[77]. К концу тридцатых театрализация и экспортный характер «восточного» политического сюжета лишь усилились. Например, в 1939-м на Красной площади прошли синхронные танцевальные представления узбекских спортсменок, которые падали на колени перед трибуной, поднимая высоко над головой отброшенные покрывала. Отснятые Александром Родченко кадры вошли в англоязычный парадный альбом «Шествие юности» с велеречивым комментарием: «With flying scarfs, with the tyubeteikas (oriental skullcaps) of fertile Fergan, with little baskets of cotton on their breast and their ebony hair streaming in fine closely-plaited dresses, march the free daughters of Soviet Uzbekistan»[78].
Фото инструктора женотдела Самаркандского обл. комитета партии тов. Шакировой. «Женский журнал», 1928, № 2
Похожую образность предлагала и агитация, адресованная «женщинам советского Востока». Известен ранний «красный лубок» с двуязычным воззванием на русском и азербайджанском: «Работница-мусульманка! Царь, беки и ханы лишали тебя прав…» (Баку, 1920). Прозаичный призыв учиться в школе для взрослых, создавать ясли, помогать Красной армии и шагать в ногу с рабочими мало соответствовал рисунку, где «работница», подняв красный флаг со звездой и полумесяцем, шествовала в удивительном костюме — обнаженная до пояса, в рыжих шароварах и зеленых туфлях с золотой каймой, в красном хиджабе и развевающейся позади уже ненужной чадре. Более реалистичный плакат 1925 г. «Освобождение женщин Востока» (автор неизвестен, надпись на верхнем поле: «РСФСР. Пролетарии всех стран, соединяйтесь») изображал узбечку в красном платье с флагом в руке между двумя группами мужчин: бородатые старцы в чалмах указывали на минарет, молодые безбородые юноши приглашали вступить в ряды пролетариата. И та, и другая группа были одеты в национальные костюмы, однако у ног женщины лежала отброшенная чадра. Явные противоречия едва ли осознавались художниками, которые уверенно описывали эти образы как новаторские и прогрессивные: «Изображение людей, отражение их воли к борьбе нужно жадно искать и передавать в искусстве. Я не помню отражения в искусстве женщин Востока, а если это и было, то женщины были без лица, закрытые чадрами. Не знаю, были ли у Верещагина женщины с открытыми лицами, но теперь женщины открывают лицо»[79].
Работницы-мусульманки! Царь, беки и ханы лишали тебя прав.., 1921. Фонд Марджани
Неизвестный художник. Освобождение женщины Востока. Нач. 1920-х гг. Из книги В. Полонского «Русский революционный плакат», 1925
Женотделы
В 1927 женотдел объявил кампанию «Худжум» (в переводе с арабского — «наступление»), целью которой было привлечение «отсталых» женщин к общественной работе, ликбез и искоренение патриархальных традиций — ранних браков, калыма, избиений и убийства женщин, покрывания лица и тела и др. Сопротивление большевикам в Центральной Азии было заметнее, чем в русской деревне. Не случайно еще на стенах агитпоезда «Красный Восток», курсировавшего по Туркестану, отсутствовали сюжеты о «раскрепощении»[80]: росписи центрировались вокруг противостояния бая и дехканина.
Информация, адресованная женщинам, распространялась не прямо, а привычным методом вербовки через сеть женотделов[81]. На эти «трудные участки работы» в 1920-е направляли активисток со стажем, и нередко причиной для миссии было желание партийцев-мужчин отправить слишком деятельных женщин в подобие политической ссылки. Женотделовкам, как и учителям и рабкорам, постоянно угрожали, нередки были случаи расправы. Велико было и число случаев убийств и насилия в отношении «открытых» женщин (то есть снявших чадру)[82]. Опубликованная А. Молдошевой переписка женотделовок Кыргызстана начала 1920-х показывает, что активистки часто оставались предоставлены сами себе и быстро лишались ресурсов[83]. Но несмотря на невысокие результаты их деятельности, партийное строительство в национальных республиках вплоть до 1950-х годов было единственной сферой, где еще продолжали действовать структуры, напоминающее женотделы. Не так чтобы это запаздывание прямо повлияло на характер изобразительной продукции, но оно может объяснить, почему местные плакаты на женскую тему дольше опирались на эстетику времен Гражданской войны[84].
