7 сентября 1979
Заместителю Председателя Госкино СССР
Тов. Павленку Б. В.
В дополнение к письму Д1/422 от 21.8.1979 сообщаем текст надписи к фильму «Сталкер»:
«Что это было? Падение фантастического метеорита? Кратковременное посещение обитателей космической бездны? Или явление, для которого в человеческом воображении вообще не существует понятий? Так или иначе, в нашей маленькой благополучной стране возникло это чудо из чудес – ЗОНА. Конечно же, в первые дни ее возникновения мы послали туда войска. Они не вернулись. Тогда мы окружили ЗОНУ колючей проволокой и полицейскими кордонами – наверное, правильно сделали…
Из интервью Лауреата Нобелевской премии профессора Джонсона корреспонденту для Хармонтского телевидения».
Метраж дополнительной надписи к титрам 16 м. 8 к.
Генеральный директор Н. Т. Сизов.
Резолюция Павленка Б. В.: «Раздорскому И. В.»[547].
Вступительная надпись в «Сталкере» претерпела несколько редакций – с чем-то не соглашалось Госкино, чем-то был недоволен Тарковский. Исчезли несколько слов. Метеорит перестал быть «фантастическим». Визит инопланетян – «кратковременным». Исчезло «явление, для которого в человеческом воображении вообще не существует понятий». Пропали «первые же дни возникновения» и, конечно, «колючая проволока», которой больше всего боялись руководители Госкино СССР, увидевшие в ней намек на ГУЛАГ. «Корреспондент Хармонтского телевидения» превратился в «корреспондента РАИ» – государственной радиотелевизионной компании Италии, нынешнего работодателя Тарковского. Надпись стала короче и приобрела следующий вид:
«Что это было? Падение метеорита? Посещение обитателей космической бездны? Так или иначе, в нашей маленькой стране возникло это чудо из чудес – ЗОНА.
Мы сразу же послали туда войска. Они не вернулись. Тогда мы окружили ЗОНУ полицейскими кордонами… И, наверное, правильно сделали… Впрочем, не знаю, не знаю…»
Из интервью Лауреата Нобелевской премии профессора Уоллеса корреспонденту РАИ.
Эта надпись была сделана для каждой копии фильма и предваряла его показ в кинотеатрах СССР и мира.
11 сентября. Тарковский показал руководству РАИ 40‐минутный фильм «Время путешествия» (итал. «Tempo di viaggio»), сделанный во время его поездки по Италии с Тонино Гуэррой. «Все в восторге (?!). Один знаменитый критик назвал это шедевром (!?). Тем хуже для них. Но, главное, Тонино в восторге»[548]. Гуэрра сообщил руководству, что осталось немало отснятого материала, не вошедшего в фильм.
Руководство РАИ тут же приняло решение увеличить «Путешествие по Италии». Тарковский сам участвовал в его окончательном монтаже. В итоге фильм вырос до 62 минут. Естественно, и цена, по которой РАИ купило этот фильм, также увеличилась. Тарковский получил пять миллионов лир, что равнялось восьми тысячам долларов. 20% суммы он уплатил как налоги. Половину оставшейся суммы, то есть 40% заработанного, отдал в Советское посольство.
14 сентября. Моравиа, вопил Тонино, хочет взять у меня интервью, но мне некогда[549].
С одним из виднейших итальянских писателей ХХ века Тарковский познакомился в следующем году в Риме. Моравиа был символом свободомыслящего, независимого интеллектуала в Италии. Его произведения пользовались заслуженной славой. Более двадцати из них были экранизированы, включая знаменитый роман «Конформист». Девятнадцатого мая 1980 года Моравиа специально приехал к Тонино Гуэрре, чтобы познакомиться с Тарковским.
Он хромает и выглядит больным и старым. Он показался мне человеком, который не заслуживает своей писательской славы и расплачивается за нее одиночеством, т. к. окружающие чувствуют это. Почему-то мне стало его жалко: он напомнил мне московского художника Таубера[550], правда, Моравиа пожестче и поэлегантнее.
Тарковский вряд ли читал много книг Моравиа[551], а может и вообще не читал, ограничившись некоторыми экранизациями, но без доли сомнения он отказывает крупнейшему итальянскому писателю в заслуженной славе. Замечательно «тарковская» оценка. А разве он сам, Андрей Тарковский, не был человеком, хотя и заслуживающим славы, но жестоко расплачивающимся за нее одиночеством? Окружающие чувствовали это. Но далеко не всем его было жалко – он был талантливым, но слишком жестким и нетерпимым с людьми.
Семнадцатого сентября Андрей Тарковский вернулся в Москву.
Пятого октября умерла Мария Ивановна Вишнякова – мать Андрея Тарковского.
Она очень страдала. Последние два дня на промедоле и, надеюсь, не очень страдала. Хотя, что мы знаем о смерти, когда о жизни-то не знаем ничего. А если знаем, стараемся о ней забыть. Боже! Упокой душу ее[552].
