Пятого сентября у Рязанова должны были начаться съемки, и я был завален работой.
В середине августа мне позвонил Роман Калмыков и попросил зайти. Вилли Геллер дал мне сценарий и попросил срочно сделать смету по реквизиту. Я просидел пару ночей, скрупулезно выписывая реквизит и придумывая то, что может пригодиться на съемках. Сдал смету Геллеру. Он изучил ее с Боимом, и попросил меня внести в нее некоторые изменения. Все нужно было делать срочно. Геллер усадил меня за свой стол, и они с Калмыковым ушли по делам. Я погрузился в смету.
Через несколько минут в комнату вошла вальяжная дама с надменным и слегка брезгливым выражением лица. Высокая прическа времен едва ли не Августа Стриндберга, бюст, который она гордо несла впереди себя. Не здороваясь, она посмотрела меня. Я поздоровался. Никакой реакции в ответ не было, точно я был неодушевленным предметом. Она уже хотела уйти, но взгляд ее остановился на пачке «Мальборо», оставленной Калмыковым на столе. Она подошла к столу, взяла сигарету, щелкнув зажигалкой, закурила, выпустив струю дыма, и ушла. Когда вернулся Калмыков, я, несколько ошеломленный, рассказал ему о неожиданном визите. «Рыжая?» — спросил он. «Да», — подтвердил я. «Это Лариса Павловна Тарковская. Я встретил ее в коридоре».
Таково было мое первое знакомство с Тарковской.
Я отдал Роману исправленную смету. Вместе с переделанным сценарием она была сдана в Госкино, и оттуда через пару дней пришел ответ.
Двадцать шестого августа в записях, относящихся к «Сталкеру» Тарковский отметил:
Как там в группе? Напомнить Геллеру:
1. Комната группы и моя (мебель).
2. Второй режиссер;
3. Ассистент по реквизиту;
4. Предупредить актеров о новых сроках их занятости[314].
С каждым этапом развития фильма количество людей, работающих на нем, увеличивается, им необходимы место для работы и второй режиссер для координации действий. Кандидатура его должна быть согласована с Тарковским, а его не было в Москве. Юрий Кушнерев, которого Андрей Арсеньевич хотел взять, был занят на картине Георгия Данелии. Ассистентом по реквизиту Геллер видел меня. После труднейшего «Восхождения» директор был убежден, что я справлюсь с работой, которая нам предстояла. Тарковский своей кандидатуры на должность ассистента не предлагал.
Серьезная проблема возникла с мебелью. В те времена (а это времена хронического дефицита) мебель была одним из самых престижных и трудно доставаемых элементов домашнего убранства. Тарковский настаивал на покупке для кабинета импортного гарнитура с письменным столом, диваном, стульями и мягкими креслами. А это был супердефицит, на который в магазинах записывались на годы вперед. Я помню, как Геллер с Калмыковым обсуждали, какую мебель покупать: польскую, чешскую или румынскую. Лариса Павловна жестко настаивала на югославской или арабской, выглядевшей гораздо помпезнее и стоившей гораздо дороже.
Тарковский жил в Мясном. Его главными заботами были итальянский проект, театральная постановка и предстоящие съемки. Но если в сроках «Сталкера» он мог что-то изменить, то спектакль нужно было сдавать вовремя. Продление работ ставило под угрозу итальянский проект. Беспокойство, тревога, внутренняя дисгармония отражаются в очередном сне Андрея Арсеньевича.
Двадцать девятого августа Тарковскому снится, что он в тюрьме. В одной камере с ним его однокашники и в прошлом близкие друзья Артур Макаров и Лев Кочарян. (Макаров изъят из числа друзей с момента женитьбы Тарковского. Кочарян умер шестью годами ранее.) Макаров верховодит в камере. Он всегда подчеркивал свои связи с преступным миром. Кочаряна убивают железным шкворнем, но оживший покойник собирает вещи в замшевый мешок, который очень нравится Тарковскому.
Потом снился ночной вокзал, полный нищих реэмигрантов, бегущих обратно в Советский Союз из‐за границы. Они спят с детьми на полу в полуразложившейся одежде покойников.
Сон, открывающий простор для фрейдистских или юнговских толкований. Шкворень и замшевый мешок — многозначительные фаллические и вагинальные символы. Повод для психоаналитического пиршества.
Заметим, что слова, означающие смерть, трижды употреблены в двух абзацах текста «Мартиролога». Довелось ли бывать Тарковскому в настоящей тюрьме или хотя бы в «обезьяннике»[315], я не знаю. Убежден, что во времена своей юности он побывал там хотя бы раз, как почти каждый подросток, участвовавший в уличных драках.
Вторая часть сна — причудливая комбинация мыслей об эмиграции и штампов советской пропаганды, внушающей обывателям образ несчастных, потерянных, обнищавших людей, покинувших советскую родину. Тарковский не раз бывал за границей, ему нравились комфорт и благоустроенность тамошней жизни. Он подумывал об эмиграции, но неуверенность в том, получит ли он работу, и пропагандистская установка о том, что иммигрантов ждут безработица и нищета, внушали ужас.
