.
13 марта. Письмо АН — БН: Тарковский приехал с поисков новой натуры, но, по-моему, неудачно. Завтра должен с ним увидеться. Кстати, он серьезно настаивает, чтобы ДоУ[359] ставился на «Мосфильме». Подробности будем обговаривать при встрече. Утверждает, что с «Таллинфильмом» он сам возьмется уладить дело.
*Александр Боим: Пришлось снова, в третий раз, выбирать натуру. Андрей вдруг стал говорить, что ему не хочется, чтобы все было так страшно. Может быть, заброшенные депо, ржавые рельсы, полусгнившие шпалы… Запустение, но не марсианское, а среднерусское. Тут я понял, что он хочет целиком переиграть натуру. И мы стали кататься по Подмосковью. Смотреть старые железнодорожные ветки, тупики, склады и казармы.
Георгий Рерберг: Подсознательно его влекло в среднюю полосу России. Натура и литература в кино связаны между собой колоссально. Поэтому сценарий начал разрушаться еще на выборе натуры. Это был первый камень, вынутый из стены.
Марианна Чугунова: Я помню фотографии из этих поисковых экспедиций в Подмосковье: какой-то развалившийся дом, заросли, разрушенные казармы.
Георгий Рерберг: Но все это также ничем не кончилось. В средней полосе нам ничего не удалось найти, хотя Андрея все время страшно тянуло в кусты, в орешники, в осинники[360].
Поиски натуры в Подмосковье были долгими, а главное — безрезультатными. На это ушел весь март. Поездки шли в разных направлениях. Чаще ездили художник с оператором и фотографом. Но и Тарковский тоже ездил. Его тянуло в буйные травы, в заросли, хотя ничего этого в марте не было, да и быть не могло. Еще лежал снег. Андрей Арсеньевич, вероятно, стал искать то, что он перед этим нашел для себя на «Солярисе» и окончательно полюбил на «Зеркале»: тишину, сосредоточенность и магию среднерусской природы.
Как и большинство членов группы, я тоже искал натуру. По выходным ездил, смотрел Люберецкий карьер, исследовал овраг реки Сетунь за «Мосфильмом», запасные пути и тупики станции Киевская-Товарная вплоть до Матвеевского, бараки и котлованы между Покровским-Стрешневым, Тушином и Сходненской, оставшиеся со времен строительства канала имени Москвы. И тоже ничего подходящего не нашел.
Обретение натуры
В сценарии во время прорыва героев в Зону предполагался такой кадр: автоматчик стреляет в упор, и пули впиваются в пуленепробиваемое стекло. Для съемок нужно было найти такое стекло. И я был обязан его добыть. Найти завод и договориться, чтобы нам такое стекло продали. Это был триплекс, страшный дефицит, чуть ли не секретное производство, хотя осколки этого стекла валялись повсюду вокруг завода. Мне удалось получить необходимые разрешения, и я привез на студию два трехсантиметровой толщины триплекса размером примерно 80 х 160 см. Перед самым отъездом на съемки Тарковский вдруг вообще отказался от этого эпизода.
Подходил конец марта, а выбранной и утвержденной натуры у нас все еще не было.
*Александр Боим: Я помню, как мы ездили на главную московскую свалку возле Лобни. Это было тоже нечто апокалиптическое: бесчисленные машины подвозили всякую рухлядь, ящики, строительный мусор, отбросы, и это все простиралось от горизонта до горизонта.
Свалка была в сценарии Стругацких, и мы послушно стали ее осматривать. Она занимала огромное пространство. Туда беспрерывно подъезжали тяжелые грузовики-мусоровозы, вываливая содержимое своих бездонных металлических утроб. По этому полю среди холмов мусора бродили группы похожих на зомби, покрытых струпьями и нарывами людей, одетых в невиданные отребья. Они увлеченно рылись крючками в мусоре и всякой зловонной дряни, выискивая для себя что-либо интересное, и радостными воплями отмечали свои находки. Я тогда с ужасом и омерзением смотрел на них, не подозревая, что через каких-нибудь пятнадцать лет рытье в помойках станет вынужденным и даже любимым занятием для множества бывших советских людей.
*Александр Боим: Над свалкой кружилось бесчисленное количество ворон, и, как ни странно для Москвы, чаек. И конечно, кошмарный запах. Тоже космическая катастрофа, но иная — мир, захлебнувшийся собственными отходами. Мы с Гошей считали, что можно снять некоторые проходы, но Андрея и тут ничего не устроило.
В общем, в Москве и Подмосковье так ничего и не нашли, за исключением потрясающего места возле Канатчиковой дачи[361], которое я нашел и предложил Андрею, и которое он, в итоге, снял в окончательном варианте «Сталкера». Я имею в виду выход из кафе и возвращение домой с дочкой и женой после похода в Зону. Черное отравленное зловонное озеро с чудовищной экологией возле градирен одной из московских ТЭЦ. Недалеко от «Мосфильма», в трех-четырех километрах от Кремля.
