– Вот здесь написано, что я взял эти стулья напрокат, здесь моя подпись и печать «Таллинфильма».
– Я не знаю, что это у вас за бумажка. Это мои стулья. Я купила их за свои деньги в комиссионном магазине.
Я перевернул ближайший стул и показал Ларисе Павловне маленькую табличку с инвентарным номером.
– Здесь написано: «Киностудия „Таллинфильм“ – реквизит». И вот тот самый номер, который записан в накладной.
Я перевернул остальные стулья и продемонстрировал ей студийные бирки.
Лариса Павловна посмотрела на меня с ненавистью и ушла в комнату, не сказав ни слова.
Эстонцы погрузили стулья в машину.
– Ну и дамочка! – сказал один из них на прощание.
Мне оставалось только развести руками.
Мы благополучно сняли все, что планировали, и уехали в прекрасном настроении.
Поздно вечером около полуночи мне позвонила Маша Чугунова:
– Женя, у нас будет новый второй режиссер. Вас освободили от этой должности.
Мне, конечно, было обидно, но потрясения в душе не произошло. Я лишил Ларису Павловну стульев, которые она хотела присвоить, и знал, что она не оставит это без последствий. Но не ожидал, что они наступят так быстро. Я решил, что освобождение от обязанностей второго режиссера позволит мне сосредоточиться на основной работе – ассистента по реквизиту. Вот только одно мне казалось непонятным: как такой великий человек может жить с такой женщиной, доверять ей и быть ей столь послушным. Ну а потом я подумал, что гениальность в творчестве совсем не означает доброго характера у обладателя большого таланта. Достаточно вспомнить Лермонтова, Достоевского и особенно Льва Толстого, которого так любил Тарковский. Своей почти постоянной депрессивностью, ригоризмом, непоколебимостью позиции даже в заблуждениях Андрей Арсеньевич очень напоминал «великого старца» позднего периода.
В этой истории оставалась одна интрига – кого пришлют с «Мосфильма» на эту должность. Никто из опытных вторых режиссеров идти на «Сталкер» не захотел. Все знали, каково работать с Тарковским, а тем более с его женой. Оставалось выбирать из выпускников ВГИКа, распределенных на «Мосфильм».
Через несколько дней на площадке появился полноватый мужчина лет тридцати пяти, с длинными вьющимися волосами, похожий на фонвизинского Митрофанушку. Он был в терракотовых кримпленовых брюках, ярко-зеленой рубашке, официальном черном пиджаке и при галстуке. Его одеяние выглядело неуместным на съемочной площадке. Блаженно улыбаясь, он оглядел все вокруг, раскинул руки, как бы желая обнять окрестный пейзаж, громко и торжественно воскликнул: «Вы-со-ко-о-о!»
Это был новый второй режиссер Олег Алексеевич Мещанинов. Он церемонно раскланялся с Тарковским, сказал, что работать с ним для него величайшая честь, и попросил две недели на вхождение в курс дела. Тарковский дал ему три дня. На четвертый день Мещанинов почувствовал себя «вторым режиссером Тарковского», хотя его участие в подготовке съемочного процесса никак не проявлялось. Этим по-прежнему занимались Маша Чугунова и я. Вся его деятельность выражалась в крике: «Приготовились к съемке! Тишина!» – и после каждого дубля его любимое: «Вы-со-ко!» Тарковского через пару дней стало передергивать от этой фразы. Другой любимой шуткой Мещанинова было выражение, которое он использовал по отношению к почти каждому из членов группы. Он похлопывал по плечу и говорил: «Молодец! На днях буду у Ермаша, поговорю о тебе». После чего заливался радостным хохотком. На пятый день Мещанинов уже с утра благоухал перегаром. Запах спиртного от него с каждым днем усиливался. И хотя он старался близко к Андрею Арсеньевичу не подходить, Тарковский учуял предательский запашок, и Маше Чугуновой было велено сообщить Мещанинову о его увольнении. Я был в тот день с утра в гостинице «Ранна» и стал свидетелем этой незабываемой сцены.
Когда до него дошло, что его уволили, Олег сначала пришел в полное недоумение. В это утро он был в особенно разогретом состоянии.
«Как… меня? – завопил он. – Меня! Этого не может быть! На мне тут все держится!» Маша подтвердила сказанное Андреем Арсеньевичем, и Олег Алексеевич начал злобно материться. Он позвонил Тарковскому и обратился к нему совсем не с той церемонной почтительностью, которая была в начале: «Андрей, еб-тать, ты что, правда, меня выгоняешь? Я трудился тут, как муравей, а ты…» – дальше последовал не очень уважительный поток воспаленного алкоголем сознания. Тарковский, к нашему удивлению, терпеливо выслушал путаную ахинею Мещанинова и уточнил: «Вам нужна формулировка? Пожалуйста. За то, что такие, как вы, пропили всю страну», – после чего повесил трубку.
Перекройка на две серии
Для решения о двухсерийном фильме Андрею Арсеньевичу нужно было заручиться поддержкой «Мосфильма». Получить ее помогли главный редактор Второго творческого объединения Анатолий Степанов, художественный руководитель объединения Лео Арнштам, директор объединения Лидия Урвачева и главный редактор «Мосфильма» Леонид Нехорошев. Они вместе с Тарковским убедили генерального директора киностудии. Николай Трофимович Сизов тоже поддержал такое решение. Это было проявлением доброжелательного отношения к Тарковскому, попыткой спасти фильм и вывести из-под удара киностудию, оказавшуюся в весьма неприятном положении.
