Л. Н. Нехорошев: Без специальных пропусков в Зону пройти нельзя.
М. М. Хуциев: Но целый состав электропоезда двигается в этом направлении.
Достоинство этой вещи не в ясности ее содержания. Мне, например, сценарий нравится строгостью, ограниченностью средств.
Если говорить о материале, то я не берусь судить о том, кто прав, кто виноват. Что такое технический брак я тоже не знаю. Наумов полагает, что этот материал можно использовать в картине хотя бы частично, а мне думается, этого делать нельзя, и не следует вставлять бракованный материал в картину.
Сценарий мне понравился, но материал в моем восприятии не соотносится со сценарием. Сценарий аскетичнее и строже, чем материал, который я видел на экране. Путь, который я почувствовал в сценарии, мне больше нравится, чем путь, который я увидел на экране.
Я не имею в виду, что материал монотонен, однообразен, это не возникает из строгости сценария, это дает возможности преодолеть опасности. Строгость, условность — заложены в сценарии — и это плодотворно.
Фантастическую картину можно сделать, для этого есть два пути. Один — доведение фактуры до реальности фантастического мира и среды, другой — обозначение очень локальное, условными средствами решаемое.
Я не могу судить о конечных выводах этой вещи. Важно, что два человека с помощью третьего, таким образом, три человека вступают на опасный или сложный путь для того, чтобы что-то постичь, открыть некую истину. Они идут, рискуя жизнью, встречая опасности на каждом шагу для того, чтобы какие-то истины открыть.
Мне не очень понятно в его морали одно обстоятельство. Часто считается, что доброта, подходя к этому парадоксально — это нечто зловредное для общества. Мы можем понять такую позицию, но когда человек говорит: «…Дай мне силу не быть добрым с жестокими и жестоким с добрыми», это значит, что жестокость должна иметь все условия для бурного развития. Это я не очень понял.
Я думаю, что студия решит вопрос с этим фильмом разумно, и представители Комитета уйдут отсюда настроенными оптимально.
И. В. Таланкин: Я очень долго не мог понять, что от нас нужно, ради чего нас собрали, потому что решить вопрос — брак это или не брак — мы не компетентны. Для этого есть определенная служба. Что делать с деньгами — добавлять, убавлять, списывать — мы тоже не очень можем здесь решить, я это знаю на собственной практике. В результате всех наших разговоров, кое-что для меня лично прояснилось. Мы все здесь честно сидели, смотрели материал — резко это или не резко, и все вдруг превратились в ОТК, и бурно спорили по этому поводу. В ходе разговора стало ясно, что от нас хотят иметь наше коллективное суждение по поводу нового сценария, который был всем разослан и который мы прочитали. Предыдущий сценарий и повесть я не читал. Прочитав этот сценарий и посмотрев материал, я понял, что сценарий — это то состояние Тарковского, и есть отношение к материалу, который он собирается снимать. И я понял, что все, что снято, не годится, не знаю, по причине резкости или нерезкости. Тут прав Марлен Хуциев, что то, что снято, и как осмысливается сценарий — это разные вещи. Здесь все по-другому выстраивается. И мне кажется, что направление верное, и то, что хочет сделать Тарковский, с трудом, но прочитывается. Трудно читать сценарий, потому что ощущение, что это список диалогов, в которых он видит, что будут делать люди, и какие это люди. Из того, что они говорят, я не ощущаю и не представляю, как это будет существовать на экране, в пластике, и во всем прочем.
Сценарий несколько многословен, хотя там все построено на том, что люди говорят. Они больше говорят монологами, чем разговаривают, но есть излишняя многословность, которая не проясняет смысл, а затемняет то, о чем идет речь.
И потом мне показалось, что еще во многих местах киносценария диалог не очень хорошо написан. Есть куски, где разговор идет о сложных проблемах, а в записи, это, мне кажется, немного прямолинейно, декларативно. Есть общее ощущение декларативности за счет того, как говорят персонажи, и иногда они говорят чуть больше — и я не верю в необходимость того, что этот человек именно в этом момент будет это говорить. Тут есть какие-то неточности. Но так как Андрей говорит, что в следующем варианте будут сокращения, очевидно и по этой линии пойдет какая-то работа, потому что от этого вдруг возникает однообразие — поначалу чего-то не понимаешь, пытаешься разобраться, а потом начинаешь понимать, к чему это дело придет. Я не могу пока точно сказать, но со второй половины я вдруг начинаю разгадывать, что произойдет дальше, для меня неожиданностей становится меньше. Это мое суждение.
И последнее. По-моему, тут не возникает спора, что эта вещь достойна того, чтобы ее Тарковский ставил, и вся проблема, на мой взгляд, сводится к тому, как это финансировать, списать убытки и на счет кого их отнести.
В. Н. Наумов: За счет твоей картины — 100 тысяч возьми на свой баланс — и все!..
