«Почему сейчас русская интеллигенция, пожалуй, более антисемитична, чем было при царизме?» — задавал вопрос М. И. Калинин. И предлагал ответ на него: «В тот момент, когда значительная часть русской интеллигенции отхлынула, испугалась революции, как раз в этот момент еврейская интеллигенция хлынула в канал революции, заполнила его большим процентом по сравнению со своей численностью и начала работать в революционных органах управления»[274]. Антисемитизм подпитывался и борьбой с «буржуазным национализмом», и противостоянием частной инициативе, и заметной долей евреев среди получающих высшее образование («на начало 1927 г. доля студентов-евреев в педвузах составляла 11,3 %, технических — 14,7 %, медицинских — 15,3 %, художественных — 21,3 %»)[275]. Свою роль играла и высокая конкурентоспособность хлынувшего в города еврейского населения, предприимчивого, инициативного, успешно в условиях нэпа торгующего, азартно получающего малодоступное ранее высшее образование.
М. Горький писал (в связи с появлением юдофобских прокламаций в столицах): «Я уже несколько раз указывал антисемитам, что, если некоторые евреи умеют занять в жизни наиболее выгодные и сытые позиции, — это объясняется их умением работать, экстазом, который они вносят в процесс труда, любовью „делать“ и способностью любоваться делом»[276].
{284} Напомним и о противостоянии двух еврейских организаций: членов так называемых евсекций и сионистов. Обывателю трудно было разобраться в оттенках еврейских течений и меняющемся отношении к ним властей. Путаницу в умах создавали и санкции ГПУ в отношении сионистов, аресты и высылки которых не раз организовывались на протяжении 1920-х годов.
В августе 1926 года в связи с растущими антисемитскими настроениями проходит специальное совещание Агитпропа ЦК и появляется тревожная Записка Агитпропа в секретариат ЦК: «… представление о том, что советская власть мирволит евреям, что она „жидовская власть“, что из-за евреев безработица и жилищная нужда, нехватка мест в вузах и рост розничных цен, спекуляция, — это представление широко прививается всеми враждебными элементами трудовым массам. <…> Не встречая никакого сопротивления, антисемитская волна грозит в самом недалеком будущем предстать перед нами в виде серьезного политического вопроса»[277]. Через несколько месяцев, в декабре 1927 года Сталин, выступая на XV съезде партии, объявляет «массированную публичную кампанию по борьбе с антисемитизмом». В течение пяти последующих лет (до 1932 года) выходит несколько десятков книг, а статьи на эту тему появляются «в газетах и журналах Москвы и Ленинграда почти ежедневно»[278]. Именно в этот короткий временной промежуток, буквально в три года — с 1928 до начала 1930-х, — и появляются «нужные» пьесы на еврейскую тему, в которых открыто говорится о проявлениях антисемитизма, осуждается травля евреев и т. д. Запретная для драматических текстов позднего советского времени, в эти годы еврейская проблема активно обсуждалась — по разным причинам и с разными оттенками.
В пьесе Майской «Россия № 2» разношерстная компания «бывших людей» — актер Величкин, князь Крутояров, ставший почетным председателем «Союза Спасителей России», девушка «из хорошей семьи» Лолот и ее кузен Николай (Коко) — обсуждает настоящее и будущее России:
«Величкин. Не могу служить двум богам: либо искусство, либо Карл Маркс.
Лолот. Кто?
{285} Величкин. Новый бог. Из евреев, конечно. Нация с удивительным нюхом. Где бог, там и ищи еврея. Облюбовали эту карьеру с давних времен.
Крутояров. <…> И вы продаете Христа!
Коко. Я при том не был, но уверяют, что это до меня сделали наши коллеги — контрреволюционеры. И потому только, что Христос был революционер».
И далее следуют рассуждения героя о том, что Россия теперь не одна:
«… их две, и даже нарождается третья. Давайте сосчитаем: Россия в России — красная, раз…
Крутояров. И раз, и два — Россия белая…
Коко. Да, бледная немочь. Россия „невиненток“, ютящаяся на задворках европейской дипломатии, — два! И третья <…>. „Страшные“ республиканцы для монархистов и еле завуалированные монархисты для республиканцев — смесь гишпанского с нижегородским, воинствующие дворяне и еврейские буржуйчики, уже позабывшие про „право жительства“».
Черносотенец Крутояров сообщает, что мужиков и рабочих нужно заковать в кандалы, железо, а всех жидов — утопить в Москва-реке:
«Чужие — по домам! А жидочков окрестим: сгоним со всей России, и… в Москва-реке есть такое местечко. Крутой поворот, а там — омут. И в крещенский мороз мы пробьем прорубь крестом. <…> Под звон колоколов всех сорока сороков торжественно <…> окропим их святой водицей и пусть поплывут к праотцам».
