М. М. Хуциев: Я согласен со многим, что здесь говорилось, но не хочется молчать, чтобы не было впечатления, что у меня есть особое мнение. Я испытал некую неловкость, когда узнал, что должен прибыть сюда, чтобы судить и рядить. Одно дело, когда запускается сценарий и о нем надо сказать свое мнение. А когда конфликтная ситуация, то только в случае начинающего режиссера его коллеги имеют право решать, стоит ли продолжать работу или нет. Когда же дело касается человека, чье творчество мы уважаем и который зарекомендовал себя давно, решать нам вопрос, стоит ли продолжать или не продолжать, это тактически не очень точная позиция. Поэтому для меня двух мнений не существует. Если бы он не хотел продолжать, то наша задача состояла бы в том, чтобы отговорить его от этого чувства смятения. Но вот наш Госкомитет снизошел до того, чтобы услышать наше мнение. Это обнадеживает, товарищ Орлов. То есть я хочу сказать, что этот наш кабинет тоже может судить.
Я не читал ни повести, ни первого варианта. Этот сценарий мне понравился, я прочел его с большим интересом. Я не вижу недостатка в том, что здесь говорят монологами – это определенный жанр, определенный строй произведения – при всем том, что на экране, естественно, должны присутствовать эмоции. Это рассуждения, это поиск в этих рассуждениях истины определенной – то, что нам свойственно: мы же все время задумываемся, в какое время мы живем и т. д. Поэтому такая форма мне не показалась достаточной, и многое, что в обсуждении было не ясно, скажем: откуда взялась Зона – свалилась ли она из космоса и т. д. Это никакого значения не имеет. Я приведу пример из Конан Дойля «Затерянный мир» – вдруг в земном шаре оказывается отверстие, и люди попадают в прошлое. Здесь нет отверстия, но есть обнаружившееся состояние планеты, которое людям Земли еще не ясно – что может возникнуть из этого состояния.
Поэтому они огородили географически и физически это место, а дальше этот ход, это условие. Которое мы принимаем, дает возможность двигаться по пути размышлений. Такой художественный способ применим и в подкреплении не нуждается.
То, что место огорожено, то, что есть войска ООН, не обязательно говорит о том, что решаются конфликты, скажем, каких-то стран; они решают проблемы человечества.
Мне не приходила в голову мысль, связанная с электровозом, пока об этом не сказал Наумов. Действительно, если там проходит электропоезд, в котором, вероятно, есть люди, следовательно, ограждение существует не для того, чтобы люди туда не проникали.
Л. Н. Нехорошев: Без специальных пропусков в Зону пройти нельзя.
М. М. Хуциев: Но целый состав электропоезда двигается в этом направлении.
Достоинство этой вещи не в ясности ее содержания. Мне, например, сценарий нравится строгостью, ограниченностью средств.
Если говорить о материале, то я не берусь судить о том, кто прав, кто виноват. Что такое технический брак я тоже не знаю. Наумов полагает, что этот материал можно использовать в картине хотя бы частично, а мне думается, этого делать нельзя, и не следует вставлять бракованный материал в картину.
Сценарий мне понравился, но материал в моем восприятии не соотносится со сценарием. Сценарий аскетичнее и строже, чем материал, который я видел на экране. Путь, который я почувствовал в сценарии, мне больше нравится, чем путь, который я увидел на экране.
Я не имею в виду, что материал монотонен, однообразен, это не возникает из строгости сценария, это дает возможности преодолеть опасности. Строгость, условность – заложены в сценарии – и это плодотворно.
Фантастическую картину можно сделать, для этого есть два пути. Один – доведение фактуры до реальности фантастического мира и среды, другой – обозначение очень локальное, условными средствами решаемое.
Я не могу судить о конечных выводах этой вещи. Важно, что два человека с помощью третьего, таким образом, три человека вступают на опасный или сложный путь для того, чтобы что-то постичь, открыть некую истину. Они идут, рискуя жизнью, встречая опасности на каждом шагу для того, чтобы какие-то истины открыть.
Мне не очень понятно в его морали одно обстоятельство. Часто считается, что доброта, подходя к этому парадоксально – это нечто зловредное для общества. Мы можем понять такую позицию, но когда человек говорит: «…Дай мне силу не быть добрым с жестокими и жестоким с добрыми», это значит, что жестокость должна иметь все условия для бурного развития. Это я не очень понял.
Я думаю, что студия решит вопрос с этим фильмом разумно, и представители Комитета уйдут отсюда настроенными оптимально.
