Правая сторона (громко и гневно): «Горе тебе, город Равенства, ибо ты отрываешь ребенка от матери! Все прощу тебе, не прощу материнских слез. Будь ты проклят за ребенка, не знающего ласки, за мать, бросающую дитя свое! Будь проклят!»
Идею общественного воспитания детей поддерживают и действующие лица пьесы Пименова «Интеллигенты». Молодая героиня Ольга не сомневается: «Неужели общество, специалисты воспитают хуже, чем отец с матерью?..» С ней согласен и Александр, ригористический и категоричный герой той же пьесы, упрощенный и примитивизировавшийся Базаров нового времени: «… законные дети [важны] как будущие владельцы имущества. <…> А когда буржуазная собственность ликвидируется — эта законность теряет смысл…»[160].
Но ребенок наследует не только имущество родителей, но еще и духовный облик семьи, вырастившей его, ее атмосферу, устои, обычаи, домашние словечки и шутки, неповторимый более интимный сгусток эмоциональной (и исторической) памяти. «Правильно зачатые», но быстро превращающиеся в ничьих дети, лишенные «бессмысленной» материнской любви, воспитанные коллективом и для коллектива, обещают в недалеком будущем поколение неочеловеченных роботов.
«Детство перестает быть периодом общественно-ничтожным, наоборот, оно теснейшим образом связано со взрослостью: {184} в общественном отношении между тем и другим никакой пропасти нет», — сообщало энциклопедическое издание тех лет[161].
В пьесе Воиновой (Сант-Элли) «Акулина Петрова» после ссоры коммуниста Сергея с женой Акулиной, упрямо верующей в Бога, Акулина уходит из дома. Женщины жалеют их детей, Сему и Мишу, которые остались «без матери, как травка без солнушка». Молодая коммунистка, («завкомовская») Ольга Ивановна предлагает не пускать детей к матери. Сергей сомневается:
«Они любят мать.
Ольга Ивановна. Тем хуже. Будут к матери бегать — она их сделает твоими врагами. <…>
Сергей. Я зарок дал детей коммунистами сделать. Детей не уступлю».
Конфликт между любовью к матери и детям и преданностью партии герой решает в пользу «правильной» общности.
Ольга Ивановна: «Дети дороже всего. Наша смена, надо беречь их, а она [мать] их исковеркает». И начинает обучение подростка с самой важной вещи: «Понимаешь, что значит диктатура пролетариата?»
Мальчик Сеня, оставшись без материнского ухода, жалуется старшему брату: «Завкомовская-то говорила, чтоб к матери нас не пускать: им, говорит, необходимо коммунистическое воспитание». Голодный, Сеня стащил деньги из чужой сумочки и оправдывается: «… обо мне заботиться некому».
Но старший брат суров: «Ишь, панихиду запел! Пионер должен сам о себе заботиться, а хныкать нечего».
Тоскующая о детях Акулина спрашивает мужа:
«Сереженька, а как же с детьми-то быть? <…> Как они жить будут?»
Тот отвечает: «Пойдут в партию».
Подтверждает отцовские планы его дальнейшей жизни и подросток Миша: «Я в комсомолы перехожу, а потом в партию пойду».
Партия способна заменить отца и мать всем детям, с младенчества до комсомольского возраста.
Со всей ясностью формулирует новое видение «социалистической семьи» и «общих родителей» еще одна героиня, комсомолка Луша: «Кто же нам, проснувшимся из долговечного гнету, теперь мать-отец? Партия» (Майская. «Случай, законом не предвиденный»).
{185} Схожую точку зрения как верную принимают и «настоящие» родители, немолодые герои, которых убедили в их ненужности для новой жизни: «Молодежь шагает через голову. <…> Раньше она еще спрашивала нас, стариков, а теперь она сама себе и отец и мать. И она права…» [Ромашов. «Конец Криворыльска»; выделено нами. — В. Г.].
Дочь интеллигентных родителей Тата (Майская. «Случай, законом не предвиденный») заявляет, что она «сама себя родила» — с помощью комсомольца Кольки, который «немало поработал надо мной». Отец, услышав такое, пугается, но Тата имеет в виду всего лишь свой укрепившийся характер.
Родственные связи рвутся, частные чувства вытеснены из свода правил нового государства.
В пьесе Чижевского «Честь» муж напоминает жене о заброшенной ею маленькой дочке. Успешно преодолевшая заблуждения «слепого материнства» мать безмятежно отвечает: «Что такое я или она перед общим делом?»
Герой пьесы Афиногенова «Ложь» сообщает сыну в трудную для него минуту, отказывая тому в поддержке: «Я партии предан беззаветно, и сыновьями меня не остановить».
Партиец Мужичков (Чижевский. «Сусанна Борисовна») должен решить судьбу сына Миши, тоже коммуниста.
«Мужичков. Ради дела у меня нет никаких родственников, вот что…
Миша. А если выкинут из партии, тут я не знаю… как это… есть вот я, а то вдруг нет меня… Тогда лучше не жить… Я самоликвидируюсь… <…> И никак не увязывается, чтоб отец посылал сына на смерть.