Для властей же Крутояров предлагает железную клетку, обитую изнутри острыми гвоздями: «Как только мы вернем Россию русским, мы закуем в нее Ленина и Троцкого… и впряжем в нее Совнарком… и Совнархоз… и ВЦИК… и ЦИК… и… и… и ЦК… и ЧК… и… и… черта и дьявола, и весь ныне царствующий дом и его верноподданных, антихристово племя. И повезем их по городам и селам…»
Антиеврейство героев различно: от жестоких планов черносотенца Крутоярова до снисходительной усмешки молодого дворянина Николая. Но бесспорно органичное объединение вокруг и по поводу антисемитизма и «интеллигента»-актера, и завзятого черносотенца, и отпрыска дворянской фамилии. На антипатии к евреям, пусть по различным поводам, сходятся все (если актер «всего лишь» употребляет невиданную {286} формулу — «карьера бога», а дворянин «голубой крови» с презрением упоминает «еврейских буржуйчиков», то черносотенец сладострастно мечтает о предании «жидов» лютой смерти). В одном эпизоде представлены, пожалуй, все важнейшие оттенки антисемитских настроений, воедино связаны три центральные антиеврейские темы: традиционная (жиды-христопродавцы, распявшие Христа); остро актуальная тема нового государства («новому богу» Марксу служат «еврейские буржуйчики», засевшие в центральных органах власти) и, наконец, тема «великорусского шовинизма» (или, как это называется сегодня, ксенофобии) — «Россия для русских».
Пьеса была быстро (точнее — на следующий после премьеры день) запрещена к представлению: по-видимому, в ней были преданы гласности и в самом деле распространенные антисемитские позиции, выговорены реальные умонастроения, существовавшие в российском обществе.
Еврейская тематика как новая и «экзотическая» привлекла внимание массовой публики несколько раньше. Уже в 1910-е годы «возник довольно крупный интерес читателя к еврейской — преимущественно бытовой — литературе. Начали переводить неведомых прежде русской публике авторов, мало того — сами еврейские авторы начали специально писать для русских журналов и издательств, став таким образом гражданами русской литературы»[279], — свидетельствовал критик.
Драматургические сочинения, в которых еврейская тема обозначена уже в заглавии: «Товарищ Цацкин и Ко: Комедия из жизни современного еврейского местечка» А. Поповского, «Зейф и Кац» («Господа нэпманы») А. Ланского, «Сусанна Борисовна» Д. Чижевского, «Торговый дом „Грынза и сыновья“» А. Насимовича и пр., — появились в 1920-е годы.
Часто «еврейство» фиксировалось в именах и фамилиях персонажей, вроде Крайский («Гляди в оба!»), Орский («Луна слева»), Гарский («Партбилет»), Вольский («Спецы»), Сарра Акимовна («Штиль») либо Гитана Абрамовна в ранней редакции «Зойкиной квартиры», доктора Шнейдер («Волчья тропа») {287} и Яков Ямпольский («Огненный мост»), биржевик Шульман, кассир Хацкелевич, маклер Бортик и пр. И тогда от театра зависело, настаивать на национальности героя, акцентируя это в актерской игре, либо, напротив, приглушать этот смысл. Скажем, при постановке А. Д. Поповым булгаковской «Зойкиной квартиры» в Театре им. Евг. Вахтангова Зойке (которую играла Ц. Мансурова) наклеили огромный нос, утрированно подчеркнув национальность героини, раздосадовав драматурга[280].
Появляется немало пьес «из еврейской жизни», где, помимо персонажей-евреев, в сущности, никого больше и нет, — например, «Статья 114-я Уголовного кодекса» Ардова и Никулина («Комедия в 3-х действиях из советского быта»), «Товарищ Цацкин и Ко» Поповского и др.
Может показаться, что автор данной работы в эту минуту уподобляется недоброй памяти заведующему отделом кадров советских времен, вдумчиво отыскивающему вредоносный «5-й пункт» в анкетах сотрудников. Но не будем забывать, что все элементы пьесы — отобраны, продуманы, взвешены. И свободных радикалов, по оплошке драматурга залетевших в художественное пространство произведения, быть не может. Имена и фамилии героев, безусловно, семантически нагруженный, выразительный и, конечно, неслучайный элемент драмы.
Так, действие комедии Поповского «Товарищ Цацкин и Ко» происходит в небольшом еврейском местечке, и среди действующих лиц сплошь еврейские имена: Цацкин — авантюрист, реб Гер — богатый человек, Иосиф — сын Лейба Гера, Гитля — мать Иосифа и т. д. Но представитель власти (председатель сельсовета) носит гордое имя: Иван Иванович Иванов.
Каким же виделся образ персонажа-еврея драматургам 1920-х годов?
Ему были отданы определенные профессии: портной и зубной врач (обобщенное «доктор»), юрист (бывший присяжный поверенный, адвокат), секретарша, редактор либо сотрудник газеты, хозяйка модного ателье, наконец, разнообразные торговцы (нэпманы). Герои-евреи — это умение зарабатывать, {288} коммерческая жилка, оборотистость и предприимчивость, алчность и беспринципность, успешность, семейственность.