Обложка журнала «Работница», 1927, № 26
А. Комаров. Калмычка. Обложка журнала «Красная нива», 1929, № 26
Женщина, переступившая традиции, была главной героиней советской модернизации 1920–1930-х годов. Крестьянка вступала в колхоз или становилась работницей, освобождаясь от тесного, антисанитарного и отсталого патриархального быта. Эмансипация «женщин Востока» также строилась на обострении их конфликтов с мужьями и отсталыми нравами традиционной семьи, однако социальные лифты для них на тот момент построены не были, а поэтому призывы куда хуже работали на практике. Получить профессию и образование, дойдя в этом наравне с мужчинами хотя бы до уровня специалиста, в Узбекистане или Кыргызстане 1920–1930-х для женщины было в разы труднее. Более выраженной, чем расстояние от крестьянки до работницы, была также социальная и гендерная разница между восточницами и женотделовками. Ее отражение можно видеть в поволжском плакате «Долой калым, многоженство и всякое насилие над женщиной» (кон. 1920-х, неизв. худ., текст на русском языке)[85]. В центре плаката, фланкированное двумя косо расположенными, как концы рушника, «кинолентами» с описанием патриархальных обычаев, дано поясное изображение коротко стриженной коммунистки в полувоенной блузе. В ee руках бумага с текстом 10-й главы УК 1928 года: «Против бытовых преступлений, закрепощающих женщин». Помимо того что образы героинь даны в очень разных масштабах, дополнительную дистанцию между ними создает гендер: показанная в мрачных тонах повседневность татарской или бурятской девушки, жертвы многоженства и торговли детьми, противопоставлена спокойствию неуязвимой, отчетливо маскулинной «новой женщины», буквально олицетворяющей советское законодательство. Адресатка у плаката не одна, а как минимум две, причем перспектива социального роста для женотделовки очерчена гораздо яснее. Приведу другой пример: в узбекском плакате неизвестного художника «За хороший сельсовет» (Ташкент, 1934) рядом с двумя мужчинами из колхозной бригады появляется классическая революционная работница в красной косынке и старомодных ботинках: втроем они наблюдают за тем, как идут работы в колхозе (трудятся в основном женщины). В нижнем поле плаката легкой гризайлью набросана мрачная картина прошлого — посиделки «кулаков и подкулачников», которых автор плаката требует не пускать в советы.
Орлова М. Кустарная работа ковров на Востоке. Обложка журнала «Красная панорама», 1928, № 10
Бри-Бейн М. В университете трудящихся Востока. Обложка журнала «Красная Нива», 1929, № 27
Долой калым, многоженство и всякое насилие над женщиной. 1920-е. ГЦМСИР
Фрагмент обложки журнала «Красная Нива», 1930, № 15
К началу тридцатых в плакате, ориентированном на «женщин Востока», появляется тип «открытой» девушки с короткой стрижкой, занятой в поле или участвующей в обсуждениях и политической работе почти наравне с мужчиной. На плакате Финикова «Комсомолия Узбекистана! На штурм малярии!» (1933) молодежь одинаково милитаризована и облачена в юнгштурмовки, однако женщина в ряде кадров уменьшена в масштабе. В эти годы визуальная продукция постепенно расслаивается: на фоне дежурных, обобщенных плакатов столичных художников выделяются оригинальные работы местных авторов. Таков плакат Николая Карахана «Премирование ударников» (Ташкент, 1934) — нетривиальное решение заурядной темы о «зажиточной жизни колхозников». Красочный и сложно построенный лист включает несколько сомасштабных, вычленяющихся друг из друга дробных композиций, напоминая скорее картину. На первом плане двое мужчин — вручающий премию партиец и принимающий ее дехканин; среди премий — собрание сочинений Ленина, патефон, отрезы тканей и двухламповый радиоприемник. Образы конкретизированы, наделены своими характерами. Все присутствующие одеты в национальные костюмы, и, хотя в толпе преобладают мужчины, заметны и несколько интересных женских персонажей разного возраста.
Выдвиженки
С началом второй пятилетки те немногие из восточниц, которые смогли сделать карьеру, превратились в имена нарицательные, политические экраны советского феминизма. Один из таких широко растиражированных образов середины 1930-х воплотился в немом фильме азербайджанского режиссера Микаила Микаилова «Исмет, или Гибель адата» (1934) — классической «истории успеха» довоенных лет. Первая азербайджанская летчица Лейла Мамедбекова олицетворяла «раскрепощение женщины-мусульманки, восставшей против феодальных обычаев — адатов — и сумевшей добиться реализации данного ей в советской Конституции права быть свободной гражданкой в своей стране»[86]. Растиражированным примером была и дочь шахтера, ферганская работница Таджихан Шадыева, энтузиастка движений за снятие паранджи в Узбекистане и Таджикистане. Ее партийная карьера начиналась в женотделах 1920-х годов и шла вертикально вверх: в 1935-м она была избрана членом ЦИК 7-го созыва и делегатом XVII съезда ВКП(б), а в 1937-м — первым секретарем Молотовского райкома партии.
Немногочисленные реальные биографии выдвиженок к концу тридцатых постепенно затерялись в слащавой продукции социалистического реализма. В парадном альбоме «Жены инженеров» (1937) рассказывается история активистки Лейлы Кулиевой: на откровенно постановочном снимке она в белом платье позирует рядом с женщиной в чадре. Репортаж сопровождается напевным сказом: «В дождь и в буран, несмотря на стужу и непогоду, через горы и по утоптанным дорожкам шла в деревню Шихово Лейла Кулиева, — советская женщина-общественница… И просила тюрчанок учиться… Кулиева уговаривала тюрчанок: “Снимите чадру”… Не обошлось и без помех… Мужья неохотно разрешали женам учиться, не разрешали отлучаться из дому… Кулиева вместе с активисткой Мирзаевой обходила квартиры и уговаривала “строптивых” мужей… За блестящую инициативу и активную работу наградило правительство Лейлу Кулиеву орденом “Знак Почета”. Сцена завершается опереточно: «Раскрепощенные женщины-тюрчанки селения Шихово, снявшие чадру, обучившиеся грамоте, любят Лейлу Кулиеву и дорожат ее дружбой. Стоит Кулиевой появиться сегодня в Шихове, и ее встречают пением, музыкой, плясками…»