партийным идеологом Михаилом Сусловым или с самим Леонидом Брежневым, чтобы пожаловаться им на Ермаша. Тарковский снова проявляет поразительную наивность, полагая, что Брежнев или Суслов захотят с ним встречаться. Он не понимает, что такая встреча невозможна по определению. Достаточно вспомнить звонок Сталина Пастернаку и просьбу поэта поговорить с вождем о жизни и смерти. Сталин не удостоил поэта ответом, не говоря уже о встрече. Это было невозможно и для Тарковского – упрямого кинорежиссера с его полудиссидентской, по мнению кинематографического и политического руководства, репутацией. Вершители судеб «всего прогрессивного человечества» никогда не снизошли бы до такой встречи. Вожди считали удобным давать музыкантам, художникам, писателям, театральным и кинорежиссерам свои директивы, а у тех было не отменяемое право эти директивы выполнять. Вожди могли посидеть в президиуме на встречах с деятелями культуры, но общаться с ними непосредственно – это уж увольте. Встречи могли быть только с руководителями творческих союзов или деятелями культуры, заслужившими партийное доверие, такими как Шолохов, Бондарчук, Михалков, Симонов, Герасимов. Никаких других встреч они не допускали. И тут не могли помочь даже самые прогрессивные аппаратчики или влиятельные друзья вроде работавшего в ЦК, позднее опального литературоведа Георгия Куницына и его более удачливого «либерального» коллеги Игоря Черноуцана, журналистов-международников Николая Шишлина, Станислава Кондрашова и Льва Оникова.
В Ленкоме с «Гамлетом» поначалу возникли те же трудности, что и в Александринке. Но Захаров действовал осмотрительнее. Он предложил взять актеров Тарковского на договор, пообещав, если спектакль и роль получатся, принять Солоницына в труппу театра. Солоницын ради работы с Тарковским, конечно, согласился, уволился из театра в Ленинграде и переехал в Москву, где у него не было никакого жилья. Жил у знакомых, снимал квартиру, но к началу репетиций ему дали комнату в актерском общежитии. Спектакль Тарковского Захаров вставил в репертуарный план и утвердил во всех инстанциях. Это была первая победа в этом году. Пусть не в кино, а в театре, но Тарковский добился того, чего хотел: он будет ставить в Москве, в одном из самых популярных театров Шекспира, о постановке которого он давно мечтал.
Тем временем у Андрея Арсеньевича возникают проблемы со сценарием для «Таллинфильма». Сценарий не пишется. Свидание с советскими вождями не состоялось. Тарковский в очередной раз хочет писать письмо Брежневу или Суслову. И начинает действовать в направлении кассового фильма по повести Стругацких.
Четырнадцатого мая ради встречи с Тарковским в Москву приехал Борис Стругацкий. Как человек более трезвый и менее увлекающийся, чем Аркадий, он почувствовал, что надо прояснить так всерьез и не начавшиеся отношения с режиссером. Это была их вторая личная встреча после давнего просмотра «Соляриса» три года назад.
Пятнадцатого мая они встретились и поговорили, а 17‐го Борис Натанович уехал обратно в Ленинград. Вот его воспоминания о работе с Тарковским:
Мы начали сотрудничать с Тарковским в середине 1975 года и сразу же определили для себя круг обязанностей – свое, так сказать, место в этой многомесячной работе.
«Нам посчастливилось работать с гением, – сказали мы тогда друг другу. Это значит, что нам следует приложить все свои силы и способности к тому, чтобы создать сценарий, который бы по возможности исчерпывающе нашего гения бы удовлетворил.
Работать над сценарием «Сталкера» было невероятно трудно. Главная трудность заключалась в том, что Тарковский, будучи кинорежиссером, да еще и гениальным кинорежиссером вдобавок, видел реальный мир иначе, чем мы, строил свой воображаемый мир будущего фильма иначе, чем мы, и передать нам это свое, сугубо индивидуальное видение, он, как правило, не мог. Такие вещи не поддаются вербальной обработке, не придуманы еще слова для этого, да и невозможно, видимо, такие слова придумать, а может быть, придумывать их и не нужно.
В конце концов, слова – это литература, высоко символизированная действительность, совсем особая система ассоциаций, воздействие на совсем иные органы чувств наконец, в то время как кино – это живопись, это музыка, это совершенно реальный, я бы даже сказал – беспощадно реальный мир, элементарной единицей которого является не слово, а звучащий образ…[189]
«В котором, прежде всего, запечатлено давление времени», – вероятно, добавил бы Андрей Арсеньевич. Он познакомился с младшим из братьев Стругацких – Борисом, договорился с братьями насчет экранизации «Пикника». Мнение Тарковского о Борисе, как всегда, противоречиво:
Он тоже милый, но умничает, не в пример Аркадию. Он, видимо, идеолог. Аркадий же рабочий и симпатяга. Хотя здесь тоже не так уж просто[190].
