– Это Лариса… собиралась… уезжать. Мы тут вчера… – Он сделал неопределенно-вялый жест.
– Я, видимо, некстати… Может, лучше завтра или послезавтра…
– Нет. Садитесь, – твердо сказал Тарковский.
Он указал на кресло, а сам плюхнулся на диван. И только теперь я понял, что он в тяжелом похмелье. Взгляд его сфокусировался на мне, и Андрей Арсеньевич стал объяснять, как хотел бы строить работу на съемочной площадке. Говорил ясно и деловито, его соображения были четки и обоснованны. Я записывал. Монолог продолжался несколько минут, потом потерял ясность. Тарковский стал запинаться, перевел взгляд на разгромленный стол, замолчал. Через несколько секунд он вновь заговорил, но лучше бы я этого не слышал:
– Это Лариса… Если б вы знали, как я ее ненавижу!.. Все эти пьянки, эти хамские замашки, все это…
Я сидел, совершенно оторопев, а он с яростью продолжал поносить жену, совершенно не стесняясь в выражениях.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал я вставая.
– Единственное, что меня держит, это Тяпа и Лялька… Ляльку и Тяпу я люблю. А Ларису ненавижу…
Я направился к выходу.
– И разойтись с ней не могу, – не обращая внимания на меня, продолжал Тарковский, – потому что она ведьма! Она меня заколдует! Если я ее брошу, она отнимет у меня все – здоровье, силы, сына, талант…
Я попрощался.
Тарковский даже не повернул головы.
Я вышел и закрыл за собой дверь. Эта встреча произвела на меня шокирующее впечатление. Лучше бы ее не было. Мне было неприятно, досадно, но бесконечно жаль его.
После визита к режиссеру я думал, что мое назначение будет отменено, но Тарковский не стал менять решения. Официально меня не назначили, но я не придал этому значения, подумав, что это произойдет позже. Я старался работать так, чтобы меня нельзя было упрекнуть ни в чем. Большую помощь по актерской части и в планировании съемок оказывала Маша Чугунова. Она с гораздо большими основаниями, чем я, могла быть вторым режиссером, но отнеслась к моему назначению вполне доброжелательно. За эту поддержку я искренне и сердечно ей благодарен.
Первый брак и пересъемки
Тем временем из Москвы пришло сообщение, что отснятый материал оказался в браке. Это было абсолютно неожиданным: наша картина снималась на «Кодаке», на котором брака почти никогда не бывало. Мы, особенно операторская команда, ничего не могли понять.
*Александр Боим: Через десять дней после начала съемок был получен первый материал, который был совсем не похож на то, о чем написано в сценарии, и о чем мы так долго говорили.
*Борис Прозоров: Когда обработали первый натурный материал (а мы за это время сняли примерно 20% картины), он весь оказался в браке. Стали выяснять причины: почему изображение не резкое, нет черного цвета, а в тенях какая-то бурая муть.
Тарковский, узнав о браке, улетел в Москву выяснять его причины. В это время, убежденный, что мы снимаем, на съемочную площадку приехал Борис Стругацкий, возвращавшийся на автомобиле из путешествия по Прибалтике.
7 июня. Письмо БН – АН: Вот я и вернулся из своего путешествия по Эстонии. С трудом, но нашел-таки поселок Ягала, где расположился наш Тарковер. К сожалению, там никого не было. Местное начальство, бывшее в курсе, объяснило, что снимали-де они на какую-то американскую камеру, а как проявили отснятое, так и выяснилось, что камера не работает. Бросили все и уехали в Москву – камеру чинить… А место там, должен тебе сказать, действительно превосходное. Красиво и страшновато. Орел он, все-таки, наш Таркович! Все кругом завалено реквизитом и уставлено юпитерами – дело, видимо, на мази, да вот камера подвела…
Читая это письмо, понимаешь, как быстро все, что происходило на картине, обрастало мифами. Стругацкий получил эти сведения от работающих на площадке декораторов или рабочих, которые и сами толком ничего не знали. Камеры у нас в это время были не американские, а отечественные – КСК-1 и «Дружба». На неработающей камере вообще снимать нельзя.
Но одно ясно: режиссер-постановщик не сообщал Стругацким о ходе съемок. Конечно, сценарист был разочарован, не увидев творческого процесса у Тарковского. Но он был рад уже и тому, что увидел съемочную площадку, которая произвела на него впечатление. Впрочем, каплю яда разочарованный Борис в свое письмо все же добавил. Фраза «Орел он все-таки, наш Таркович…» отсылает к роману «Трудно быть Богом», где «орлом нашим» называли главного злодея – серого кардинала дона Рэбу. Так и уехал сценарист ни с чем, объяснив несостоявшуюся встречу с Тарковским «неработающей американской камерой».
Тогда и на студии причин брака не нашли, а привычно объяснили «человеческим фактором». Если изображение нерезкое, почти всегда виноват ассистент, ответственный за фокус. С точки зрения Тарковского и руководства операторского цеха, это казалось вполне естественным.
