Но мы были не в Швеции, а в СССР. Подавляющее большинство картин снималось на отечественной пленке, отличавшейся весьма низким качеством. Из-за этого пересъемки были обыденным делом на всех студиях страны. И лишь немногие самые важные фильмы снимались на иностранной пленке. Тарковский снимал на «Кодаке». Когда на «Мосфильме» ломалась машина для его обработки, ее ремонтировали люди из представительства «Кодака» в Москве. В сложных случаях вызывали специалистов из‐за границы. Все это требовало времени. Тарковского эта ситуация просто бесила. Он даже спрашивал Геллера, можем ли мы остановить съемки, пока не починят проявочную машину. Геллер созвонился с «Мосфильмом». Ему ответили, что дело не только в машине, но и в ремонте теплотрассы, из‐за чего на студии еще как минимум три недели не будет горячей воды. Все картины находятся в одинаковом положении, никто не видит материала, но продолжают снимать. А если мы хотим остановиться — это наше право, но студия пересматривать производственные планы не может. Тарковский был недоволен таким ответом, но съемки продолжил. Мы уже понимали его манеру, и работа продвигалась быстро.
В те же дни я случайно обнаружил вторую электростанцию. Однажды, вместо того чтобы возвращаться в гостиницу, я заночевал на реквизиторской базе в бывшем сельмаге. На следующий день съемки были после обеда. Утром я решил пойти к Балтийскому морю. Мне хотелось увидеть побережье, которое я еще не видел, хотя уже больше месяца находился в Таллине. Пройдя километра три, я услышал шум воды слева и решил, что это, возможно, водопад. Метров через двести я вышел к полуразрушенной бетонной плотине высотой метров в пятнадцать.
В самой плотине были сливы для воды, направленные к некогда стоявшим внизу турбинам. Они были перекрыты массивными деревянными щитами из шпал, через которые с шумом низвергалась вода. Я спустился вниз и увидел то, что привело меня в восторг. Пространство внизу плотины, бывшее когда-то турбинным залом, сохранило остатки кафельной плитки. Пол был из метлахской плитки, покрытой мхом, там, где текла вода, поросший ярко-зелеными водорослями. Через три огромных отверстия в плотине, где когда-то стояли турбины, с грохотом падала вода сквозь проломы в полу. Эти потоки, подсвеченные утренним солнцем, были йодисто-оранжевого цвета, парили и жутко смердели. Ниже все водное пространство было покрыто серовато-коричневой пеной. Над всем этим рукотворно-первобытным хаосом висело облако водяной пыли, которое в солнечных лучах отливало радугой. С другой стороны плотины было тихое красивое водохранилище с темной водой, метров в сто шириной и длиной метров триста.
Я облазил плотину вдоль и поперек. Наверху были массивные винтовые механизмы для регулирования затворных щитов, ржавые лебедки и балки. Я был потрясен — лучшего места для съемок нашей картины не найти. Это место давало полное ощущение последствий космической катастрофы. Меня заинтересовали проходы слева и справа, ведущие в глубину плотины. Раздевшись догола, я выломал длинную палку и пошел внутрь, ощупывая перед собой путь. Воды временами было почти по колено, сверху лило, в воздухе стоял густой туман. Метров через пять коридор сворачивал под прямым углом и шел внутри плотины по всей ее длине. Там, где были сливы, ведущие к турбинам, своеобразными живыми стенами струились потоки падающей воды. Все это было очень красиво страшной, пугающей красотой, клокотало и гудело от мощнейшего вибрирующего инфразвука. Я понял, что должен немедленно рассказать об этом месте Тарковскому и Рербергу, и помчался назад в Ягала-Йыги.
Автобус с группой и Георгий Рерберг приехали одновременно. Тарковский должен был приехать часом позже. Я сказал Рербергу, что хочу показать найденное место, взял два куска полиэтиленовой пленки, и мы отправились туда. Я указывал дорогу, мы подъехали и остановились прямо перед плотиной. Когда потрясенный Рерберг увидел раскинувшееся перед ним подлинно «сталкерское» великолепие, он произнес непечатную фразу, выражавшую высшую степень восторга. Мы вместе облазили плотину, накрывшись пленкой, прошли внутри по подземному коридору. Рербергу все это очень понравилось, ибо было абсолютно из нашей картины. Напоследок Гоша поджег пену, покрывавшую воду. К нашему удивлению, она загорелась желтым коптящим пламенем, издавая неприятный запах и треск.
Через час мы привезли туда Тарковского. Он, как и Рерберг, страшно возбудился и был абсолютно счастлив. Просто затрепетал от увиденного. Мне кажется, именно там, на этой взорванной плотине он впервые увидел целостный образ будущего фильма.
Происшествие с Писателем
Мы продолжали снимать на первой электростанции, завершая начатые ранее сцены. Эпизод, когда Писатель, невзирая на предупреждения Сталкера, решает сам пойти к месту исполнения желаний, давался трудно. Он снимался тогда внутри первой электростанции. Когда до места исполнения желаний оставалось совсем немного, Писатель самоуверенно решал идти к нему сам.
Он шел вперед, но через несколько шагов вдруг вспыхивала и начинала накаляться лампа на ржавом металлическом столбе. Она накалялась, сияя ослепительным светом, после чего с треском перегорала. В воздухе возникало таинственное марево, которое становилось все сильнее.
