<…> полфабрики остановилось.
Голоса. <…> Шахтинцы там у них сидят!..»
Показательна фабула первой редакции афиногеновской «Лжи».
Назначенный директором завода, на строительство которого дали миллион, Виктор Иванов, проявив предприимчивость, менял гвозди на цемент, оформляя их как брак. Но гвозди не были бракованными. Просто очень был нужен цемент. Все равно выделенных денег хватило только на стены.
«Горчакова. <…> это не товарообмен, а умелый хозрасчет.
Сероштанов. Смету всю до копейки истратили — а станков и оборудования нет. А Виктор теорию подо все подводит: не обманешь, не построишь!»
Виктора отдают под суд, то есть герой наказан за то, что не сумел решить заведомо нерешаемую задачу. Но так как строительство завода профинансировали лишь на треть, теперь нужны деньги на собственно оборудование, еще два миллиона. И следующему директору — их дадут.
Это понимают оба директора, и снятый, и новоназначенный.
«Я так рассуждаю — цех мне в наследство достался, тебя за него сняли, под суд отдают, но я в этом деле, как барашек, чист… И за два миллиона начну биться с начала. <…> И добьюсь!..» — рассуждает вслух новый руководитель завода Сероштанов, тот самый, который критиковал Виктора за превышение сметы.
Ср. красноречивый диалог героев, директора завода и партийного руководителя треста, в пьесе Глебова «Рост»:
«Юганцев. Я знаю, что нужно чиниться, механизироваться — а где кредиты?
Родных. Кредиты? Ишь ты, умник! У себя ищи, голубь, у себя».
Это важный (и устойчивый) элемент морфологии советского сюжета: необходимость выполнить нереальное производственное задание. И персонажи из пьес разных авторов, {104} потерпев фиаско в деле организации производства, единодушно сходятся в общем, хотя и неожиданном выводе: помочь укреплению дисциплины на советской фабрике может лишь… международная революция:
«Революция на Западе — вот что нас спасет. Новая волна. Чтобы всю накипь, весь мусор смела. А так — нет. Засосет нас, затинит эта топь…», — уверен Юганцев.
Активно обсуждаются в пьесах проблемы не справляющихся с работой выдвиженцев. Тем более что других руководителей предприятий теперь, кажется, и нет.
Сорокалетний Федор Никитин, по ремарке драматурга, стоит у книжного шкафа и почти плачет оттого, что книг слишком много и неизвестно, как ему быть дальше с собственной жизнью. Его назначили руководить строительством, которое он не сумел проконтролировать, так как не хватило знаний. Теперь он уволен, служит в бюро пропусков, впал в депрессию и начал спиваться: «Четырнадцать лет потерял! На чутье понадеялся. Мы, рабочие, и без науки проживем. Наука — буржуазный предрассудок. Шут гороховый» (Билль-Белоцерковский. «Жизнь зовет»)[91].
Драматизм положения выдвиженцев (то есть рабочих «от станка» или крестьян «от сохи», назначенных на руководящие должности), вызывающий нервные срывы, сломы людей, не готовых к подобного рода деятельности, видели немногие[92]. {105} Более распространенным, судя по пьесам, было отношение к выдвиженцам с антипатией и презрением как к людям, незаслуженно получившим чужое, не заработанное трудом и не подтвержденное знаниями место[93].
Герой пьесы Глебова «Инга», выдвиженец из рабочих Рыжов, командированный в Германию за оборудованием, не разобравшись, привез не те станки, истратив семь тысяч валютных рублей, да еще и кутил в шантане. Но когда из его оклада начинают вычитать пущенные на ветер деньги, он возмущен: «… меня тридцать лет в трубку гнули…» Рабочее «подневольное» прошлое должно, по мысли героя, служить ему своеобразной индульгенцией.
Уже и среди рабочих появляются люди, полагающие, что трудовой энтузиазм должен превратиться в постоянный фактор производства. Как правило, это персонажи, занимающие некую выборную должность, как председатель рабочего комитета Воробей: «Разве дело в штанах? Ну, нет штанов <…> Ведь дело-то в <…> пролетарской сознательности» (Никитин. «Линия огня»). Или «завкомщик» с говорящей фамилией Трескунов (Воинова. «На буксир!»), с легкостью отыскивающий подходящую формулировку для организации очередной «разоблачительной» кампании на заводе.
Персонажи, обозначенные автором как «квалифицированные рабочие», отыскались только в двух пьесах — «Акулина Петрова» и «На буксир!» Воиновой.
Но фабула «Акулины Петровой» разворачивается вокруг семейного конфликта, в котором профессиональная квалификация героя принципиальной роли не играет.
В пьесе же «На буксир!» описывается типичная ситуация на металлургическом заводе: рабсилы мало, высока текучесть кадров (только за последние пять дней уволилось около сотни человек), план не выполняют, много брака, которым завалены цеха.
{106} Молодой профессиональный рабочий Шаров скорее рад этому положению дел: «Мы теперь в цене… Понимаешь, рабсилы нету…»
3-й рабочий: «Вот ты сосчитай, сколько у нас старых квалифицированных рабочих осталось? А? Раз, два, да обчелся! Максимыч у нас один, вся молодежь гуляет…»
Способа остановить текучесть кадров, по-видимому, нет. И член комиссии с другого, краснознаменного, завода Захаров сообщает, что «каждый из нас добровольно прикрепился к заводу» до конца пятилетки.