Я узнал об этом печальном событии несколько дней спустя. Смерть матери стала тяжелым потрясением для Андрея Арсеньевича. Главной психической травмой его раннего детства был уход из семьи отца. Арсений Александрович Тарковский покинул жену в 1936 году, оставив ее с двумя детьми. Андрею было тогда четыре года, его сестре Марине – два. Мария Ивановна восприняла его уход как жизненную катастрофу. Она избрала для себя путь служения идеальному образу бывшего мужа, который сложился в ее душе, – таланту, поэту, отцу ее детей. В восприятии Марии Ивановны Арсений Тарковский был не столько любимым мужчиной, сколько идеальным воплощением его духовной сущности. Она больше никогда не вышла замуж, дети не помнили какого-либо мужчины рядом с ней. Вся ее дальнейшая жизнь была жертвенным служением былой любви, повседневным подтверждением которой стали ее дети. Она считала, что не имеет права тратить на себя деньги, довольствуясь минимумом еды и папиросами. Была равнодушна к одежде, никогда не красилась, не делала маникюр, отвергая естественное женское стремление нравиться. В этом проявлялось ее истовое, удивительно жертвенное (невзирая на собственную жизнь) следование высоким примерам, жесткий нравственный ригоризм. Дети оказались между травмированной матерью и недоступным отцом. Естественно, это отразилось и на характере Андрея Арсеньевича. Он воспитывался матерью, но был слишком требователен и нетерпим к ней, хотя нередко, оставаясь наедине с собой, винил себя за это.
Восьмого октября Мария Ивановна Вишнякова была похоронена на Востряковском кладбище.
Теперь я чувствую себя беззащитным. И что никто на свете не будет любить меня так, как любила меня мама. Она совсем на себя не похожа в гробу. И зреет уверенность в необходимости менять жизнь. Надо смелее это делать и глядеть в будущее с уверенностью и надеждой. Милая, милая мама. Вот увидишь – если даст Бог – я еще многое сделаю: надо начинать сначала! Прощай… нет, не прощай, потому что мы увидимся, я уверен[553].
Спустя несколько дней я шел на киностудию, думая о предстоящей съемке по «Мюнхгаузену». Была середина дня. У проходной оживление и суета массовки. Шум, гвалт, галдеж. Приходилось лавировать среди толпы, чтобы войти на студию. Неожиданно меня кто-то окликнул: «Женя!» Я повернулся на голос. Это был Тарковский. Мы отошли в сторону. Лицо его было очень бледным, с каким-то зеленоватым оттенком. Я даже испугался. Он увидел мою реакцию и тихо сказал: «У меня умерла мама…» Я стал говорить слова сочувствия и соболезнования, утешать его. Он слушал, кивая, потом тихо сказал спасибо и пожал мне руку. В третий раз за три года нашего знакомства. Я молча кивнул ему в ответ. Он повернулся и пошел домой. До сих пор помню его легкую и подвижную фигуру, в тот раз немного сгорбленную, как-то тяжело и обреченно удаляющуюся от «Мосфильма». Казалось, он нес на плечах весь груз своих картин, свою борьбу с Госкино и самим собой, свой неустроенный быт, свою неладную личную жизнь. Он уходил из моей жизни навсегда. Больше встретиться с Андреем Арсеньевичем мне не довелось.
22 октября. Боже! Какая смертная тоска… До тошноты, до петли. Я чувствую себя таким одиноким… И Ларисы нет, да и не понимает она меня, не нужен я никому. Есть у меня один Тяпа, да я ему не буду нужен. Один я. Совсем один. Я чувствую это страшное смертельное одиночество, и это чувство становится еще страшнее, когда начинаешь понимать, что одиночество – это смерть. Меня все предали или предают.
Я один… Открываются все поры моей души, которая становится беззащитной, потому что в них начинает входить смерть. Мне страшно. Как страшно быть одному. Только Тяпус. Я не хочу жить. Я боюсь, мне невыносимо жить[554].
30 октября. Приезжал из деревни Араик. Лариса просила прислать ей дубленку и сапоги (?). И – 1000 р. Денег. Послал. У нас осталось 1150 р. – истраченные нами с А. С. Куда же делись 7000? За «Сталкера»? Араик говорит, что Лариса собиралась приехать 3 ноября[555].
1 ноября. Вчера получил телеграмму из Ленинграда:
«Уважаемый Андрей Арсеньевич, на встрече с польскими режиссерами в Репино мы с женой посмотрели „Сталкер“. Нам кажется, что это наиболее крупное произведение мирового кинематографа. С уважением, Алексей и Светлана Германы»[556].
6 ноября. Из письма АН – БН: За это время дважды виделся с Тарковским: раз он был у нас, раз мы у него. Он недавно был в Италии, в декабре снова едет, будет снимать фильм (сначала думали публицистический, а теперь уже просто художественный). Он сообщил, что «Сталкер» выйдет на экраны во втором квартале будущего года, а что касается выплаты потиражных, то все здесь неясно, ибо как раз в то время, когда с нами заключался договор, пришла перемена закону о потиражных, и все для нас стало неопределенным. Я, кстати, посылал письмо Сизову по этому поводу, однако ответа не получил. Тарковский говорит, что Сизов вот-вот уходит на пенсию. «Сталкер» продан в ФРГ, Францию, Италию и еще куда-то. Позавчера Тарковский уехал зачем-то с Ермашем в Польшу.