ив. Он-то и делает светотональное решение картины неудовлетворительным, но это не является причиной для брака.
У меня есть свидетели, и я отвечаю. Но не будем спорить – вот у меня лежат ролики на широком формате – они точно на таком же качестве.
А. А. Тарковский: Вы с негатива печатали.
Б. Н. Коноплев: Да. Это не ваше дело. Мы это делаем успешно.
В чем же дело, почему такое плохое впечатление от материала? Потому что картина снимается в неправильной цветотональной гамме, картина снималась без компенсационного фильтра.
А. А. Тарковский: Нет кадра, который был бы снят без компенсационного фильтра.
Б. Н. Коноплев: Чудес не бывает. Почему весь материал идет в одной определенной гамме, потому что это решение, которое избрал оператор, которое избрал режиссер. Нас обвиняют в том, что мы этот материал не браковали. Но я думаю, что если разрешить ОТК вмешиваться в работу режиссера, это будет неправильно. 500 метров материала мы забраковали. С моей точки зрения, очень многое из того материала, который вы сегодня видели, можно использовать в картине, если этого захотеть.
Больше мне добавить нечего. Вступать в пререкания и разговоры о технической базе я не буду. Все что мы делаем, находится на глазах всей студии. Нами было выпущено немало фильмов на такой пленке – и все они хорошего качества.
Несколько слов об аппаратуре. Аппаратура, которой снимали фильм «Сталкер» была испытана, никаких замечаний и претензий по ней не было.
И сегодня есть операторы, которые просят для съемок такую же аппаратуру, какая была на съемке картины «Сталкер». Ссылки на некачественную аппаратуру необоснованны.
Мы не боимся никакой гласности и никакого контроля, мы находимся под бдительным оком руководства и наших общественных организаций. Можно провести любые проверки – совесть у нас чиста. Разбираться надо сегодня в творческих вопросах.
Голос с места: Вы заменили группе пленку?
Б. Н. Коноплев: Ничего мы группе не заменяли. Пришел оператор Калашников и сказал, что он снимал на другой пленке – 5225, ему дали.
А. А. Тарковский: Это неправда. Пленку заменили на студии Рербергу, а не Калашникову.
Л. О. Арнштам: Нахабцеву заменили пленку?
Б. Н. Коноплев: Если бы Рерберг поставил вопрос о замене пленки, то заменили бы[578].
А. А. Тарковский: Рерберг ушел из группы неожиданно для нас[579].
Л. О. Арнштам: У Нахабцева было такое же явление. Он снимал светлые куски. Ему пленку заменили.
Н. А. Иванов: Б. Н. Коноплев не болел, а был в отпуске и не знает. На заседании бюро операторов присутствовал начальник технического управления тов. Трусько. В связи с высказанными замечаниями было предложено дать Рербергу другую пленку – 5254. Такое же решение было принято и по просьбе Нахабцева.
А. А. Тарковский: Мы хотим, но не можем вырваться из этого заколдованного круга.
Есть заключение технической комиссии, которое не соответствует правде и действительному положению. Почему вы здесь заявляете, что материал не брак и его можно брать в картину?
Существует стенограмма объединенного заседания технических комиссий Комитета и «Мосфильма». Во время обсуждения не было ни одного человека, который бы сказал, что этот материал не годится по техническим параметрам. Почему мы опять начинаем толочь воду в ступе? Прав был Райзман, который сказал, что не наша компетенция.
Л. Н. Нехорошев: Мы не разбираем вопрос, кто виноват? Идет разговор – будем ли мы продолжать съемки картины на имеющемся материале или начнем все сначала?
А. А. Тарковский: Что произойдет, если мы будем продолжать съемки на имеющемся материале? Это означает, что мы, продолжая работу, входим с большим перерасходом. Будет стоять вопрос, что картине обойдется в 800 тысяч рублей.
Вот как стоит вопрос с перерасходом. Я его никогда не возьму на себя. Я не хочу взять на себя этот валтасаровский разгул. Тут может быть вариант двухсерийной картины, чтобы компенсировать «будущий перерасход». Это выход из положения.
Л. Н. Нехорошев: Мы должны сегодня высказать наше мнение, чтобы студия решила – продолжать ли работу над этой картиной по тому сценарию, который мы вам раздали[580].
В. С. Ордынский: Я не читал литературный первоисточник, не видел и материал, но прочел сценарий и хочу немного о нем сказать.
Этот сценарий предельно ясен. Там все говорится открытым текстом, нет никакой зашифрованности, поэтому обсуждать его бессмысленно, так как там все сказано устами героев. Когда я взял этот сценарий, я не думал, что его может взять Тарковский. Тарковского я знаю по его прежним работам, которые мне нравятся – одни больше, другие меньше. Но я подумал – коль скоро его взял Тарковский, где-то здесь в чем-то собака зарыта. Когда я прочел этот сценарий, я понял, что никакого «щенка» здесь нет. Здесь поставлены все точки над «и». Здесь словами, а не художественными образами все рассказано, вся идея, весь замысел. О том же, какое будет настроение – об этом в сценарии нет ни строчки. Там нет ремарок. Это практически пьеса. Это запись расхождений трех действующих лиц – ученого, писателя и какого-то среднего между ними. Это то, что я вычитал из сценария. Чьими устами говорит автор? Очевидно, устами всех троих. Это такая неразделимая троица, очевидно и есть герой картины
Мне лично, все эти рассуждения показались интересными, нужными и, я бы сказал, современными до предела.