Там было очень трудно договариваться о съемках, потому что администрация психиатрической больницы имени Кащенко, через которую можно было подойти к месту, где мы хотели поставить декорацию «Кафе», очень неохотно шла на любые контакты. Геллер вел сложные переговоры с ними и, по-моему, даже с Лубянкой. Поговаривали, что к этому месту прилегал корпус психушки для политических заключенных. К этому месту вообще никого не подпускали.
В этой самой психушке тринадцатью годами раньше лежал Иосиф Бродский, перед тем как его судили в Питере. Московские знакомые пытались спрятать его там от питерских чекистов, но, пробыв в Кащенко неделю и насмотревшись на происходящее вокруг, поэт взмолился, чтобы его забрали оттуда, ибо всерьез опасался за свое психическое здоровье и здравый рассудок. Не знаю, имели ли к этому отношение те начальники, с которыми пришлось договариваться Вилли Геллеру, но напомню, что в это время судебная психиатрия с подачи КГБ была одной из самых жестоких форм борьбы с инакомыслием.
*Александр Боим: Интересно, что это ужасающее заведение находилось рядом с площадью Гагарина, в четырех километрах от «Мосфильма», в пяти от Кремля и в пяти минутах пешего хода от Ленинского проспекта. Меня оно настолько поразило, что я сразу же нарисовал эскиз декорации. А Андрей потом снял там один из самых впечатляющих эпизодов картины. Его, несмотря на все запреты, туда все же пустили.
Между тем время шло, и ситуация обострялась. Все понимали, что картину могут закрыть, причем на абсолютно законных основаниях: с момента запуска прошел почти год, истрачена куча денег, а натура все еще не выбрана. Настал момент, когда натуру стали искать все члены группы, все друзья, знакомые и даже знакомые знакомых. Искали все и везде. Начался цейтнот. Все стали нервничать — и студия, и Госкино, и съемочная группа. Видимо, это почувствовал и Тарковский, который до этого совсем не торопился. Может быть неосознанно, но он все время как-то тормозил начало съемок. Если бы Андрей был готов, он бы начал снимать.
Марианна Чугунова: В это время Андрей Арсеньевич был худруком на одной эстонской картине, и кто-то предложил ему поискать натуру в Эстонии.
Георгий Рерберг: Да, Маша совершенно права. На работе сказывались самые разные вещи. Беда никогда не приходит одна. В одном месте землетрясение, в другом — вредоносная экология. В третьем — кусты и орешники и ничего другого нет. Но в конце концов именно эти кусты дали нужный результат в совершенно другой географической точке. В Эстонии[362].
*Александр Боим: В Эстонии первоначально мы собирались снимать один или два объекта. Прежде всего «Виллу писателя». <…> Это был небольшой локальный объект, и до его окончательного выбора дело так и не дошло. Мы собирались сделать это в ходе съемок. Обсуждался даже вариант снять виллу в Пярну, где были потрясающие прибрежные коттеджи, бунгало и усадьбы. Что касается эстонской «Зоны», то она возникла довольно неожиданно. Андрей поехал в Таллин по своим делам, по-моему, связанным с «Гофманианой». Он взял с собой Гошу, и там они, наконец, нашли место для съемок.
Десятого апреля Тарковский собрался выехать в Таллин. Он предложил поискать натуру, прежде всего виллу Писателя, существовавшую в сценарии. Ее изначально планировалось выбрать и снимать в Прибалтике.
*Роман Калмыков: Так или иначе, виллу действительно нужно было искать, и на следующий день я вылетел в Таллин. Через два дня приехали Андрей и Рерберг. Мы довольно быстро нашли в окрестностях Таллина несколько замечательных по красоте и по элегантной ухоженности домов, которые были виллами в полном смысле этого слова. Больше всего Тарковскому понравилась вилла Яана Тальтса, знаменитого эстонского штангиста, олимпийского чемпиона. В Пярну — вилла Пауля Кереса, бывшего чемпиона мира по шахматам. Там же, в Пярну, мы присмотрели еще несколько отличных вилл, пригодных для съемок.
В Эстонии нашим гидом был редактор Таллинской киностудии, с которым Тарковский имел дело в связи с его сценарием «Гофманиана». У него было странноватое представление о том, что нам нужно. Он возил нас по пограничным зонам, это были красивые и безлюдные места, но все дороги там неминуемо приводили к погранзаставам. Пограничники каждый раз не могли понять, что нам нужно и чего мы хотим, но непременно задавались вопросом, что мы здесь делаем, почему приехали именно к ним, и бдительность проявляли неукоснительно — проверяли наши документы, куда-то звонили, и мы теряли из‐за этого массу времени.
В конце концов, кто-то посоветовал нам посмотреть химический комбинат в Маарду — небольшом городке неподалеку от Таллина. Ничего интересного для нас, кроме одного места, мы там не нашли. К тому же именно это место, судя, по бывшему лесу, где стояли тысячи стволов с отвалившимися ветвями, было не менее вредное, чем Запорожье.