Обращает на себя внимание и то, что в пьесах 1920-х годов практически отсутствует фигура квалифицированного (и высокооплачиваемого) рабочего. Перед нами — крестьянская страна. В ранних производственных (тогда их называли «реконструктивными») пьесах речь идет, как правило, о крестьянах, вынужденных работать в городе. Они не нацелены на рабочий рост, карьеру, мысли их обращены в деревню, куда они хотели бы вернуться.
Красный директор Юганцев (Глебов. «Рост») жалуется: «Что теперь за рабочие? Чуть не три четверти только из деревни. <…> Двадцать процентов брака. 40 тысяч прогульных часов за месяц…» С ним согласен главный инженер Безбородкин: «Деревня заливает нас. Тысяча восемьсот рабочих только в этом году из деревни! <…> А пятнадцать процентов прогула? А брак? А хулиганство? <…> Как была темнота, быдло оголтелое, так и осталось».
Отметим и (редкий) обратный ход: появление в деревне персонажа из «пролетариев» (еще до известного потока «двадцатипятитысячников» 1930 года), изображенного с немалой долей иронии:
Пролетарий: «Прежде всего я наметил сломать колокольню, и вообще предстоит большая стройка» (Шкваркин. «Вокруг света на самом себе»).
В ранней советской сюжетике все без исключения герои-руководители удручены бесконечными прогулами рабочих, их повальным пьянством, огромным количеством брака и пр.
Персонаж пьесы Завалишина «Партбилет» Крымов — директор фабрики из рабочих и тоже пьяница. Рабочие ему не доверяют: «Был когда-то рабочим, а теперь хуже всякого чиновника». Его любимая поговорка: «всадить бы им все семь патронов» — явно свидетельствует о боевом прошлом героя. Теперь красный выдвиженец отзывается о рабочих так:
{99} «Я сам от станка. Нам подай, а с нас погоди». И жалуется: «Я измучился с прогулами, пьянкой».
Мастеровой из пьесы Шкваркина «Вокруг света на самом себе» пьет в трактире принесенную с собой водку, сидя под лозунгом: «Приносить и распивать запрещается», после чего, уже пьяный, пытается произнести речь: «Перво-наперво бросим трезвый взгляд на международное положение…»
В пьесе Глебова «Инга» пьяный рабочий Болтиков, уверенный «в своем праве», скандалит: «Я с семи годов пью. В нашем деле разве можно без этого? Ежели не пить, что ж тогда делать? <…> Я три войны воевал… Я, может, против царизма и буржуазма самый первый боец был! А теперича всякая мелкота <…> в административные должности повылазили <…> Да разве я за то боролся?..»
Захар Маркизов, пекарь[88], «бандит с гармоникой», выпивоха и драчун, вопрошает, оправдываясь: «За что меня выгнали из профсоюза? <…> За то, что пью? Но как же пекарю не пить? Все пили: и дед, и прадед» (Булгаков. «Адам и Ева»).
При обрисовке фигур рабочих речь кроме пьянства заходит еще и о лени, невежестве, завистливости.
Пожилой крестьянин Корней (Майская. «Россия № 2») презрительно называет молодого и задиристого комсомольца Прохора «заводской шпаной», укоряя его в том, что он ничего не умеет. Но Прохор видит в себе единственного хозяина страны.
Ремарка: «Звучит песня: „Мы кузнецы, и дух наш молод… И мы недаром тратим силы… стучим мы молотом стучим…“»
«Корней ворчит: <…> Тратим силы… Лодыри, тьфу, глаза бы не глядели.
Прохор. <…> Приглашаем. Их [специалистов. — В. Г.] знания на службу к себе берем. Пожалте, будьте гостями. Но хозяин — один пролетариат».
Узнав, что бывшего слесаря из инструментального цеха, Ваську, назначили красным директором, персонажи-рабочие волнуются не о том, сумеет ли тот управлять заводом, их задевает {100} лишь, что его зарплата теперь — «двести целковых»[89]. Возмущает их и отказ недавнего приятеля от обычной совместной выпивки (Киршон. «Рельсы гудят»).
Во множестве пьес описывается деградация, разложение в среде рабочих. Это связано прежде всего с уравниловкой, против которой выступают добросовестно работающие герои.
В той же пьесе Киршона на укоры мастера, который пытается усовестить то и дело перекуривающих рабочих («Или это цех, или курильня?»), те отвечают, что, если бы не было уравниловки в оплате, а сдельщина, тогда и темп был бы.
И, напротив, ленивые персонажи из рабочих уверены в необходимости «уравнять» все профессии: от изобретателя аэроплана и летчика до золотаря — все должны получать одинаково (Билль-Белоцерковский. «Штиль»).
Среди повторяющихся чаще других фабульных элементов — невыполнение руководителями, сетующими на несознательность рабочих, собственных обещаний. Оно постоянно фиксируется в пьесах (хотя нередко эти детали упоминаются вскользь, внимание на них не акцентируется). Скажем, часто (но мимоходом) говорится о том, что за работу не платят денег.