*Борис Прозоров: Первым делом с картины убрали ассистента по фокусу (фокус-пулера) Владимира Кремермана.
Как выяснилось спустя два с половиной месяца, Кремерман был совершенно ни при чем.
7 июня. Письмо БН – Б. Штерну: Тарковский начал снимать «Сталкера». По плану должен закончить в ноябре. А мы сейчас занимаемся исключительно сценариями: недавно в шестой раз переписали «Сталкера»…
7 июня 1977
Председателю Госкино СССР
Тов. Ермашу Ф. Т.
О съемке фильма «Сталкер» в обычном формате
На киностудии «Мосфильм» находится в производстве цветной широкоформатный художественный фильм «Сталкер», снимаемый методом УФК.
В связи со стихийным бедствием – землетрясением съемочная группа была вынуждена отказаться от съемок фильма в Средней Азии с яркой освещенностью натуры и приступить к съемкам на вновь выбранной натуре в Прибалтике с низкой освещенностью.
В связи с изложенным киностудия «Мосфильм» просит Вашего разрешения на съемку фильма «Сталкер» в обычном формате кадра и внести соответствующие изменения в план производства художественных фильмов на 1977 год.
Тарковский, изначально не хотевший снимать в УФК, но потом согласившийся на это ради доплаты, все же решил вернуться к привычному ему формату кадра.
*Александр Боим: Андрея полученный материал не устроил. Он начал искать виноватых. Ушел с картины прекрасный замдиректора Роман Калмыков.
Калмыков был на съемках в Эстонии только первые десять съемочных дней. Его вынужденный уход с картины не был связан с проблемами на съемках. Он хотел продолжать работу на картине, но ему не позволили.
*Роман Калмыков: У меня возникли свои проблемы. Я уехал в Москву готовиться к свадьбе. Сразу после регистрации мы с женой подали заявление на выезд из СССР. После подачи подобного заявления ОВИР и КГБ тут же сообщали на работу, и людей немедленно увольняли. Меня быстро уволить не могли – по «Сталкеру» мне так много и часто пришлось ездить по стране, что я не успевал отчитываться за командировки. Поэтому меня не разрешили больше посылать в командировки, и я несколько недель писал объяснительные записки и авансовые отчеты, завершая свою работу на картине и на студии.
*Александр Боим: Заменили ассистента оператора и второго режиссера Николая Досталя. Его Тарковский совершенно не переносил. Андрей даже обрадовался, когда Коля попросился с картины.
Досталя позвал режиссер Владимир Басов. Николай сотрудничал с ним на нескольких картинах в полном взаимопонимании. Осознав, что он не находит общий язык с Тарковским, Досталь попросил отпустить его с нашей картины. Тарковский охотно это сделал.
Марианна Чугунова: Его отпустили очень легко. Досталь раздражал Тарковского своим педантизмом, хотя профессиональных претензий к нему не было. И тогда вторым режиссером назначили вас, Женя[388].
Официальный приказ о моем назначении так никогда и не появился.
Тарковский и Рерберг вернулись из Москвы. Скандал вокруг брака пленки докатился до нас не очень понятным образом. Нам только сказали: «Требуются пересъемки». Мы с Машей Чугуновой и Вилли Геллером составили план пересъемок. Режиссер его утвердил.
Взгляд Тарковского при нашей встрече был довольно пристальным. Когда мы отсняли первый кадр, Андрей Арсеньевич, оказавшись возле меня, сказал:
– Я, кажется, нес в гостинице какую-то чепуху?..
– Это было полезно для организации работы.
– А что не касалось работы? – Тарковский внимательно смотрел мне в глаза.
– Я такого не помню.
Не отводя глаз, он чуть улыбнулся.
– Ну что ж, хорошо.
Мы стали переснимать забракованные сцены. Тарковский решил, что надо убрать часть железок с поляны. Поляна стала еще чище. Тарковский менял маршруты и направления, по которым двигались герои, перекраивал мизансцены, изменял тексты диалогов. Это были совсем иные варианты того, что уже было снято. Он пытался нащупать в природе, которую он выбрал, в минимализме ландшафта те образы, которые бы соответствовали его замыслу.
Марианна Чугунова: А помните, в самом начале, когда герои фильма шли по поляне и Писатель насвистывал, они вдруг видели в яме покойника? У нас был скелет, который мы называли Федей[389].
Это была идея Тарковского. После того как Сталкер бросал в Писателя обломок трубы, Профессор указывал Писателю глазами на бетонный фундамент. Там в углублении лежало нечто, получившее в съемочной группе название «Федя», а попросту муляж мумифицированного трупа. Для его изготовления в магазине учебных пособий я купил человеческий скелет из пластика. Бутафоры под руководством Боима превратили его в устрашающе реалистичную мумию. Между ребрами и в глазницу мумии вставили кустики и растения, сквозь труп проросли трава, мхи и лишайники. Зрелище было не для слабонервных.