Эти ночные видения свидетельствуют об очень высоком уровне тревожности и беспокойства в психике Андрея Арсеньевича. В КГБ и ЦК КПСС знали о состоянии и настроениях Тарковского. Они поняли, что Тарковский доведен до крайности и может покинуть СССР. Следствием этого стали разрешение делать «Сталкер», напечатать сценарий «Гофманиана» в журнале «Искусство кино», договор на сценарий фильма «Идиот».
1 сентября 1976 года
Государственный комитет совета министров СССС по кинематографии (Госкино СССР)
Заместитель председателя.
Генеральному директору киностудии «Мосфильм»
Тов. Сизову Н. Т.
Во изменение письма Госкино СССР от 21 июня 1976 года, за № БП-5/379, фильм «Сталкер» (авторы А. и Б. Стругацкие, режиссер-постановщик А. Тарковский) включается в тематический и производственный планы киностудии «Мосфильм» на 1977 год.
Постановку фильма разрешается осуществить в цветном широкоформатном варианте методом универсального формата кадра.
Первого сентября в Мясное приехала Лариса Павловна. Она привезла отличные новости: договор на «Идиота» заключен, аванс выплачен и ею уже получен. С помощью Нехорошева все решилось как нельзя лучше. Можно расплатиться с некоторыми долгами. Радость, правда, подпорчена: оказалось, что долг — втрое больше, чем считал Андрей Арсеньевич, и вырос при участии Ларисы Павловны. Один заимодавец не поленился даже приехать из Москвы.
Производственной точкой лета 1976 года стало перенесение «Сталкера» в план следующего года. Съемочная группа и студия облегченно вздохнули. Можно было работать без спешки. Вероятно, и Тарковский обрадовался этому. Он мог, не торопясь, довести до завершения спектакль. Стругацкие относительно происходящего пребывают в неведении. Тарковский запретил контакты с ними. Сценаристов это начинает беспокоить, и Аркадий сам отправляется к Тарковскому домой, чтобы получить какую-то информацию. Он натыкается на запертую дверь и пытается что-то выяснить у соседей.
5 сентября 1976 года. Письмо АН — БН: Тарковские в деревне и не показываются уже месяц (по словам их соседей, во всяком случае).
Андрей Арсеньевич собирается поехать в Москву между 10 и 15 сентября, чтобы встретиться с Тонино Гуэррой, узнать у него новости относительно итальянского проекта, пообщаться с директором «Сталкера» для решения производственных вопросов. Контактов со Стругацкими он не планирует.
Десятого сентября Тарковский услышал по радио порадовавшую его новость: умер Мао Цзэдун. «Пустячок, а приятно!»[317] — записал он.
Одиннадцатого сентября Андрей Арсеньевич получил из Таллина договор о художественном руководстве эстонских выпускников ВКСР и сценарии их будущих фильмов. Он разочарован финансовой частью эстонского договора:
Довольно слабо. Прежде чем отправлю его с подписью, следует выяснить права (юридические) художественного руководителя. Мне кажется, он еще имеет право претендовать на какую-то часть (%) от постановочных[318].
Андрей Арсеньевич хотел бы получить процент с гонорара режиссеров-дебютантов, которым он откроет дорогу в кинематограф. На мой взгляд, это уж как-то слишком.
Тарковскому за этими финансовыми вопросами снова вроде бы не до «Сталкера». Но это не так. Режиссера мало заботили организационные проблемы, но он думал о структуре фильма и мотивациях действий его главного персонажа.
Четырнадцатого сентября Тарковский составляет список писем, которые надо написать. Первым пунктом стоит письмо Аркадию Стругацкому: «Первая сцена с Женой. Скандал. Он обещал не ходить в Зону. Идет потихоньку»[319].
В одной строке содержится точное смысловое решение первой сцены будущего фильма. Казалось бы, вокруг идиотизм деревенской жизни, он тяжело работает физически, занимается совершенно другими делами, но вот, пожалуйста — сцена готова.
Выяснилось, что Гуэрра не приедет, и Тарковский отказался от поездки в Москву, которую он планировал.
Пятнадцатого сентября Андрей Арсеньевич вместе с женой и сыном наблюдал луну в тумане. Он восхищен и формулирует свою кинематографическую мечту: «Научиться владеть камерой и здесь снимать. Можно достичь бессмертия»[320].
Можно представить, как взволновало Тарковского это наблюдение. Он был неравнодушен к туману — во всяком случае, на «Сталкере» и последующих картинах. Вероятно, это шло от детских впечатлений в Юрьевце, где даже летом к вечеру наползают с Волги языки тумана, и в низинах образуются волокнистые синеватые пряди, настолько плотные и отчетливые, что, кажется, их можно ухватить рукой. На съемках постоянно, чуть ли не каждый день использовались дымы. Таинственная атмосфера, изменение в тумане характера звуков занимали режиссера. Он говорил, что звуки в тумане становятся более отрывистыми, «сухими», «отдельными», но одновременно очень быстро глохнут, вязнут во влажной среде. Я впервые услышал о таком искажении звуков именно от Тарковского на съемках «Сталкера». Андрей Арсеньевич говорил звукорежиссеру Шаруну, что в фильме нужно обязательно воссоздать характер звуков в тумане.