. Правда, «мармелад» проливался далеко не всем и, как правило, требовал еще более действенной поддержки. У Тарковского такая поддержка была. Он дружил с видными чиновниками из аппарата ЦК КПСС. Они не могли решить вопрос о его запуске (это была не их епархия), но могли помочь получить хороший отзыв о его творчестве, организовать нужную подпись или мнение в высоких партийных сферах.
В регионах письма-жалобы Съезду обычно перехватывались радетелями-чекистами, перлюстрировались и направлялись местным властям, попадая на стол к тем, на кого была написана жалоба. В таком случае судьба жалобщика была незавидной. Его могли посадить в тюрьму по состряпанному обвинению, выслать «куда Макар телят не гонял», а то и «к черту на кулички». Хуже всего было тем, за кого брались психиатры. Жалобщику ставился диагноз «синдром несправедливости», его признавали неадекватным и опасным для общества, после чего отправляли в сумасшедший дом на принудительное лечение. Оттуда, после усиленного курса галоперидола, если и выходили, то чаще всего уже действительно неадекватными, с пожизненным клеймом «вялотекущая шизофрения». Так что «ужас моего отсутствия в тюрьме», приснившийся Тарковскому, был не самой страшной перспективой, которая могла его ожидать, если бы за него взялись по-настоящему.
Считалось, что есть лишь одно место, откуда письма доходят к высоким адресатам, — Центральный телеграф. Письмо Тарковского отправлено именно оттуда, чтобы оно дошло до высокопоставленных адресатов.
Резкие перемены
Следствием этого поступка стало быстрое изменение ситуации и отношения к Тарковскому кинематографического руководства.
Марианна Чугунова: Через несколько дней — еще съезд не закончился[248] — мне позвонили из приемной Николая Трофимовича Сизова, директора «Мосфильма», и попросили, чтобы я немедленно пошла к Тарковскому домой (в то время у него в новой квартире еще не было телефона) и сообщила, что его срочно вызывают в Госкино[249].
В партийных верхах поняли, что Тарковский доведен до крайности и может покинуть СССР. И ему решили кое-что позволить. Андрей Арсеньевич получил разрешение делать картину по сценарию Стругацких, у него приняли заявку на фильм «Идиот» по Ф. М. Достоевскому, а сверх того предложили напечатать сценарий «Гофманиана» в журнале «Искусство кино».
Марианна Чугунова: В Госкино Тарковскому сказали: «Мы вас сейчас же запускаем. Что у вас есть?» А у Андрея Арсеньевича в тот момент был сценарий «Светлый ветер», о котором они категорически и слышать не хотели, и вот этот сценарий — «Машина желаний». Больше у него ничего готового не было. Он предложил «Машину желаний», и в Госкино сразу согласились. Так Тарковского запустили в производство[250].
Двадцать восьмого февраля главный редактор ЭТО Владимир Огнев[251] дал чрезвычайно положительный отзыв на сценарий Стругацких «Машина желаний». Он начинался так:
Литературный сценарий братьев Стругацких написан для режиссера А. Тарковского. Так я и читал его, с прикидкой на стилистику и, главное, философскую трактовку этого режиссера. Смело говорить за А. Тарковского, но, мне кажется, что сценарий этот — «для него». В главном — по крайней мере. Мне лично он представляется цельным, интересным и значительным, как все, что пишут эти писатели.
В «Машине желаний» есть сверхзадача, крупный масштаб в решении кардинальных задач времени — события века, движение мира к выбору: атомная война или мир во многом зависит от ЧЕЛОВЕКА. Авторы ставят на личность. Они говорят нам: от нравственной позиции человека, от «прочности» его моральных устоев, от формирования гармонической личности сегодня зависит очень многое в том, каким будет наше Завтра. Таинственная Зона, как мыслящий океан в «Солярисе» — это модель среды, резче, чем обыденное сознание окружающей нас жизни проявляет главное, СОКРОВЕННОЕ в современном человеке. Знаю, что перед сценарием встанут трудности — объяснять содержание, идейную задачу придется не просто: локальный характер действия, достаточно условная манера отвлечения от социально-политического фона, к которому нас приучила литература именно обыденного сознания, узко понимающего цели искусства и форму реализма — все это может насторожить читающих сценарий. Надо сразу же поставить точки над «i». Мы делаем фильм о нравственной готовности человека XX века к испытаниям века НТР, с его возможным облегчением материальной сферы, но утратой или притуплением нравственного начала. Мы хотим сказать, что даже Утопия об исполнении желаний чревата иллюзиями: человек, разрушающий в себе человека, не станет Господином мира, покорителем природы и т. д.[252]
Не менее положительный отзыв пришел и от одного из ведущих редакторов ЭТО. Пятого марта 1976 года Валентин Дьяченко[253] писал, что
Сценарий чрезвычайно значителен — со всех точек зрения. Как всегда, Стругацкие моделируют в сюжете одну из самых тревожных тенденций нашего времени. Да, наука, быть может, уже завтра подарит нам «Машину желаний», — весь вопрос в том, чего следует пожелать. А может, ничего не стоит выпрашивать у машины? А может, человеку и человечеству гибельно зависеть от машинной инопланетной благостыни, от незаработанных даров? <…> Только поставить перед зрителем такие проблемы — и то много стоит. Форма притчи, уход от обязательных реалий, сигнал опасности из воображаемого будущего — идеально соответствуют задаче[254].
