КГБ давно выпихивал Довлатова заграницу. Он ехать не хотел, хотя жена его со старшей дочкой несколько лет назад уже уехали в США. Сергей боялся, что погибнет там как писатель. Литература, несмотря на почти полное отсутствие публикаций в СССР, была для него главным смыслом жизни. В последний год Довлатова стали регулярно забирать в милицию и угрожать длительным тюремным сроком. С его характером и пьянством эта перспектива становилась все более реальной. В итоге он был вынужден согласиться на отъезд и подал заявление. ОВИР дал разрешение, и Довлатов должен был собираться очень быстро. Он попросил у Тамары разрешения приехать в Таллин попрощаться с ней и дочерью. Тамара согласилась, поставив условием, что он приедет трезвый и не будет встречаться ни с кем из друзей, — опасалась, что это может перерасти в обычную пьянку. Сергей принял условие. Но в поезде он встретил кого-то из таллинских коллег-журналистов, и тот предложил отметить встречу. Сергей согласился выпить чуть-чуть, сказав, что едет прощаться, и попросил коллегу, чтобы тот никому не говорил о его приезде. Выпили они не чуть-чуть, а все, что было, и все, что они смогли найти в поезде, на попутных станциях и у проводников. По прибытии коллега довел Довлатова до Тамариного дома и быстренько убрался, раззвонив всему Таллину, что приехал Довлатов, собирающийся навсегда в эмиграцию.
К Зибуновой стали являться представители таллинской журналистской общественности, русской, эстонской и еврейской интеллигенции и просто знакомые Сергея, среди которых он пользовался вполне заслуженной славой. Естественно, каждый приносил с собой выпивку. Довлатов, по рассказам, трезвым был сравнительно деликатным и даже застенчивым человеком, а в виде нетрезвом становился полной своей противоположностью. К середине дня он сумел высказать каждому из таллинских приятелей все, что он о них думал. Некоторые ушли, оскорбленные до глубины души. Вот почему мы с Тамарой оказались вдвоем, не считая возлежавшего на диване Довлатова.
Время от времени приходил Володя Нинов, который очень переживал, оказавшись в такой затруднительной ситуации. С одной стороны, он, как джентльмен, считал, что у Тамары должна быть возможность попрощаться с Довлатовым, а с другой, как человек любящий, мучился, переживал и ревновал, хотя виду старался не подавать. Мы немного выпили с ним, и он ушел. Я тоже хотел уйти, но Тамара попросила помочь ей, ибо через три часа уходит ленинградский поезд, на котором должен уехать Довлатов, а она его до вокзала одна не дотащит. До вокзала метров шестьсот. И я остался. Через пару часов пришел Володя Нинов. Пора отправляться. Мы попытались разбудить Довлатова. Безуспешно. Он лишь иногда открывал глаза и тут же снова засыпал.
При двухметровом росте Довлатов весил около 120 килограммов, а ноги его совсем не держали. Мы с Ниновым с двух сторон взяли его под руки и втроем, с помощью Тамары, как-то сумели вывести его на улицу. Теперь нужно было довести Сергея до поезда. Сделать это было очень нелегко. Я уместился под правой рукой Довлатова и держал его на плечах, чтобы он не упал. В сознание он приходил эпизодически, на несколько даже не минут, а секунд. Сделав несколько заплетающихся шагов, он отключался и повисал у меня на спине. Слева его поддерживал Володя, не давая упасть. Тамара сзади регулировала эту трехфигурную композицию, напоминавшую античную скульптуру Лаокоона, не давая ей завалиться в полном составе, хотя это не всегда удавалось. Мне, как самому рослому в группе поддержки, пришлось играть в этом анабазисе роль коренника, влачившего на себе основную тяжесть непризнанного писателя. Я был почти трезв, но что мои 70 кг против совершенно безжизненного тела этого гиганта! Моментами я попросту нес, а точнее — волок его на себе. У меня до сих пор начинает хрустеть позвоночник, когда я вспоминаю об этом походе. Но проблемы передвижения были только преамбулой к тому, что ожидало нас на вокзале, где Довлатова нужно было посадить, как говорил один мой таллинский знакомый, в «Восточный экспресс» — на поезд Таллин — Ленинград.
Конечно, это был никакой не экспресс. До Питера поезд шел часов восемь. Билет Таллин — Ленинград стоил 4 рубля 40 копеек. У Довлатова билет был. Проводник в серой форме, увидев огромного смуглого небритого мужика, не держащегося на ногах, отпихнул билет и категорически заявил:
— Нет. Такого пьяного не повезу.
Я сунул проводнику десятку. Он легким движением руки взял ее, сунул билет себе в кассу, но когда мы стали вдвигать Довлатова в вагон, тот громко икнул. Проводник запротестовал:
— Он мне весь вагон заблюет…
— Не заблюет. Он просто пить хочет.
— А если заблюет? — проводник замахал рукой с зажатым в ней червонцем, не очень отдаляя его от нагрудного кармана. Я понял намек и вынул пятерку.
— Тащите его в последнее купе и посадите там, пусть проспится.
