Восьмого января Тарковский получил записку от неизвестных молодых людей. Они решили начать новую жизнь и считали, что он может им в этом помочь. Андрей Арсеньевич не понимает, почему он должен участвовать в судьбе совершенно незнакомых ему людей.
В России большой талант всегда считался чем-то не вполне нормальным. Таланты вызывали подозрения и недовольство властей предержащих и одновременно притягивали к себе людей изверившихся, ищущих наставления. Случалось, это тяготение становилось взаимным. Достаточно вспомнить любимого Тарковским Достоевского, Толстого или не очень любимого Максима Горького, посвятившего маргинальным типам целую галерею впечатляющих литературных портретов.
К Тарковскому постоянно привязывались странные эксцентричные люди. Непризнанные писатели и поэты, незамеченные актеры, художники-авангардисты, теософы, йоги. Специалисты по спиритизму и столоверчению, психотроники, биоэнергетики, телекинетики, ясновидящие, экстрасенсы, специалисты по снятию сглаза и выведению «психических ядов» из организма, «целители», толкователи сновидений и предсказатели будущего. Он сам относился к этим людям с несомненным и жадным любопытством. Некоторые из таких персонажей были не вполне адекватными или просто психически больными людьми. Встречались и явные шарлатаны. Тарковского как человека чрезвычайно авторитетного и известного они стремились использовать для саморекламы. Увидевшись с ним один раз, они потом утверждали, что он является их другом, пользуется их услугами, находится под их влиянием, черпает энергию и гениальность. Среди тех, кто старался попасть в его орбиту, были и обиженные властью, и связанные с диссидентскими кругами. От прямых контактов с диссидентами Тарковский уклонялся. Андрей Арсеньевич не хотел вникать в проблемы, политического свойства, в причастности к которым он, не без оснований, всегда подозревал КГБ. Но бывали и исключения — например, коллективные письма в защиту Синявского и Даниэля и в защиту Параджанова, подписанные им.
Тарковский интересовался «паранормальными» явлениями. Особенно он был увлечен неким Эдуардом Наумовым, представлявшимся как член-корреспондент Международной академии психотроники. Не знаю, существовала ли таковая в реальности. Он устраивал лекции о телекинезе, телепатии и других подобных явлениях, показывал фильмы о них и даже сидел в тюрьме за продажу билетов на свои неразрешенные лекции. Однажды Наумов показал Тарковскому несколько любительских фильмов. Мне довелось присутствовать на этом просмотре. В них было много сомнительного с точки зрения науки и здравого смысла.
Наибольшее впечатление произвел фильм о шотландском матросе, который после десяти или двенадцати кружек пива, обливаясь потом, громко крякал и хэкал, ударяя кулаком по столу. К голове у него был привязан фотоаппарат, объективом ко лбу. В результате кряканий и хэканий, а может под воздействием пивного духа, этот моряк якобы генерировал какие-то смутные образы, хотя больше это походило на просто засвеченную фотопленку. Помню, как, выходя из просмотрового зала, Рерберг сказал: «Все это дохлые дела. От лукавого они». Тарковский с ним не согласился.
Был там и фильм об известной в ту пору даме-телекинетике Нинели Кулагиной. На столе под ее пристальным взглядом двигались различные мелкие предметы: зажигалка, ложка, коробка спичек. Тарковский, по утверждению звукорежиссера Владимира Ивановича Шаруна, посмотрев этот фильм, якобы произнес: «Ну что ж, финал у „Сталкера“ есть!»
Шарун, помимо высочайшего профессионализма, обладал известными на студии качествами Ноздрева и барона Мюнхгаузена и обожал рассказывать всякие небылицы.
Самого Наумова ждала печальная судьба — в 1997 году он был убит в своей московской квартире. Ходили слухи, что он пал жертвой ревности своего друга.
Все эти страждущие видели в Тарковском пророка, учителя, гуру. И жаждали его совета как человека посвященного, которому открылась высшая истина. Они настойчиво просили его «указать им путь», «наставить на путь истины», «открыть духовные пути» — словом, претендовали на его время, внимание и энергию и вольно или невольно поддерживали мессианские настроения. Настроения эти грели Тарковскому душу, но раздражали и утомляли, подогревали страхи и подозрения, связанные с печальной участью всех пророков.
Молодая пара, явившаяся к нему, состояла из юных созданий, поверивших в режиссера-мессию. Они жаждали его водительства и наставления, совершенно не понимая, что все это Тарковскому ни к чему и заниматься их проблемами он не будет.
Он поглощен репетициями и даже со знакомыми старается не общаться без особой необходимости. К тому же у него взломали почтовый ящик. Он гадает, что это: «обычное хулиганство или происки Г[ос]. Б[езопасности]?»[336] Чтобы оправдать регулярно исчезающие письма из разных стран с приглашениями на фестивали и предложениями о сотрудничестве? События и аресты последних дней, о которых он узнавал по зарубежному радио, поддерживали его опасения и тревоги. Во многих своих проблемах Тарковский подозревал КГБ.