Было у редактора и одно замечание, вернее пожелание — усилить влияние характеров персонажей на происходящее в Зоне, чтобы избежать «однолинейности» и одинакового корыстолюбия в исполнении Ученого и Писателя, вверивших себя Сталкеру.
Тарковский благодарно использовал в работе мысли, которые ему подсказывали пользующиеся его доверием люди. Идея о зависимости состояния зоны от свойств характера персонажей проявилась в знаменитом монологе Сталкера о природе Зоны.
1 марта 1976. Из письма АН — БН: Вчера был у Тарковского. Любопытные новости. Во-первых, экспериментальная студия переведена с коммерческого на общий режим, и наш сценарий остается там. Это тем более хорошо, что директор объединения — друг Тарковского, а главред Замошкин — мой старый знакомый и доброжелатель[255]. Завтра или послезавтра состоится худсовет, где сценарий должны утвердить в качестве первого варианта.
Далее. Перед самым съездом Ермаш вдруг вызвал к себе Тарковского. Разговор шел по поводу работы Тарковского со Стругацкими и по поводу возможности работы Тарковского над «Идиотом» и над фильмом «Уход Толстого» (к юбилею великого старца). Вторая часть для нас не очень существенна, а вот по поводу нас Ермаш выразился: «Имейте в виду, что Стругацкие — сложные люди. В сценарии для детской киностудии (имеется в виду „Бойцовый Кот“) они протаскивают сионистскую идею о том, что все евреи должны вернуться к себе на родину и воевать за ее интересы»[256]. Оставляю в стороне эмоции Тарковского. Он считает: а) что этим Ермаш хочет сказать, что в любой момент может зарезать наш сценарий (договор с нами заключил директор Мосфильма и один из замов Ермаша Сизов, большой ненавистник Ермаша, а окончательный вариант по существующим ныне правилам утверждается Госкомитетом) и б) что все это работа главреда Госкома Даля Орлова. Независимо от этого Тарковский написал жалобы в Президиум съезда на действия Ермаша, который не дает ему работать, и письмо Ермашу, в котором объявляет ему войну.
Наконец. Много говорили по поводу сценария. Как всегда, все туманно и зыбко. Как бы то ни было, переделки предстоят основательные — боюсь, что придется весь сценарий переписывать заново. Более определенно будем говорить с Тарковским после худсовета, тогда смогу и более определенно написать о сути переделок.
Третьего марта Тарковский получил письмо с «Таллинфильма». Его эстонские заказчики и благожелатели с огорчением сообщили, что Госкино СССР не приняло сценарий «Гофманиана». Это был ответный ход Ермаша и его команды. Они мотивировали свое решение тем, что Тарковский якобы не справился с возложенной на него задачей.
Случилось то, чего следовало ожидать. Тарковский, радуясь принятию «Гофманианы» на «Таллинфильме», забыл, что сценарий будут читать и редакторы Госкино СССР, никаких симпатий к нему не питавшие. Они не рекомендовали его к постановке. А чтобы показать, как они «любят и ценят Тарковского», разрешили публикацию сценария, который сами же забраковали, имитируя интерес к идее фильма об уходе Толстого. Тарковский понял, что ничего классического и давно желанного в кино ему не светит и нужно соглашаться на то, что пока еще возможно. Тем более что политическая обстановка в стране становилась все жестче, о чем свидетельствовали усиливающиеся репрессии против любого инакомыслия.
5 марта 1976 года. Из Письма БН — АН: Было бы здорово, если бы ты все-таки уговорил Тарковского хоть часть своих (то есть его) соображений изложить ПИСЬМЕННО. Пусть он изложит на бумаге ну хотя бы план сценария, как он его видит. Если все опять ограничится разговорами, мы не сможем действовать последовательными приближениями. А ведь нужно, грубо говоря, чтобы в первом варианте было, скажем, две подходящие сцены, во втором — пять, в третьем 10 и т. д. Попробуй убедить его взять в ручки перышко и перышком по бумажечке тяп-тяп-тяпоньки и чего-нибудь натяпать. И у него станет в голове яснее, и у нас.