Может быть, опять скажут (у нас есть такой ходячий разговор), что А. Тарковский все время увеличивает пропасть между собой и зрителем. Если эта пропасть существует, то с этим сценарием она будет увеличиваться, но между каким зрителем? Не знаю. Есть наш зритель, и есть зарубежный. Когда мы говорим первые какие-то слова, то в этом наша заслуга, а когда мы повторяем азы и начинаем бороться негодными средствами с той идеологией, которая идет с Запада, то мы опаздываем и плетемся в хвосте.
Мне кажется, что все рассуждения, сколь бы они ни были открыто публицистичны, они точны, современны и очень публицистичны. Это тот вывод, который я сделал для себя, прочитав сценарий.
Теперь вопрос о том, делать ли эту картину. После выступления режиссера я считаю, что ее запускать в производство нельзя, по сценарию, по которому режиссер практически ставить картину не хочет. Я не знаю такого обстоятельства, чтобы режиссер под дулом пистолета мог бы сделать картину. И если так, тогда найдется группа режиссеров, пять редакторов, которые сделают картину – такое тоже бывает. Картину сдадут, единица будет, все в порядке – и потом режиссер пожинает лавры. Но режиссер Тарковский в силу сложившихся обстоятельств эту картину делать не может. Может быть, Тарковский скажет, что я лезу не свое дело…
Я понимаю положение студии, но боюсь, что положение студии не выправится, если мы запустим этот сценарий.
Л. О. Арнштам: А если не запустим, а спишем 300 тысяч?
В. С. Ордынский: Тогда не будет вымученной картины. Если предложить этот сценарий другому режиссеру, и он согласится, я считаю, что это надо делать. Но я выслушал Тарковского, и мне кажется, что в такой ситуации запускать картину нельзя.
Хочу еще конспективно повторить, на мой взгляд, сценарий предельно ясен, там все сказано открытым текстом – даже более открытым, чем мы привыкли видеть в картинах Тарковского и многих других. Рассуждения эти интересны, современны, как они будут восприняты определенным зрителем, я не могу сказать, но зрителем нашего круга они будут восприняты правильно. Но после выступления режиссера, я считаю, что было бы, наверное, ошибкой заставлять его делать эту картину. Как я понимаю, вопрос стоит так у режиссера: для меня это проходная картина, я хотел ее сделать быстро, тяжело и долго делать ее не хочу.
Л. Н. Нехорошев: Речь не идет о том, чтобы режиссера заставлять делать картину. Мы этого никогда не делаем.
А. Г. Зархи: Об Андрее Тарковском трудно говорить, потому что с одной стороны, это очень крупный художник, а с другой – фигура одиозная, и каждое выступление будет рассматриваться не только с точки зрения нашего Художественного совета, но и международных резонансов.
Андрей – талантливый человек, картины, которые он делает, являются большим событием и для нас, и для публики, он действительно имеют международный резонанс. Ничего смешного в этом нет.
Возникшие вопросы в связи с работой Тарковского над картиной «Сталкер» сейчас трудно решить. Но мы все это чувствуем и можем внутри себя об этом поговорить.
Должен тебе сказать, Андрей, что каждому из нас посмотревшим твой снятый материал, так хочется все переснять и сделать все по-иному: появляется желание поменять актеров и оператора, но обо всем этом думается дома, под одеялом, рассказывается только своей жене. Так думается, но нельзя сказать – «я хочу»,
В материале, который мы сегодня смотрели, с точки зрения живописной, есть сцены, среди которых одни лучше, другие – хуже. Мы видели некоторые сцены, интересно снятые с точки зрения таинственности, операторской недосказанности, какой-то иллюзорности, ощущения нереальности, но вместе с тем – и реальности.
Тебе сейчас не правится снятый материал. Действительно, иногда не нравится, и начинаешь думать над тем, как переделать ту или иную сцену. Но так не бывает, чтобы посмотреть и если не понравилось, заявить – я так не хочу, мне не нравится, хочу делать по-другому и сначала. Так как деньги уже затрачены, студия, вероятно, должна будет стать на колени.
Голос с места: А в кинотеатре ничего не видно будет.
А. Г. Зархи: Насчет этого говорить не стоит. Все картины, которые мы на студии выпускаем, если вы их посмотрите в кинотеатре, вы испугаетесь. Нельзя нам становиться на точку зрения кинопроката. Мы знаем, какое на экране кинотеатра мутное изображение, проявленное в квасе, имеют наши картины.