И. В. Таланкин: Я очень долго не мог понять, что от нас нужно, ради чего нас собрали, потому что решить вопрос – брак это или не брак – мы не компетентны. Для этого есть определенная служба. Что делать с деньгами – добавлять, убавлять, списывать – мы тоже не очень можем здесь решить, я это знаю на собственной практике. В результате всех наших разговоров, кое-что для меня лично прояснилось. Мы все здесь честно сидели, смотрели материал – резко это или не резко, и все вдруг превратились в ОТК, и бурно спорили по этому поводу. В ходе разговора стало ясно, что от нас хотят иметь наше коллективное суждение по поводу нового сценария, который был всем разослан и который мы прочитали. Предыдущий сценарий и повесть я не читал. Прочитав этот сценарий и посмотрев материал, я понял, что сценарий – это то состояние Тарковского, и есть отношение к материалу, который он собирается снимать. И я понял, что все, что снято, не годится, не знаю, по причине резкости или нерезкости. Тут прав Марлен Хуциев, что то, что снято, и как осмысливается сценарий – это разные вещи. Здесь все по-другому выстраивается. И мне кажется, что направление верное, и то, что хочет сделать Тарковский, с трудом, но прочитывается. Трудно читать сценарий, потому что ощущение, что это список диалогов, в которых он видит, что будут делать люди, и какие это люди. Из того, что они говорят, я не ощущаю и не представляю, как это будет существовать на экране, в пластике, и во всем прочем.
Сценарий несколько многословен, хотя там все построено на том, что люди говорят. Они больше говорят монологами, чем разговаривают, но есть излишняя многословность, которая не проясняет смысл, а затемняет то, о чем идет речь.
И потом мне показалось, что еще во многих местах киносценария диалог не очень хорошо написан. Есть куски, где разговор идет о сложных проблемах, а в записи, это, мне кажется, немного прямолинейно, декларативно. Есть общее ощущение декларативности за счет того, как говорят персонажи, и иногда они говорят чуть больше – и я не верю в необходимость того, что этот человек именно в этом момент будет это говорить. Тут есть какие-то неточности. Но так как Андрей говорит, что в следующем варианте будут сокращения, очевидно и по этой линии пойдет какая-то работа, потому что от этого вдруг возникает однообразие – поначалу чего-то не понимаешь, пытаешься разобраться, а потом начинаешь понимать, к чему это дело придет. Я не могу пока точно сказать, но со второй половины я вдруг начинаю разгадывать, что произойдет дальше, для меня неожиданностей становится меньше. Это мое суждение.
И последнее. По-моему, тут не возникает спора, что эта вещь достойна того, чтобы ее Тарковский ставил, и вся проблема, на мой взгляд, сводится к тому, как это финансировать, списать убытки и на счет кого их отнести.
В. Н. Наумов: За счет твоей картины – 100 тысяч возьми на свой баланс – и все!..
И. В. Таланкин: Может из этого получиться нечто интересное, свежее, неожиданное? Я верю, что это может быть. А запись сценарная настолько зашифрована, что говорить о намерениях режиссерских я не могу.
М. М. Хуциев: Я никак не могу понять, что это за форма киносценария. Может быть, из этого она и возникает, т. е. когда вынуты все подробности – это и есть киносценарий?
Д. К. Орлов: Модуляция киносценария. Основные компоненты киносценария здесь присутствуют.
И. М. Слабневич: На мой взгляд, мы здесь обходим одну важную вещь – контакт в работе режиссера и оператора. Если проанализировать работу режиссера и оператора, то можно прийти к заключению, а у меня, в частности, такое ощущение создалось, что при совместном создании материала, который мы видели, у режиссера и оператора не было единой точки зрения на создание целых кусков, сцен и эпизодов.
Что мы увидели на экране? Мы видим на экране сцены, погруженные в сумеречное освещение, в котором не очень резко очерчены предметы и не очень видны детали. Это значит, что оператор ставил перед собой задачу погрузить все в такую среду, чтобы актер был в состоянии фантазировать, что-то додумывать.
А что, как мне кажется, хотел режиссер? Режиссер хочет, чтобы не было этой среды, этой мути, чтобы среда не отвлекала.
Я читал ваше интервью, в котором было сказано, что вы, как режиссер, не хотите, чтобы среда действовала на зрителя, так как она будет способствовать зрительской фантазии, и отвлечет от главной темы. Это главная причина вашего неудовлетворения материалом, который, по вашему мнению, не может быть использован в картине. А вы сейчас ставите вопрос, что это объясняется техническим несовершенством аппаратуры и низким качеством пленки.
Для того, чтобы создать сумерки в такой плотности, нужен негатив. Или эта зеленая тональность – я думал, что ваш замысел был такой, снимать без конденсационного фильтра.
В общем, у меня возникло ощущение, которое все время подтверждалось, что у вас вначале между режиссером и оператором не было общей точки зрения на ту среду, которая должна окружать действие.
Я не буду продолжать разговор относительно материала, не считаю его интересным.
Л. Н. Нехорошев: Ваше мнение?
И. М. Слабневич: По-моему, не было единой точки зрения на решение сцен.
С. И. Самсонов: Когда я читал сценарий, то меня преследовала одна мысль – хотелось разгадать тайну Тарковского, что лежит в основе того, что он написал. Еще я думал о том, что следовало бы посмотреть материал.