Во многих пьесах акцентировались непривлекательные черты героя-еврея. Так, в «Склоке» Ардова и Никулина два еврейских персонажа носили красноречивые имена: Иерихонская (склочная родственница одной из жен) и Фердинанд Кобельман (любовник замужней женщины). Антипатичные герои-евреи появляются и в трех пьесах Афиногенова: бухгалтер военного завода Аркадий Павлович, слабый, трусливый, запутавшийся из-за любви к жене человек, который за деньги снабжает секретной информацией шпиона Вольпе, то есть продает родину, в «Малиновом варенье»; управделами Игорь Орский — циничный мещанин, сторонящийся политики и стремящийся стать инженером лишь для того, чтобы «устроиться в жизни» в «Чудаке»; равнодушный халтурщик доктор Шнейдер в «Волчьей тропе». Ни одного положительного персонажа-еврея нет и в «Цацкине и Ко»: реб Гер — алчный лицемер, пекущийся только о своей корысти; бухгалтер — трусливый приспособленец, Цацкин — проходимец и врун. Это тесное сообщество ради наживы обманывает и притесняет даже своих соплеменников.
Кроме этих привычных негативных коннотаций, в них, как в одаренном, эмоциональном, «легковоспламеняющемся человеческом материале» (Костырченко), отмечается художественная жилка — герои-евреи увлекаются джазом, ценят поэзию, занимаются живописью (как интеллигентная Аня Шебеко, любовница директора завода (из пьесы «Рост» Глебова), прекрасно музицируют. В «Огненном мосте» Ромашова единственное, что сообщено о внесценическом персонаже, инженере Курцмане, живущем над квартирой главного героя, коммуниста Хомутова, — он «любит негритянский джаз».
Важно, что в целом в начале 1920-х годов «еврейская тема» решается в комическом ключе. Внимание драматургов, откликающихся на интерес публики, привлекает экзотический материал, ранее мало либо вовсе не известный, колоритные персонажи и своеобразный юмор.
Так, действие «Статьи 114-й Уголовного кодекса» Ардова и Никулина разворачивается в местечке Тютьковичи, где местный бывший «ученый еврей при губернаторе», мелкий предприниматель Соломон Израилевич Бузис сражается за выгодный {289} подряд на строительство пожарного сарая с высланным из Москвы нэпманом Нахманом Магазаником. Незатейливая в целом пьеса тем не менее вбирает в себя выразительные актуальные коллизии и реалии тех лет.
У Бузиса большевики «два раза брали контрибуцию в 18-м году», но теперь он, подобно мудрому Соломону, стремится быть довольным жизнью и не искушать судьбу. Хотя неожиданно выясняется, что положение еврея с революцией не только не улучшилось, а, скорее, наоборот.
«Я имею в данное время частное дело, мучной лабаз под фирмой „Бузис и сын“, я плачу налоги… Я даже доволен…
Мадам Бузис. Доволен! Целый свет может с него смеяться! В старое время единственный сын Соломона Бузис — Моня — уже носил бы себе серую тужурочку с золотыми пуговицами и фуражку с синим околышем, и учился бы, дай ему бог здоровья, на доктора, а не сидел бы у отца в лавке… Да или нет?
Бузис. За старое время нечего говорить. Об чем говорить — о прошлогодний снег?..»
В Тютьковичах появляется племянник Евсей, сын бедной сестры Бузиса, Сони. Перебирая в памяти, где обретаются ныне его родственники, старый Бузис называет самые разные точки мира, в частности — печально известные Соловки:
«Бузис (про себя). Кто б это мог быть? Сын Берты — в Америке. Лазарь в Соловках. Дети Енты, слава богу, все остались в Латвии…»
Размышляя о том, куда пристроить племянника-бедняка, Бузис решает, что «уже давно пришло время присмотреться до советской власти», то есть овладеть новыми правилами игры. И отправляет Евсея на выучку к бывшему частному поверенному Куфалю.
Тем временем Нахман Магазаник умело втирается в доверие к корыстолюбивому и простодушному местному (русскому) начальству. Добиваясь выгодного подряда, он заказывает «богатый стол» в саду «гостиницы Сан-Ремо в Тютьковичах» и расточает неискренние льстивые речи:
«В такой глухой дыре, когда встречаются образованные люди, так надо же посидеть, поговорить… Выпить, по русскому обычаю. Вы же не с какими-нибудь нэпманами имеете дело… Мы вас ценим как благородного, умного, образованного человека. И потом вообще: веселие Руси есть питие…»
{290} «Должностное лицо», бывший лихой матрос Степан Барабаш, с готовностью принимая угощение и выпивку, ответствует: «… ну разве на ходу, в наперсточек…» Но уже через секунду, забыв об отговорках, возмущается: «Ты бы мне еще в наперсток налил!»
В финале пьесы бедняк-племянник вступает в комсомол, становится начальником (предыдущего снимают за взяточничество и переводят в другое место) и отказывает дяде в подряде.
Делая еврейство в целом коллективным героем пьесы, авторы рассказывают о евреях «хороших» и «плохих», умных и глупых, лицемерно применяющихся к новой власти — и просто продолжающих заниматься своим делом, то есть ничем не отличающихся от прочих представителей человеческого рода.