Андрей Арсеньевич по возвращении из столицы рассказал, что Сизов и Ермаш в один момент решили все вопросы, связанные с переводом фильма в двухсерийный вариант. Не уверен, что все обстояло так просто. Возможно, министр пообещал режиссеру рассмотреть это предложение, но вряд ли он это решил без основательных и серьезных консультаций с «Мосфильмом», редакторами, производственниками и финансистами. Слишком большие деньги уже затрачены, слишком запутана и невнятна ситуация, сулившая серьезные неприятности. Так что решение о двух сериях официально было принято гораздо позже.
БН: Тарковский только что закончил съемки первого варианта фильма, где Кайдановский играл крутого парня Алана (бывшего Рэдрика Шухарта), фильм при проявлении запороли, и Тарковский решил воспользоваться этим печальным обстоятельством, чтобы начать все сызнова.
Андрей Арсеньевич решил продлить экспедицию, чтобы переснять все, что было в браке. Он уверен, что ему снова пойдут навстречу. Карт-бланш и зеленая улица, полученные по решению Президиума съезда КПСС, давали основания надеяться, что все будет в порядке. Письмо в Госкино о производстве двухсерийного фильма было направлено за подписью генерального директора «Мосфильма» Сизова и главного редактора Нехорошева 5 августа[407].
Эти обстоятельства позволяли под благовидным предлогом продлить пребывание в Таллине. Съемочная группа еще не знала о планах режиссера и новых сроках киноэкспедиции. А у каждого из нас и без того рушились собственные планы.
*Роман Калмыков: Вполне естественно, что у профессионалов такого уровня, как Боим, были планы на длительные сроки вперед. На полтора-два года. Так происходит во всем мире. У Рерберга также еще зимой, до начала съемок, были дальнейшие планы. Он рассчитывал закончить «Сталкер» к осени. Его ждали несколько известных режиссеров, которые хотели с ним работать. Гоша еще не сделал выбора, с кем он будет сотрудничать дальше. Но о том, чтобы отказаться от работы с Тарковским, речи никогда не возникало. Тарковский был для Гоши абсолютно вне конкуренции, и работу с ним Гоша не променял бы ни на что. Он боготворил Андрея, хотя они и переругивались все чаще. Гоша всегда говорил, что кроме Тарковского в Союзе нет режиссера, с которым ему так интересно работать.
Операторы и художники зарабатывали на «Мосфильме» очень небольшие деньги, поэтому все они обычно работали сразу в нескольких местах. Боим работал в театре, Гоша что-то снимал для телевидения. Перед началом нашей картины, чтобы заработать деньги, которые позволили бы ему, не отвлекаясь, делать «Сталкер», Гоша снял несколько концертов и балетов для телевидения, которые впоследствии позволили ему, как и Тарковскому, снять в Таллине частную квартиру, чтобы не жить в гостинице. Ему, в отличие от Андрея, снимавшего ее за счет картины, за квартиру пришлось доплачивать самому.
Боиму нужно было на два дня поехать в Москву. Он должен был встретиться с режиссером из Ташкента, который ставил балет по либретто первого секретаря компартии Узбекистана Шарафа Рашидова. Художником этого балета был Боим. Вторая встреча была с английским балетмейстером, приглашенным в Большой театр. Она могла дать Боиму возможность работать в театрах Европы и Америки. Если бы съемки «Сталкера» шли, как первоначально намечалось, Боим был бы свободен к концу августа. Я был свидетелем, как Алик за несколько дней говорил с Тарковским об этой поездке, и режиссер отнесся к ней совершенно спокойно, тем более что поездка совпадала с выходными днями, а в Таллине оставались Сергей Петрович Воронков, Рашит Сафиуллин и я.
*Александр Боим: В общем, вся эта режиссерская и сценарная невразумительность продолжалась до тех пор, пока после третьей партии отснятого материала мы не расстались. Точнее, Андрей расстался со мной.
Что же вменялось в вину художнику-постановщику?
*Александр Боим: Честно говоря, я до сих пор не знаю, чем провинился. Я всегда работал не только в кино, но и параллельно в театре. В кино платили такие деньги, что существовать на это, особенно с семьей, было просто невозможно. Андрей знал об этом, и когда он приглашал меня, я его об этом предупредил. Он принял это абсолютно нормально и не возражал. И вот летом у меня возникла необходимость на пару дней слетать в Москву для разговора с балетмейстером. На съемках это бы никак бы не сказалось. Андрей, которого я еще раз уведомил за несколько дней, был не против. Я полетел в Москву. Гоша с отснятым материалом улетел на день раньше. Андрей на день позже. В Москве после разговора с балетмейстером звоню директору картины Вилли Геллеру, чтобы мне взяли на вечер билет в Таллин. Геллер спрашивает, может ли он подъехать ко мне в мастерскую, приезжает и объявляет, что меня на картине больше нет: я уволен Андреем «за недостойное поведение, пьянство и совмещение побочных работ». Я удивился, но мне все равно пришлось ехать в Эстонию, чтобы забрать свои вещи, оставленные на декорации и в гостинице. Через два дня я вернулся – Тарковский и Рерберг по-прежнему оставались в Москве, выясняя причины очередного брака. Такова история разрыва со мной.