Не платят рабочим в пьесе Синявского «Добрый черт». В пьесе Билль-Белоцерковского «Голос недр» («Шахтер») осуждают «летунов», то есть непостоянных рабочих, за то, что они «плохо работают». Позже выясняется, что денег на шахте давно не платят. В «Линии огня» Никитина героиня — беспризорница Мурка с рабочим Иваном ходит по баракам, подымая деревенские артели на возмущение: обещанных денег не дают…
Начальник стройки Виктор опасаясь, что стройка будет сорвана из-за ухода рабочих, свистит Рядовому охраны: «Пусть проверят посты…»
Но самой большой фабульной неожиданностью воспринимаются частые упоминания о рабочих забастовках, уже идущих либо готовящихся[90].
{101} На одной из фабрик (Завалишин. «Партбилет»), «Красная заря», готовится забастовка (нет сырья, жилья и пр.). Фабрику придется законсервировать, и 3000 рабочих пойдут на биржу труда.
Схожая ситуация образует и фабулу пьесы Глебова «Рост». На ткацкой фабрике девять месяцев не было производственного совещания, выработку незаконно, нарушая коллективный договор, поднимают, хотя недавно с обслуживания двух станков перешли на три. Инженеры фабрики узнают, что красный директор Юганцев без какой бы то ни было подготовки объявляет переход уже на четыре станка. Инженер Ливанов уверен, что начинать нужно с рационализации производства, а не с сокращения рабочих. Но Юганцев объявляет о переходе на обслуживание четырех станков, и на фабрике начинается рабочий бунт, детально выписанный драматургом.
Старуха Ходонина: «Я на триста веретенков работала и 35 рублей получала, а теперь на 500 работаю и все равно 35 получаю».
Руководство и активисты пытаются усовестить рабочих:
«Рабкор Зорцев. По фабрике бьете! А она чья? Не ваша?
Молодая работника Ольга. Не моя. <…> Наша программа вот: два станка, две сторонки, всех, кого сократили, — назад, и на два разряда ставки повысить.
Зорцев. Буржуи с вас сок жали.
Ольга. А вы с нас сок не жмете?
Юганцев (кричит). Это удар по советской власти! По всему рабочему классу!
Лузина. А мы все тут рабочий класс. Что же мы — не понимаем, где нам польза, где вред? Я с трехсот веретен тридцать пять рублей вырабатывала, а вы хочете, чтобы я на семьсот за один лишний рупь встала?
Юганцев. <…> Вон отсюда! Перестреляю! <…> Я решил ввести четыре станка и… введу, хоть бы мне всех рабочих пришлось переменить на других!..»
Показательно, что еще один персонаж, председатель треста коммунист Родных, появившийся на заводе, чтобы погасить забастовку и остановить директора, неожиданно сообщает рабочим:
«Виноват Юганцев? Кругом виноват. Но чем? Тем, думаете, что жал? Ничего подобного, товарищи. Тем, что мало жал».
{102} Типовая, по-видимому, ситуация описана в пьесе Киршона «Рельсы гудят». У «красного директора», выдвиженца Василия, не хватает рабочих рук, чтобы выполнить спущенный сверху план, ремонт сорока паровозов. Нет у завода и денег, чтобы взять больше рабочих. Взор директора обращается на внутренние резервы. Он видит, что многие рабочие, перевыполняя план на 200 %, «тройные получки загребают». Василию ничего не остается, как повысить нормы выработки. Представитель рабочего профсоюза — председатель фабкома Захар пытается протестовать: «Не имеешь по колдоговору прав никаких, я до ЦК дойду… <…> Против незаконного повышения…»
Мнения же рабочих разделяются.
«Пронин. Экономию производить — но не за счет рабочей платы.
Миронов. Иначе завод закроют, и мы все на улицу пойдем… Мы не шкурники…»
В итоге большинство рабочих соглашаются с директором, и в энергичном финале первые двадцать паровозов отремонтированы.
Многие пьесы тех лет рассказывают о сложностях с производством. Отрицательные персонажи надеются, что развал промышленности приведет к реставрации прежней власти: «Точный анализ ситуации в России — недовольство населения, хозяйственные затруднения и проч. — все говорит о том, что пришло время возобновить и активизировать борьбу с СССР», — уверен Мамонов из «России № 2» Майской. Либо, по крайней мере, «фабрика, как и все советские фабрики, в недалеком будущем перейдет в руки частных лиц», — мечтает Метелкин (Билль-Белоцерковский. «Штиль»).
То и дело в пьесах заходит речь о закрытии одного из двух заводов (Тренев. «Жена»), консервации фабрики (Афиногенов. «Ложь»; Яновский. «Женщина»), закрытии месторождения, шахты и пр.
Когда в пьесе Поповского «Товарищ Цацкин и Ко» Рабочий сообщает хозяину, что он беспартийный, его работодатель, местечковый предприниматель реб Гер отвечает:
«Ты очень хорошо поступаешь, что не состоишь в партии. Разве они идут к коммунизму? Они ведь не дошли еще даже до культуры царизма… Поверь мне, что американским рабочим живется лучше вас, и капиталистам там тоже неплохо…»
{103} Еще одна распространенная тема — аварии на производстве, неминуемо связанные с поиском виновных.
В пьесе Завалишина «Партбилет» «при открытии занавеса шум, выкрики, готовится экстренное собрание партийного коллектива».
«Ларечкин. За полгода семь авариев <…> рабочие не виноваты… сознательной контрреволюции со стороны наших спецов тоже нет… корень зла в тресте