Несмотря на то что пьеса пропитана густым еврейским акцентом, пародийно передает лексику и интонации героев, местечковое еврейство описано как весьма культурное сообщество. Знаками образованности и определенной широты интересов, казалось бы, приземленных и прагматичных торговцев становятся упоминающиеся в домашних разговорах героев имена Н. А. Лаппо-Данилевской, Л. Толстого, Ф. Достоевского, они цитируют ранние стихи А. Ахматовой («Сжала руки под темной вуалью…»).
В пьесе Поповского «Товарищ Цацкин и Ко» затрагиваются более острые проблемы: взаимоотношения евреев с советской властью и перспективы их возможного переселения в Палестину, широко обсуждавшегося в те годы, столкновение традиционной религиозности стариков с коммунистическими взглядами подрастающего поколения. Среди действующих лиц пьесы — богатый еврей реб Гер и его сын, пионер Абраша, рабкор Липа и его сестра, комсомолка Бейла, реб Йосл — бухгалтер Гера и пр.
Хозяин крохотного постоялого двора Фалик хвастается постояльцам, что он двадцать пять лет пробыл старостой в местечке, что его все уважают и он даже известен за границей (так как во время австро-венгерской оккупации у него квартировали офицеры). Из диалога хозяина и постояльцев очевидно их настороженно-отчужденное отношение к советской власти.
«А ваша власть не останавливается поныне у меня?
1-й Постоялец. Почему это наша власть?.. Пусть она будет вашей.
2-й Постоялец. Смелость еврея: он нам говорит: наша власть, будто бы мы коммунисты или, прости господи, бандиты…»
{291} Реб Гер, человек прагматичный и предприимчивый, объясняет сионисту-бухгалтеру:
«Гер. … Я люблю быть хозяином. <…> Вы мне скажете, что придет Петлюра и все заберет, что взбунтовавшиеся крестьяне меня ограбят. Этого я не боюсь.
Мою мельницу и мой дом охраняет Красная армия, ГПУ, уголовный розыск, милиция — что, плохая стража? Ой, ой, ой, я им больше доверяю, чем вашему Дальфуру[281], Жаботинскому и его еврейским легионам[282].
Бухгалтер. … Они этой самой Красной армией, ГПУ и милицией выгонят вас отсюда и судитесь с ними.
Реб Гер. Зачем мне Палестина, когда я уже в Палестине. Что я там буду — камни носить, с арабами воевать? Еврейский царь мне нужен, зачем?
Бухгалтер. Фе. Вы уже стали настоящим коммунистом.
Реб Гер. Это уже, реб Йосл, поклеп. Я хорошо знаю, что все эти шишки просто комедиантщики. Ленинизм — это теория, которую понимает только Троцкий, но увы… он один… А какая у них деятельность? „Хлебэкспорт“, но ведь мы знаем, что такое „Хлебопродукт“. Советской власти хочется чести, она и торгует, конкурирует с Румынией, Америкой. <…> Это тоже не власть, но раз она охраняет мою мельницу и я могу с ней делать, что угодно мне, то я обязан быть ею доволен».
В ответ бухгалтер упрекает Гера, что тот променял веру на чечевичную похлебку. Но заезжий авантюрист Цацкин, выдающий себя за влиятельного чиновника, который на короткой ноге со всеми высшими партийными деятелями («Мои друзья в {292} ЦИКе, ЦК, ВСНХ и Наркомфине весьма уважаемые люди»), опровергает и то, что советская власть строит препоны для отправления иудейских ритуалов. Напротив, сообщает Цацкин, «в Москве на каждом квартале синагога, а в каждом доме церковь», даже Сухареву башню переделали в «Иерусалимский храм».
«А чем это объяснить?» — любопытствует один из постояльцев местной гостиницы. Цацкин важно отвечает: «Политика такая Совнацмена… расширяют и поощряют права национальностей». Лишь пессимист-бухгалтер убежден, что вокруг враги, все только и думают, как бы прижать и выжить еврея.
К середине 1920-х годов драматургическая тематика меняется: вслед за изображением Гражданской войны и споров о том, возможен ли в России возврат к прежнему, авторы драматических сочинений обращаются к проблемам, порожденным нэпом. Как именно эволюционирует еврейская тема и какие проблемы обсуждаются на этом материале?
Прежде всего в пьесах появляется целая галерея нэпманов, причем львиная доля персонажей этого типа — евреи (среди которых есть и предприимчивые женщины): булгаковские Борис Гусь-Ремонтный и Зойка Пельц («Зойкина квартира»), Семен Рак («Воздушный пирог» Ромашова) и Софья Павловна («Золотое дно» Воиновой), уже упоминавшиеся нами Магазаник и Бузис («Статья 114-я Уголовного кодекса» Ардова и Никулина).
«… „Новая буржуазия“ в СССР в 20-е годы оказалась в значительной мере еврейской, — пишет современный исследователь. — В декабре 1926 года каждый пятый частный торговец страны был евреем… <…> Из 2469 крупных столичных нэпманов 810 были евреями»[283].
Какие позиции обрисовываются по отношению к «еврейской теме» в эти годы?
Прежде всего официально антисемитизма в Советском государстве не существует, и драматурги представляют соответствующую точку зрения. Но для множества героев расхождение между официальной позицией власти и реальным положением дел не является секретом. Выразительно обрисовывает ситуацию герой пьесы «Ржавчина» Киршона и Успенского, нэпман с исконно русскими именем и фамилией Петр Лукич Панфилов.