{293} Панфилов разговаривает с литератором Силиным, насмехаясь над ним:
«… дрянь написал какую-то, выругали тебя, а ты сейчас: „критика еврейская“.
— А тебя, Петр Лукич, еврейство не донимает?
— Нет, господин писатель, евреи — первые мои друзья».
И Панфилов объясняет литератору, отчего он любит евреев: потому, что их ненавидят больше, чем его.
В 1919 году, в Гражданскую, герой вез товар в поезде «в доле с иудеем Лифшицем». На поезд напали махновцы, вывели на расстрел «жидов и комиссаров». Лифшица убили, и его товар достался Панфилову.
Сейчас он успешно торгует, а когда покупатель жалуется на дороговизну — Панфилов кивает на торговлю Шеломовича — он-де цены задирает, «жидовская морда, нэпманье проклятое». В результате покупатель берет товар задорого у русского Панфилова и уходит, разозленный на «жидов».
Панфилов продолжает: «Вот хотя бы в театры пойти. Кого там показывают: Семен Рак — еврей, в парикмахерской пьесе, в „Евграфе“, нэпман — еврей. На „Зойкиной квартире“ — еврей. Как нэпман — еврей, как еврей — так нэпман. Люблю евреев».
Русский торговец уверен в естественной ненависти к нему окружающих, нуждающихся во «враге». Важно, что эту ненависть возможно переадресовать. Таким образом, еврейство из национальности превращается в функцию. И евреи прекрасно подходят на эту роль «чужака», «врага». Антипатия к чужому и успешному объединяет многих. (Ср.: «Герою, даже в архаическом повествовании, противостоят другие фигуры, как-то с ним соотнесенные. <…> Речь <…> идет <…> о противопоставлении „своего“ и „чужого“, „космоса“ и „хаоса“ <…> демонизм связан генетически с „Хаосом“»)[284].
В «Ржавчине» Киршона и Успенского приспособленец и подлец Прыщ начинает антиеврейский анекдот («Рабинович вынимает деньги…»). В «Интеллигентах» Пименова, рассказывая еврейский анекдот, входит «прогрессивный» герой, рабочий Иван Попов. Александр Спелицын, сын профессора, замечает ему:
«Нехорошо, нехорошо еврейские анекдоты рассказывать…
{294} — Только тебе, ей-богу… Да это все сами евреи и сочиняют.
— Да, известно, что антисемитизм распространен главным образом среди евреев…», — соглашается Александр.
Важно отметить, что среди персонажей, рассказывающих антисемитские анекдоты, и герой-интеллигент, и «темный» неразвитый рабочий, и образованный молодой человек из хорошей семьи, и черносотенец из дворян, местный хулиган и комсомольский вожак. В отношении к евреям они едины.
С нескрываемой нелюбовью, смешанной с завистью, во многих ранних советских пьесах описаны еврейские персонажи, удобно расположившиеся в новых условиях жизни. В длинный ряд выстраиваются пьесы с героинями-еврейками, «умеющими устроиться», практическими, умело достигающими своих целей, вертящими в своих интересах бесхитростными — и, как правило, русскими — персонажами мужского пола[285].
{295} В афиногеновском «Чудаке» молодая женщина Юлия Лозовская мечется между двумя влюбленными в нее молодыми людьми, непрактичным энтузиастом Борисом Волгиным и карьеристом Игорем. И хорошо понимая цену обоим, тем не менее выбирает Игоря, чтобы уехать с ним из маленького городка «в глухой местности» в Ленинград.
В «Сусанне Борисовне» Чижевского еврейское имя вынесено в название пьесы. Сюжет разворачивает библейскую метафору еврейки Юдифи, хитростью победившей врага иудейского племени Олоферна. Причем роль побежденного коварной Сусанной «коммунистического Олоферна» отдана персонажу с безусловно русской и «говорящей» фамилией — Мужичков.
Схожая фабула и в пьесе Воиновой «Золотое дно».
Деревенский уполномоченный Никита (то есть опять-таки простодушный русский герой) влюбляется в «городскую штучку» и авантюристку Софью Павловну, отрекомендовавшуюся ему коммерческой представительницей акционерного общества «Мука». Никита передает ей все деньги, собранные деревней на дефицитную мануфактуру. Обобрав влюбленного простака, Софья Павловна оставляет его. Герой запоздало осознает ее корыстность и предательство: «… подошва у тебя, а не сердце».
Где-то на еврействе строится центральная коллизия сюжета, а где-то оно остается показательной и красноречивой, — но частностью. Характерно то, что если разные авторы и решают «еврейский вопрос» по-своему, мало кто его вовсе минует[286].
{296} В комедии Зощенко «Уважаемый товарищ» затесавшегося в партийные ряды обывателя Барбарисова выгоняют при чистке. Герой ударяется в загул и, напившись в ресторане, бьет проститутку. Один из посетителей вступается за нее: «Это хамство! Бить женщину!»
«Барбарисов. Кто сказал про меня — хамство? <…> Ах ты, еврейская образина!
Бросается на него с бутылкой. Крики. Драка. Свистки. Звон разбитого стекла».