Мужичков. Да, на самом деле. А мы все-таки надеемся остаться в поколениях. Оно, конечно… очень тово… все равно, что с собой кончать…»
Но тем не менее герой требует, чтобы сын сдал партбилет, между партийными идеалами и родным существом выбирая партию.
В пьесе Тренева «Опыт» у профессора Соболева смертельно болен маленький сын. Хотя Соболев успешно провел серию опытов на собаках, но еще не экспериментировал даже с обезьянами (нет финансирования, помещения и самих обезьян). Несмотря на это, герой все же намерен оперировать ребенка.
Герой уговаривает жену, Елизавету Павловну, дать согласие на операцию:
{186} «Я буду чинить его сердце и обновлять кровь, чтобы жизнь вспыхнула с новой несравненной силой.
— Как у собак?
— Как у нового человека! Наш сын будет первенец среди этих людей. Он скажет людям: радуйтесь, в мир хлынула новая волна всемогущей жизни».
В пьесу входит актуальная тема не просто спасенного больного, но «нового человека с обновленной кровью». Драматург с такой чрезмерностью педалирует мысль, что в трех репликах героя «новизна» звучит четырежды.
Другой персонаж той же пьесы, коллега и старый друг Соболева профессор Бажанов, основатель медицинского института, в котором оба они работают, видит в рискованной поспешности Соболева не столько желание спасти сына, сколько честолюбивые амбиции ученого. Для него очевидна связь действий бывшего друга с лозунгом момента («Темпы решают все»): «Ему [Соболеву. — В. Г.] кажется — его торопит состояние сына, но это все те же „темпы!“».
И здесь личные привязанности человека уступают общественным веяниям и приоритетам.
Бажанов с горечью размышляет о происходящем, понимая, что Соболева «влекут на грязную политическую улицу», тогда как «наука аристократична», и рискованно высказывается о «жрецах и магах наших дней, что называют темпами то, что мы называли просто верхоглядством».
Накануне операции герои, мать и отец больного ребенка, вновь спорят.
«Елизавета Павловна. Я мать…
Соболев. А я отец. Знаю. Но сейчас уже нет отца. И я трепещу уже не за сына».
Операция завершается гибелью мальчика. Труднопостигаемый оптимизм отца над телом умершего сына завершает пьесу:
«Ну, что ж… Прощай, Коля, спасибо!.. Смерть вырвала тебя у нас, а мы у нее — жало… Спасибо… тебе скажут миллионы и миллионы… А нас… прости… извини… <…> Довольно, к делу! Слезы оставим матери. У нас же торжество победы. Постигли! Впереди какая радостная работа!»
На детей, новое поколение, свободное от груза традиций и памяти о дефектном, ущербном, неправильном прошлом, переносятся {187} надежды общества, они «главные люди» будущего. «… Антропоморфическое, мистическое понимание истории <…> в частности, вело к видению генеральной идеи столетия в образе нового человека, ребенка, растущего вместе с веком, вбирающего мудрость и красоту <…> именно в России должно было совершиться космическое по значимости возвращение человечества к Красоте»[162].
Понемногу новые, коллективистские ценности, отрицающие прежние частные, в том числе и семейные, берут верх, становясь не только привычными, но и единственно верными. На смену детям, для которых родители воплощали идеал Человека, приходит ребенок, родителей ниспровергающий. Из предоставленных самим себе детей в дальнейшем вырастут и не помнящие родства взрослые.
Пьесы показывают, как рождается и укрепляется социалистическая идея (концепт) детства: ребенок — это обновленный взрослый, безгрешный (свободный от памяти, традиции, истории), не нуждающийся в привязанностях, жестокий и рациональный.
Ср. убежденность комсомольца Миши: «<…> Я принадлежу обществу. Отец и мать для меня, как и все граждане. Я могу их и не знать» (Чижевский. «Сусанна Борисовна»).
Развенчивание семейных ценностей продолжается. «В современной пьесе от автора требуют, чтобы герой-школьник был сделан не из плоти, а из мрамора своего будущего памятника, чтоб он отрезал от себя провинившихся перед обществом родителей, как ногти или локон волос…»[163].
Если Маяковский писал ребенка, узнающего у взрослого, что такое хорошо и что такое плохо, то новые советские драмы, напротив, представляют детей, которые разъясняют взрослым, что такое хорошо и что такое плохо.
Пропагандируется и распространяется идея Горького: «Ребенок живет не опытом прошлых поколений, а, отринув его, ищет никому не известный выход в светлую жизнь»[164].
В пьесах появляется образ ребенка как маленького взрослого: у него общественные «нагрузки», разговаривает он столь же засоренным канцеляритом языком, он не играет, а проводит заседания, мечтает устроить мировую революцию и пр.
{188} Двенадцатилетний ребенок конца 1920-х годов родился уже после Октябрьских событий. Прежней жизни не знает, а память о ней стирается специальными усилиями. Еще через три-четыре года он может сменить фамилию, «уйти в отряд», окончательно оборвав нити родственных связей.