понимает даже бывшая беспризорница Мурка (Никитин. «Линия огня»):
«Мало вы людей уважаете».
Герой-коммунист Виктор отвечает ей: «Вздор… Мы сами себя не уважаем. Этого не принято у нас».
Пожилая работница ткацкой фабрики Лукерья требует того же: «Вы людей уважайте!» И слышит в ответ от выдвиженца — красного директора Юганцева:
{59} «Я таких, как вы, в новое время тысячами в Могилев отправлял!» (Глебов. «Рост»).
В людях персонажи-коммунисты видят лишь материал, сырье будущего:
«Ева. <…> Я слышу — война, газ, чума, человечество, построим здесь города… Мы найдем человеческий материал! А я не хочу никакого человеческого материала, я хочу просто людей, а больше всего одного человека…» (Булгаков. «Адам и Ева»).
При этом человеческий «расходный материал» для большевиков ценен меньше, чем любой другой: семенной фонд, станки, инструмент, скот.
Глава колхоза Курицын на просьбу Марфы отыскать ее пропавшего мужа отвечает:
«Нам некогда бегать за твоим мужиком.
Марфа. Рожь вам дороже, чем живая душа.
Курицын. Ясное дело, рожь дороже».
«Хор» пьесы, собирательный персонаж, обозначенный драматургом как «Народ», усовещивает председателя: «Неправильно, Иван Давыдыч. <…> Искать надо. <…> Человек дороже денег» (Копков. «Слон»).
«Низовой активист», стремящийся сделать карьеру, Кулик доносит коммунисту: «… ты — директор завода. <…> Главная опасность на данном этапе — твоя жена. <…> К машинам, говорит, у нас лучше относятся, чем к людям» (Афиногенов. «Ложь». 1-я редакция).
На ткацкой фабрике старые машины ломаются, условия труда скверные. Рабочая Лузина пытается убедить заводскую администрацию: «Машины для людей, а не мы для них» (Глебов. «Рост»).
Но это неверный подход к делу, он должен быть осужден. И новая точка зрения понемногу усваивается и людьми.
«Федор. Добро б человека заливало — человек обсохнет <…> на инструмент льет» (Киршон. «Рельсы гудят»).
Нарушить данное обещание во имя «высшей цели» — для руководителя-коммуниста обычное дело.
Крестьян окрестных деревень вербовали на стройку обещаниями одежды и обуви, а ни того ни другого нет. Выясняется, что рабочим не дают сапог второй месяц потому, что поезда гонят материалы на стройку, она важнее, чем люди, ее осуществляющие (Никитин. «Линия огня»).
{60} Коммунисты плохо подготовлены к руководству хозяйством страны, склонны к приказным методам управления производством. То, что с налаживанием производства — любого, заводского или сельского — у коммунистов дело решительно не ладится, не является тайной для самых различных персонажей, от крестьянина до профессора.
Пожилой крестьянин бывшего барского имения Корней, наблюдая действия новых хозяев, в частности их увлеченное пение хором, отзывается о них с неприязнью, комментируя: «Большие и малые шляются целый день с папироской в зубах… <…> Лодыри, тьфу, глаза бы не глядели. <…> А штоб завод заработал, понадобился барин…» (Майская. «Россия № 2»).
В пьесах высказываются крамольные мысли о некомпетентности коммунистического управления страной.
Профессор Барсов уверен: «Не надо забывать того, что десяток ученых и сотни специалистов могут управлять огромным хозяйством страны лучше, чем три миллиона коммунистов» (Зиновьев. «Нейтралитет»). Та же мысль звучит и в афиногеновском «Страхе» из уст центрального героя, профессора Бородина.
Пьесы полны описаниями разложения коммунистической верхушки, формулами вроде: «аппарат треста прогнил», примерами рвачества, подхалимства, кумовства, разгильдяйства.
В комедии М. Зощенко «Уважаемый товарищ» коммунист Петр Иванович Барбарисов горделиво сообщает: «Я действую аккуратно и сознательно. Я им взяток не беру. Денег им не растрачиваю. Ничего такого заманчивого не делаю. Кумовства не имею». Когда же Барбарисова «вычищают» из партии, освобожденный от оков партийной дисциплины герой намерен «все мелкобуржуазное веселье испытать»: «Я, может, желаю знать, чего такого я промигал за эти годы. <…> Но теперича я хочу откровенно пожить»[52]. Грандиозная программа упущенного сводится к тому, чтобы выпить, еще раз выпить — и пригласить «даму». В недавнем партийце, перед которым заискивали окружающие, обнаруживается «откровенный человек». Барбарисов устраивает в ресторане пьяный дебош с публичным избиением человека и выбрасывает вон из своей комнаты портреты вождей.
{61} Сосед героя по коммунальной квартире Растопыркин перечисляет его прегрешения: «Сколько вы мелкобуржуазных делов натворили, это ужасти подобно. Драка — раз. Семейная драка и буза — два. Вождей со стенки поснимали — три. Не перечесть. А теперь, я извиняюсь, протокол. Еврея побили… Совершенно ну распустили свою душу.»