Писатель замирал и испуганно вглядывался в пространство. Его начинала корежить некая неведомая сила. Тело, вырвавшись из подчинения, совершало конвульсивные движения, он быстро покрывался потом. Пот выступал не только на лице, коже, голове, но и на поверхности пальто. Капли становились крупнее и многочисленнее, и вот уже все его пальто было покрыто тысячами капель, сверкающими в лучах света. Писатель весь взмок, с его головы пот стекал струйками вместе клочьями волос. С искаженным от боли и ужаса лицом он падал на металлический пол и со стоном уползал из кадра. За ним, как за улиткой, оставался мокрый след, который испарялся на глазах. После этого эпизода Писатель становился почти безволосым, таким, каким был в реальной жизни Солоницын. Сохранилась фотография, где я с практикабля лью воду из чайника на голову Анатолию, чтобы с него стекали волосы.
Для съемок этого кадра конструкторское бюро «Мосфильма» разработало специальную систему из множества разветвленных трубок разного диаметра. Трубочки в рукавах, на спине и в полах пальто были тонкие, как капилляры. Они соединялись в трубки потолще, а ближе к позвоночнику — в магистральную стволовую трубку. От нее средней толщины трубка выходила из‐за воротника на затылок и была спрятана под париком, сделанным так, чтобы волосы стекали с головы вместе с водой. В конце системы, метрах в семи, стоял ручной насос, который создавал давление воды в шланге, ведущем к костюму. Эта система разрабатывалась на студии и там работала исправно. Художница по костюмам Нэлли Фомина изначально была настроена скептически, утверждая, что плотная ткань пальто будет слишком долго пропитываться влагой, и на съемках это не сработает. На студии был стабильный напор воды из водопроводной сети. Здесь достичь нужного напора не получалось. Если он был слишком мал, вода не выступала на поверхности пальто и не доходила до головы. А если напор усиливался — из головы писателя, как в цирке, вдруг начинала бить струя воды, вызывая всеобщий хохот. Промучившись пару дней, мы все же сумели определить оптимальный режим работы насоса, и наш рабочий-постановщик Дима Бердзекидзе обеспечил равномерный напор.
Перед съемкой эпизода с падением и уползанием Писателя нужно было нагреть пол, чтобы он был горячим. Я залезал под пол, сделанный из металлических плит (там, в замкнутом пространстве высотой сантиметров шестьдесят, пол для меня был потолком) и нагревал его изнутри двумя паяльными лампами так, чтобы он не успел остыть за время съемки.
После этого мы с фотографом Владимиром Марковичем Мурашко создавали марево перед камерой с помощью четырех паяльных ламп. Я быстро вылезал из-под пола, мы с Мурашко садились с двух сторон от камеры и по команде вносили горящие паяльные лампы перед объективом так, чтобы они не были видны, создавая потоки горячего воздуха между камерой и Солоницыным.
Полы пальто Писателя перед командой «Мотор!» щедро поливали ацетоном, чтобы, когда он полз по горячему металлическому полу, за ним оставался мокрый след, испаряющийся и высыхающий на глазах. Это была очень рискованная и чрезвычайно опасная для жизни актера и для техники съемка.
От жара паяльных ламп стекла в объективах могли потерять прозрачность или лопнуть. Несравненно страшнее было бы, если бы от нагретых металлических плит вспыхнуло пальто на Солоницыне. Пары ацетона взрываются и горят быстрее и интенсивнее, чем бензин. Анатолий очень рисковал, подвергая себя такой опасности, но ни на секунду не усомнился в необходимости такого риска. Конечно, ни о какой техники безопасности не было и речи. Дирекция вообще не знала об этой съемке.
В окончательном варианте фильма, снятом в следующем году, этого эпизода нет, а Писателя, беспечно шагающего к месту исполнения желаний, внезапно предупреждает неизвестный голос. Это единственное место в фильме, где присутствует фантастическая ситуация. Она возникла будто бы из собственной биографии Тарковского.
Когда он бросил учебу в Институте восточных языков и попал в компанию столичных стиляг и плейбоев, мать, чтобы уберечь сына от дурного влияния, устроила его в геологическую экспедицию. Андрей оказался в Восточной Сибири. Однажды он один ночевал в избушке-зимовье и вдруг услышал неизвестный голос, который дважды сказал ему, чтобы он немедленно покинул это место. Он почему-то подчинился. Когда он выбежал наружу, огромная старая сосна рухнула на избушку, раздавив ее в щепки. Тарковский считал это мистическое событие очень важным в своей судьбе. В «Сталкере», на мой взгляд, таинственный голос, остановивший Писателя, не выглядит достаточно убедительно.
Тележка и рулетка
*Борис Прозоров: А помнишь, как мы тележку катали? Эпизод, когда герои пришли в комнату с телефоном, их разговор между собой и звонок Профессора по телефону. В первый год он снимался на натуре в здании первой электростанции. Сцена чуть ли не на часть длиной, весь монолог Писателя снимался на крупном плане, и нужно было проехать на тележке сантиметров сорок за восемь минут. Долго репетировали, сначала как обычно, потом стали толкать руками (это делал механик Сережа Бессмертный —