Мы дотащили едва умещавшегося в проходе негабаритного Довлатова в последнее купе, посадили его в угол, спиной к ходу поезда, так, чтобы он был слегка наклонен к стене вагона. Но тут начали происходить совсем непонятные вещи: он начал отклоняться в сторону, противоположную его наклону, и завалился на левый бок. Голова его с деревянным стуком упала на рундук. Мы подняли его, посадили в прежнюю позу, но как только оставили в покое, он опять, против всех законов физики, повторил падение, с тем же ужасным звуком ударившись головой.
— Может, его положить? — предложила Тамара.
Мы уложили Сергея на рундук. Его вытянутые ноги перекрыли весь проход.
В это время подошел посмотреть проводник.
— Он весь проход перегородил. Людям в сортир нельзя сходить будет. Посадите его обратно.
Мы опять посадили Довлатова, уже под углом почти 45 градусов к стенке. Но он опять начал движение в сторону, противоположную опоре. Я быстро сел рядом, подперев его собой.
— Надо его разбудить, — сказал проводник. — Потрите ему уши.
Тамара стала тереть Сергею уши. Особого результата это не возымело.
— Кто ж так трет! — заявил проводник. — Дай я.
Он присел прямо перед Сергеем на корточки и стал сильно даже не тереть, а жестко комкать, чуть ли не отрывая, уши Довлатова. Тот открыл глаза, посмотрел на сидящего перед ним человека в серой форме, вполне отчетливо произнес:
— Мент ебаный, — и плюнул проводнику в рожу.
Проводник вскочил, стал утираться и кричать:
— Не повезу! Не повезу! Тащите его обратно. Сволочь какая! Плюется еще. Точно сдам ментам!
Мой кошелек уже иссяк. Пришла очередь Володи Нинова вытаскивать деньги из кармана. Проводник оттолкнул их. Володя достал еще одну купюру. Проводник, не глядя на деньги, как бы машинально их взял и выдвинул новые условия:
— Но если он начнет буянить, я его сдам ментам на первой же станции.
Мы с Володей вывернули из карманов все, что у нас оставалось. Что-то добавила Тамара, жалобно сказав:
— Ему завтра обязательно нужно быть в Питере.
Проводник, глядя куда-то в сторону, сунул деньги в карман. Он был похож на застенчивого воришку Альхена из старгородского дома старух-ветеранов в «Двенадцати стульях».
— Через три минуты отправляемся, — сказал он и пошел к выходу.
Мы последовали за ним. Уже выйдя из вагона, я посмотрел на недовольную рожу проводника, взял его за галстук и сказал со всеми чувствами, которые накопились у меня в последние полчаса:
— Если ты не довезешь его или сдашь ментам, я тебя под землей найду. Понял?
По его глазам было видно, что он мне поверил.
Мы подошли к окну, за которым сидел Довлатов, подождали, пока поезд ушел, и отправились домой.
На следующий день Довлатов позвонил Тамаре. Он сказал, что доехал нормально, но только вот голова с похмелья болит как-то странно, с левой стороны. Тамара объяснила ему причины этого явления. В этот же день Сергей получил необходимые документы и через день или два навсегда улетел из Советского Союза.
Потом мне рассказывали, что Довлатов в аэропорту перед самой посадкой (чтобы опьянеть уже в самолете) жутко напился, начал буянить на борту, и в Будапеште, где была промежуточная посадка, его высадили и отправили в тамошний вытрезвитель. Собратья по соцлагерю, оттрезвив, хотели отправить Сергея обратно в СССР, но тут уперлась советская сторона, и в итоге они выпихнули Довлатова в Вену. Там он узнал, что из уличного телефона-автомата можно позвонить в любой город мира. Отметив прибытие на австрийскую землю, он тут же позвонил в таллинскую газету — ту, где он работал четыре года назад, и попросил к телефону своего врага, чуть ли не секретаря парткома, не забыв добавить, что это звонит Довлатов из Вены, из публичного дома. Секретарь к телефону подходить отказался, но уже к вечеру весь Таллин обсуждал звонок Сергея, а у секретаря парткома были неприятности. А может, это просто легенда в духе Довлатова, сочиненная им или его таллинскими друзьями.
Такова история моего знакомства-незнакомства с Сергеем Довлатовым. Теперь я рассказываю, что мое общение с ним было очень коротким, но очень близким. Что абсолютная правда.
В выходные дни, помимо встреч с таллинскими друзьями, я ходил в один из музеев или в библиотеку. В историческом музее познакомился с его сотрудниками, которым искренне благодарен за помощь. Они дали мне для съемок монеты независимой Эстонии. Не раз ходил и в художественный музей в Парке Кадриорг. В Таллине находится могила «короля поэтов» Игоря Северянина с надписью «Как хороши, как свежи будут розы, моей страной мне брошенные в гроб». Это слегка исправленное стихотворение поэта XIX века Ивана Мятлева, использованное Иваном Тургеневым в «Стихотворениях в прозе». Мы с Кайдановским и Машей Чугуновой ходили на его могилу.
В центре Таллина было несколько книжных магазинов, и мы с Сашей регулярно обходили их. Потом спорили о тех или иных писателях и художниках, разглядывали иллюстрации. Саша был очень образованным в этом плане, именно он открыл мне глаза на Матиса Грюневальда, Ханса Бальдунга, Альтдорфера и других художников немецкого Возрождения.