Режиссер конкретизировал свои резервные планы об экранизации «Пикника на обочине». Борис Стругацкий не вызвал у Андрея Арсеньевича той симпатии, которой пользовался у него Аркадий. Борис внес в их отношения практические ноты – например, о судьбе сценария и сроках запуска фильма. Андрею Арсеньевичу это не очень понравилось. Все, что относилось к его проектам, он хотел решать сам.
После бесплодных усилий добиться от руководства Госкино ясности о дальнейшей работе Тарковский решает уехать в деревню. Да и финансовая ситуация вынуждала: хотя дом в Мясном требовал ремонта, жизнь там была гораздо дешевле.
В конце мая Тарковский снова в Мясном.
Между тем «Зеркало» вышло в прокат в Ленинграде в кинотеатре «Великан». Фильм шел с большим успехом.
Тарковский согласовал с Марком Захаровым постановку «Гамлета»: главного героя будет играть Солоницын, Офелию – Инна Чурикова.
В Риме итальянцы решили показать «Зеркало» на празднике коммунистической газеты «Унита».
По поводу «Идиота» ничего нового.
В Москве «Зеркало» изредка показывают в заштатных кинотеатрах на окраинах. Однажды мне и моим друзьям из Ростовского университета, которые очень хотели увидеть новый фильм Тарковского, пришлось добираться на место больше часа.
У режиссера возникли пока еще не очень внятные перспективы поездки в Италию.
Есть у Тарковского и другие планы – написать либретто к «Жанне д’ Арк»[191] и закончить сценарий по Гофману для Таллина. Фильм об орлеанской девственнице с Инной Чуриковой в главной роли многие годы собирался ставить и пытался пробить Глеб Панфилов, написавший очень интересный сценарий, но кинематографическое начальство так и не позволило ему этого сделать. Панфилов не собирался делить этот замысел ни с кем, и ни о каком сотрудничестве с Тарковским никогда речи не шло. Сегодня ни Панфилову, ни мне ничего не известно о либретто Тарковского к «Жанне д’ Арк». Упоминания о нем больше нигде в известных нам источниках не встречается.
У «Узбекфильма» возникли вопросы по сценарию «Сардор», который Андрей Арсеньевич и Александр Мишарин написали для Али Хамраева. Это было приключенческое кино, в традиции «Белого солнца пустыни» или «Седьмой пули». Последний фильм был снят по сценарию двух бывших соавторов Андрея Арсеньевича – Михалкова-Кончаловского и Фридриха Горенштейна, – и это тоже вдохновляло Тарковского. Сюжет «Сардора» был напряженный и динамичный, дело происходило в среднеазиатской пустыне до Октябрьской революции и в начале 20‐х годов.
Марианна Чугунова: А герой – вроде супермена. Его селение вывезли на Барса-Кельмес (название острова в Аральском море, буквальный перевод «Пойдешь – не вернешься». – Е. Ц.), потому что началась проказа. Он дал слово купить этот остров и устроить человеческие условия для родных и отца, и вот он добывает миллионные мешки с золотом – там еще был гашиш, азартные игры, русские рулетки какие-то, перестрелки страшные; в общем, кончалось это тем, что к Барса-Кельмесу идут люди с красными флагами. Лихой сценарий…
Помню, в сценарии был человечек, накурившийся гашиша, – Кузнечик – его Андрей Арсеньевич сам собирался играть.
Хамраев кочевал тогда с одной студии на другую, и у Андрея Арсеньевича была идея: каждые три года продавать сценарий следующей студии (права действуют три года). Так Хамраев его и не поставил[192].
В деревне Тарковский занят ремонтом дома, заготовкой дров и другими бытовыми проблемами. После сдачи «Зеркала», отнявшей столько нервов и сил, Андрей Арсеньевич переживает внутреннюю опустошенность. Он с утра до вечера работает по хозяйству. Физический труд помогает ему уйти в некое полузабытье, когда не хочется ни о чем думать, а только заниматься плотницким ремеслом и домашними делами. Это бегство – от опостылевших киноначальников, от безденежья и бытовых проблем, в конце концов – от себя самого. Даже сокращение сроков, сжимавшихся подобно шагреневой коже, не могло заставить его сесть за сценарий. Похоже, в это время сам факт обращения мыслями к кинематографу вызывал у Тарковского раздражение и аллергию.
Ермаш неожиданно потребовал представить расширенную заявку на «Идиота». Андрей Арсеньевич снова надеется, что ситуация с этим проектом сдвинулась. Он написал очередное раздраженное письмо Ермашу:
26 июня 1975 года
Уважаемый Филипп Тимофеевич!
Прошло много месяцев с того дня, с того дня, когда Вы обещали дать мне ответ на просьбу о моей следующей постановке.
С тех пор я для Вас перестал существовать. Я могу быть Вам неприятен как частному лицу – но Вы лицо официальное – Председатель Госкино СССР – т. е. ведомства, к которому принадлежу и я.
Поэтому я настаиваю на решении по моему поводу.
Не получив ответа и на это письмо, я буду считать, что Вы не хотите иметь со мной никаких контактов и сделаю соответствующие выводы.
У меня сейчас крайне трудное положение.