В произведениях Булгакова, как правило, персонажи-евреи появляются в первоначальных, ранних вариантах, но автор снимает их в редакциях поздних. Так, кроме двух центральных героев «Зойкиной квартиры», Зойки Пельц и «коммерческого директора треста тугоплавких металлов» Бориса Семеновича Гуся-Ремонтного, в сценическом варианте пьесы существовал персонаж Ромуальд Муфтер — «мифическая личность», прописанная в зойкиной квартире, и «ответственная дама» Гитана Абрамовна (вариант: Лариса Карловна), в окончательной редакции получившая имя Агнессы Ферапонтовны.
Кроме того, в «Зойкиной квартире», создавая яркий образ женщины-еврейки, драматург видит не только умение героини приспосабливаться и извлекать выгоду, но и глубину и искренность ее чувства к избраннику, готовность к самопожертвованию. В заключающей пьесу сцене ареста гостей Зойкиного «ателье» реплики героини свидетельствуют о ее волнении за судьбу Обольянинова, не свою.
Устойчивы в пьесах тех лет словосочетания «ваша нация», «эта нация», подразумевающие евреев.
В «Беге» тоскующий в Константинополе Чарнота обличает удачливого и бессердечного хозяина тараканьих бегов:
«Смотрю я на тебя и восхищаюсь, Артур! <…> Не человек ты, а игра природы — тараканий царь. Ну и везет тебе! Впрочем, ваша нация вообще везучая!
Артур. Если вы опять начнете проповедовать здесь антисемитизм, я прекращу беседу с вами.
Чарнота. Да тебе-то что? Ведь ты же венгерец!
Артур. Тем не менее.
Чарнота. Вот и я говорю: везет вам, венгерцам!»
К концу 1920-х годов нэпманская тематика затухает, но персонажи-евреи в сюжете остаются — теперь они страдающая сторона. Их выталкивает российская повседневность.
{297} Изображение в пьесах евреев-жертв, страдающих, несчастных, гибнущих (таких, как студентка Нина Верганская из «Ржавчины» Киршона и Успенского, покончившая жизнь самоубийством рабочая девушка Сима Мармер из афиногеновского «Чудака» или затравленный как «жид» студент-изгой Абрам Каплан в «Нейтралитете» Зиновьева), является самым нетривиальным с сегодняшней точки зрения. При окончательном формировании советского сюжета подобное видение еврейской проблематики было решительно отсечено.
Пьесы рассказывают о повседневном, будничном («бытовом») антисемитизме небольшого рабочего городка и студенческого общежития, заводского поселка и «интеллигентной» среды. Заражено все. (Персонажей-евреев нет лишь в «армейских» и сельских пьесах, это — герои города.)
Антиеврейская тема неожиданно обнаруживается даже в известных со школьной скамьи классических произведениях, например комедии Маяковского «Клоп».
Бывшего пролетария, а ныне деклассированного мещанина Присыпкина совращает с рабочего пути, помогая ему скатиться в «болото стяжательства и пошлости», ярко выписанное еврейское семейство Ренесанс.
Колоритная героиня, парикмахерша Розалия Павловна, вульгарно-остроумная практическая женщина со средствами, выдает за «пролетария» Присыпкина свою дочь, Эльзевиру Давидовну («дочка на доходном предприятии»). Отец невесты, Давид Осипович Ренесанс, остается внесценическим персонажем.
Во время свадебного гулянья в пламени погибают жених и невеста, родственники и гости. В нескольких строчках марша Пожарных Маяковский успевает сказать и о том, что Надсон и Жаров слабые поэты, и что водка — яд, и что «пьяные республику дотла спалят». Эпитафией героям становятся реплики Пожарных: «Пьяные стервы!» и «Ну и иллюминация!» <…> «Прямо театр, только все действующие лица сгорели». Сгоревшее заживо еврейское семейство и его гости не удостоены ни одним сочувственным словом.
Вне поля внимания многочисленных критических разборов пьесы (и спектаклей по ней) осталась и еврейская девушка Сима Мармер, страдательный персонаж афиногеновского «Чудака».
Подневольная сожительница местного хулигана Котова (Кота), девушка все-таки отважилась уйти от него. Теперь Кот преследует и избивает ее. Сима поступает на фабрику. Как {298} только она сумела выработать больше одной из работниц, Добжиной, та заявляет: «Жидовка нам расценки собьет».
Кота увольняют за недельный прогул, тот возмущен: «Русскому человеку погулять нельзя — сейчас в шею с фабрики, а жидовок без биржи берут, с почетом». Кот грозится дойти до Москвы и все рассказать, как «спецы-шахтинцы нашу жизнь сосут, бьют рабочего кулаками, спят с жидовками…» Кот с приятелями избивают Симу.
Травля героини-еврейки происходит у всех на глазах. Рабочий парень Федя рассказывает: «У ворот <…> догнали <…>. Кот ей руки закрутил и все лицо — в кровь. Бьет и кричит: „Бей жидов!“ И по животу с размаха».
Но директор фабрики, Дробный, разбирая инцидент, во всем винит не Кота, а Волгина, взявшего Симу на работу: «Кругом безработица, союз жмет, биржа скандалит, а он от ворот нанимает. Еврейку нанял — антисемитизм разжег, и все с умыслом». Волгина увольняют и грозят отдать под суд «за протекционизм». Не встречая отпора, антисемиты окончательно смелеют. Федя пытается объяснить Волгину, как далеко все зашло: Добжина «ходит и нашептывает: из-за жидовки прогнали русского человека.