Государство рабочих и крестьян, как это прочитывается во множестве пьес, не улучшило, а ухудшило положение «правящих классов», уменьшив степень свободы каждого. Крестьяне не могут оставить колхоз, рабочие — производство.
Нагрузка рабочих велика, сорокалетний рабочий Грачев жалуется: «Я в баню два месяца не ходил… Треплют с собраниями, вздохнуть некогда!.. я свою жизнь жалею».
Из-за этого герой конфликтует с коммунистом Щукиным:
«Грачев: Щукин поднял вопрос: „Чувствуешь ли ты, говорит, себя хозяином предприятия?!“ Чувствую! Где ставка больше, там я и хозяин. О тарифной сетке надо думать, чтоб рабочим было лучше, а не о заводе… <…> То ж насчет рабочих предложений. Собирать — собирали! <…> И премировать обещали, а ничего не дали <…> В завкоме шумели: часы, радио, а как стали поступать рабочие предложения, замолчали! Зажим, ребята, протестовать надо! <…> У меня, например, изобретеньице есть, вали, значит, в общий кошт! <…> Заплати — дам, а не заплатишь — пойду в другом месте продам. Кланяться не буду.
Голоса. Много за изобретенье просишь?
Грачев. Пусть комиссия оценит».
В пьесах постоянно звучат призывы к ударничеству, которые встречаются рабочей массой в штыки. Ср.: Рабочий Болтиков: «И в ударниках быть не хочу! Пущай те ударяются, кому охота» (Глебов. «Инга»). На попытки персонажей-рабочих защитить свои права герои-коммунисты отвечают обвинениями в «шкурничестве» и «рвачестве».
Логическим следствием подобного положения дел становится в ранних советских пьесах выяснение, кому же принадлежит власть в советском государстве.
{107} «Максимыч. Не слушают! Точно народ подменили… [выделено нами. — В. Г.] Свои же рабочие, ходу к ним никак не найду…
Щукин. <…> Слушай, массой овладеть надо. Это что ж получается? Отрыв от масс! Повисли в воздухе!.. <…> Работать будете? <…>
Грачев. Посмотрим, дело покажет.
Щукин. Дело покажет?! Вот она где самая язва! В рваческих настроениях!.. Давай, давай! А я спрашиваю, что сами-то даете?! Товарищи! Мы не торгаши с Сухаревки! Кто больше… Вы сами знаете, все ваши требования будут исполнены… Чья власть? Ваша власть! Забыли?!. А пятилетка чья? Тоже наша, рабочая! <…> Отступать поздно, как на войне. <…>
Грачев. Слыхали! <…> Соловья баснями не кормят».
На призыв Щукина укрепить дисциплину рабочие отвечают, что надо поднять расценки, возмущаются тем, что в столовой очереди, есть нечего, товаров нет, мыться негде и т. д.
Нестандартное устойчивое словосочетание «быт пролетариата», появляющееся в 1920-е годы, сообщает о соединении обобщающего понятия марксистской теории («пролетариат») с конкретностью («быт»). Но термин повседневностью не озабочен.
Щукин: «Мы больше заботимся о своих шкурных потребительских интересах, чем об интересах общественных».
Пионер Миша обвиняет отца: «Вместо того чтобы в ударную бригаду записаться, он своими делами занимался. <…> О своих интересах думает, а не о заводских…»
Грачев же против «ударных бригад», потому что уверен: «в бригаде производительность не повысишь». Понимает герой и то, что, если «сами о себе думать не будем, кто о нас позаботится»?
Жена Грачева, Наталья, волнуясь, пытается защитить мужа от обвинений сына: «Отец на плохое не пойдет. Он и на заем подписался на месячное жалованье. <…> Отец тоже работает. Не прогульщик, не лодырь. Честно работает».
Но сын, пионер Миша, не сдается: «Для чего работает? Для наживы! <…> Мне глаза не замажешь, шкурник!»
Главное не то, как работает герой, а то, отрешен ли он от собственных интересов.
Далее фабула уплощается: в пьесу входит необходимый в этой ситуации персонаж, «раскулаченный» Лука. Объединившись с Грачевым и легкомысленным Шаровым, он устраивает на заводе аварию (с комической целью: быстро устранив ее, заработать репутацию лояльного властям труженика).
{108} За отсутствием чаемой, но все не происходящей мировой революции на место экономических рычагов приходят многочисленные образы «вредителей» (а также шпионов и диверсантов). Их важнейшая функция — поддерживать в персонажах-рабочих энтузиазм и сверхмобилизацию сил.
То, что без труда можно было совершить на листе бумаги — создать страну обетованную и выстроить в ней идеальную Коммуну, в действительности оставалось недостижимым.
Возникало противоречие по существу: миф о новой земле требовал и нового героя. Так как революция свершилась, царство свободы наступило — должен родиться и заявить о себе и новый человек.
Но нового человека не могли отыскать.
Ранние советские пьесы свидетельствуют, что цели народного «пролетарского государства» и собственно народа, рабочих различны. «Подмененный народ» пытается напомнить власти о своих интересах, но человеку не позволено «жалеть свою жизнь».