Середина и конец 1970‐х были временем дряхлеющего брежневизма и удушающей андроповщины. КГБ оправился от перепуга, разброда и шатаний, порожденных неуправляемым Хрущевым и его подельниками. Они расстреляли Берию, пересажали некоторых особо рьяных чекистских сатрапов и внесли в отлаженную и всеобъемлющую репрессивную деятельность органов «сумбур вместо музыки». Венгерские события 1956 года напугали советскую партийную верхушку, и поддержка к органам вернулась. Способствовал этому Московский международный фестиваль молодежи и студентов, обнаруживший в советских людях (особенно в женской части) живой интерес к иностранцам. Результатом фестиваля стало появление около полутора тысяч младенцев с непривычным для наших краев цветом кожи. Обнаружив неожиданную сексуальную дружбу народов, чекисты завопили об утрате бдительности и злонамеренности коварного капиталистического окружения, избравшего особо изощренную стратегию разложения социалистического отечества. Они вновь почувствовали свою важность и стали возбуждать в вождях чувство страха. Особенно расцвел КГБ в середине 1970‐х годов. Его председателем стал бывший посол в Венгрии, участвовавший в подавлении будапештского восстания, Юрий Андропов. Поначалу тихий и неприметный, он проявил себя мастером лубянско-кремлевских интриг и быстро стал вторым после Брежнева человеком в государстве. Помимо партийных и государственных структур, в стране были созданы управления КГБ, пронизывавшие общество сверху донизу. В каждом крае, области, городе, районе, на каждом предприятии или учреждении возник «первый отдел» — представительство КГБ на низовом уровне. Эти отделы занимались вербовкой информаторов, собирали сведения о поступках, высказываниях и настроениях населения. Их доносчиков в народе называли стукачами. Надо сказать, их было немало. Среди интеллигенции все опасались слежки и доносительства. Один донос мог навсегда испортить и карьеру, и жизнь. Чтобы заслужить лишнюю звездочку, повышение и поощрение начальства, гебисты вполне могли сочинить или организовать несуществующую антисоветскую группу. Это было отработанным методом со времен «Операции „Трест“».
В кино в каждой съемочной группе были «доброжелатели» или «информаторы», которые регулярно докладывали и писали рапорты в «органы». Их поощряли предоставлением квартир, продвижением по службе, работой на выгодных совместных постановках с зарубежными киноэкспедициями. Эта система позволяла собирать компромат, привлекать к сотрудничеству новые кадры, шантажировать и держать в повиновении всех, кто позволял себе не одобренные партией поступки и высказывания. Так что опасения Андрея Арсеньевича насчет слежки и провокаций КГБ были вполне в духе господствующих ощущений советской интеллигенции того времени.
Тарковский был поглощен собственными идеями и планами. Он делал фильмы, в которых его персонажи, как и он сам, мучительно и последовательно пытались найти свою идентичность, персональность, если угодно — самость. Их действия и поступки были утверждением их собственной личности и внутренней свободы. В этом процессе его герои сталкивались с давлением иначе настроенного окружения, коллектива, общества в целом. Их жизнь проходила в конфликте с ними и, по сути, была процессом сопротивления, противостояния другим, за которыми стояли устоявшиеся традиции, стереотипы поведения, привычные каноны и ритуалы. На этом пути, чрезвычайно трудном и не всегда понятном, Тарковский, как и неведомые молодые люди, к которым он отнесся с таким подозрением, страстно жаждал наставничества и водительства. Он неустанно искал собственный путь, который вел его к постижению Божественного откровения, человеческой сущности, к славе и бессмертию. Тарковский, несомненно, жаждал этого.
Персоной, к которой он мог обратиться со своими духовными запросами и проблемами, мог быть только человек, во всех отношениях превосходящий его. Никого, кроме Бога, выше себя Андрей Арсеньевич не видел. Неслучайно спустя шесть лет в день закрытия Каннского кинофестиваля Тарковский получил за «Ностальгию» три очень престижных приза, один из которых был таким же, как у его кумира Робера Брессона, но счастлив не был и огорченно взывал: «Помоги мне, Господи, ниспошли мне Учителя! Я устал ждать его»[337].
Приближение съемок
Мне приходилось одновременно работать на «Служебном романе», где был огромный объем работ в «Статистическом учреждении», и готовить «Квартиру Сталкера», где съемки должны были начаться в феврале, да еще и добывать реквизит для «Зоны», ибо после съемок в павильоне мы должны были ехать в Среднюю Азию, где заниматься этим было бы поздно. Я почти не спал в эти дни. В Москве, хотя и с огромным трудом, можно было найти какие-то вещи, относящиеся к западному миру, как того хотел Тарковский. Искать в Таджикистане нечто подобное было невозможно. Кроме того, о таких вещах всегда лучше договариваться лично, а не по телефону. С той ужасной телефонной связью, которая была в Таджикистане, любой разговор с Москвой становился проблемой.