И. В. Таланкин: Может из этого получиться нечто интересное, свежее, неожиданное? Я верю, что это может быть. А запись сценарная настолько зашифрована, что говорить о намерениях режиссерских я не могу.
М. М. Хуциев: Я никак не могу понять, что это за форма киносценария. Может быть, из этого она и возникает, т. е. когда вынуты все подробности — это и есть киносценарий?
Д. К. Орлов: Модуляция киносценария. Основные компоненты киносценария здесь присутствуют.
И. М. Слабневич: На мой взгляд, мы здесь обходим одну важную вещь — контакт в работе режиссера и оператора. Если проанализировать работу режиссера и оператора, то можно прийти к заключению, а у меня, в частности, такое ощущение создалось, что при совместном создании материала, который мы видели, у режиссера и оператора не было единой точки зрения на создание целых кусков, сцен и эпизодов.
Что мы увидели на экране? Мы видим на экране сцены, погруженные в сумеречное освещение, в котором не очень резко очерчены предметы и не очень видны детали. Это значит, что оператор ставил перед собой задачу погрузить все в такую среду, чтобы актер был в состоянии фантазировать, что-то додумывать.
А что, как мне кажется, хотел режиссер? Режиссер хочет, чтобы не было этой среды, этой мути, чтобы среда не отвлекала.
Я читал ваше интервью, в котором было сказано, что вы, как режиссер, не хотите, чтобы среда действовала на зрителя, так как она будет способствовать зрительской фантазии, и отвлечет от главной темы. Это главная причина вашего неудовлетворения материалом, который, по вашему мнению, не может быть использован в картине. А вы сейчас ставите вопрос, что это объясняется техническим несовершенством аппаратуры и низким качеством пленки.
Для того, чтобы создать сумерки в такой плотности, нужен негатив. Или эта зеленая тональность — я думал, что ваш замысел был такой, снимать без конденсационного фильтра.
В общем, у меня возникло ощущение, которое все время подтверждалось, что у вас вначале между режиссером и оператором не было общей точки зрения на ту среду, которая должна окружать действие.
Я не буду продолжать разговор относительно материала, не считаю его интересным.
Л. Н. Нехорошев: Ваше мнение?
И. М. Слабневич: По-моему, не было единой точки зрения на решение сцен.
С. И. Самсонов: Когда я читал сценарий, то меня преследовала одна мысль — хотелось разгадать тайну Тарковского, что лежит в основе того, что он написал. Еще я думал о том, что следовало бы посмотреть материал.
Каждый из нас, как сказал однажды Наумов, делает штучное производство — и студия, это не гвоздильная фабрика. К нашей работе надо внимательно подойти, чтобы понять и разгадать.
Посмотрев материал, у меня возникло определенное ощущение, которое я хотел бы высказать.
Мне показалось, что в этой притче, в этой философской сказке, в этой выдуманной абстрактной истории должно было быть больше наивности, в смысле детскости восприятия мира.
Эти три человека, отягченные жизнью, приобщенные к этой вымершей земле, грязи, стремятся неудержимо найти добро и счастье.
Я вспомнил картину Пазолини «Евангелие от Матфея», которая меня поразила умением в элементарных жизненных вещах, в аскетичности находить предмет искусства. Такое было впечатление, что Пазолини соскоблил огромный слой вековой культуры и рассказал по-детски эту историю, где люди были представлены в первородстве. Желание художника вернуть людей к детству, наивности, первородству, мне показалось в этой вещи очень интересным.
Если эти три человека, в картине «Сталкер», которые смотрят на то, что их ждет, желают очиститься и сбросить груз лет, то получается ощущение притчи, философской сказки для взрослых.
Когда смотрел материал, то все больше убеждался, что он очень сильный в смысле своего воздействия. Правда, материал несколько мрачноват, затемнен, снят в одной тональности, слишком перегружен.
А. А. Тарковский: Он не резкий от начала до конца.
С. И. Самсонов: Меня эта мысль очень тревожит. Мне кажется, что эти три персонажа, пройдя большую жизнь, наследив в ней, несмотря на груз греха, идут к счастью, очищаясь и воспринимая его несколько наивно. Тогда это произведение станет точнее, как притча, как философская сказка.
Это свое ощущение я хотел высказать и пожелать группе успеха.
А. А. Тарковский: Здесь прозвучала реплика, что вредно воспринимать любое мнение сказанное друг другу коллегами. Это смешно. Единственное, что я презирал и ненавидел всю жизнь, — это предательство. Каждый человек имеет право говорить то, что хочет. Для всех, кто здесь сидит, этот сценарий мог бы стать причиной интереса. Большая часть, а может быть и все его бы отбросили. Я бы не просто его нашел, я взял, как возможную структуру Зоны, суть которой изменилась. И мы придумали новый сценарий. Для этого мы не взяли повесть, на которую здесь многие ссылались. Это недоразумение. На сценарии написано «Пикник на обочине». Никакого отношения к «Пикнику