— Ты не будешь больше писать обо мне всякие непристойности, ты — писака наемный, — закричал я. Затем я вырвал терминал из рук репортера и грохнул его об пол. Топча ногами шестисотдолларовую машину, я превращал ее в никому не нужный хлам. Я ловко уворачивался от него, прыгая вокруг, но ему все же удалось меня схватить и отшвырнуть к двери. Стоявший там полицейский попытался удержать меня — но тут же согнулся пополам, когда я двинул ему ногой в живот. Я мог бы наверняка сбежать, но побег вовсе не входил в мои планы. Я задержался у двери, неуклюже дергая ручку, пока кто-то не сгреб меня, и продолжал сопротивляться до тех пор, пока не был повален на пол. На этот раз на меня надели наручники, посадив на скамью подсудимых, и судья больше не называл меня «Джимми, мой мальчик». Кто-то нашел ему новый молоточек, и он размахивал им в моем направлении, словно желая размозжить им мою голову. Я рычал и старался выглядеть очень грубым и агрессивным.
— Джеймс Боливар ди Гриз, — нараспев произнес он. — Я приговариваю вас к максимальному сроку за то преступление, которое вы совершили. Исправительные работы в городской тюрьме до прибытия следующего корабля Лиги, после чего вы будете отосланы в ближайший лагерь для коррекции преступников. — Молоточек грохнул по столу. — Уведите!
Это мне понравилось больше. Я пытался вырваться из кандалов и изрыгал на судью проклятия, чтобы он не дай бог не проявил слабость в самый последний момент. Этого не случилось. Два дородных полицейских сгребли меня и как есть выволокли из зала суда, не слишком нежно впихивая меня в черный воронок. Только когда дверь за мною захлопнулась, я откинулся на сиденье, расслабился и позволил себе наконец-то победно улыбнуться. Да, победно, я это и имел в виду. Смысл всей операции как раз и заключался в том, чтобы быть арестованным и помещенным в тюрьму. Мне необходима была кое-какая профессиональная подготовка. В моем безрассудстве присутствовала стройная система. Очень рано в своей жизни, может с тех самых пор, когда я так успешно таскал из магазина сладкие плитки, я начал серьезно задумываться о карьере преступника. По многим причинам — хотя немаловажно было и то, что мне доставляло удовольствие быть преступником. Денежное вознаграждение было достаточно велико: никакая другая работа не оплачивалась так щедро за меньший труд. И, должен признаться, что я просто наслаждался чувством превосходства, когда мне удавалось превратить всех остальных окружающих меня людей в болванов. Кто-то скажет, что это все мальчишеские эмоции. Возможно — но от этого они не становятся менее приятными. В то же самое время передо мной стояли серьезные проблемы. Как я должен был готовить себя для будущего? Существовало много кое-чего получше шоколада с наполнителем, что можно было стащить. На некоторые вопросы я видел ясные ответы. Деньги, вот что мне было нужно. Деньги других людей. Деньги хранились взаперти, так что чем больше я узнаю о замках и запорах, тем больше у меня появится возможностей добраться до этих денег. Впервые в своей школьной жизни я энергично принялся за работу. Мои отметки взлетели так высоко, что учителя стали подумывать, что я не совсем безнадежен. Я делал такие успехи, что когда я выбрал профессию слесаря, они не переставали радоваться. Курс был рассчитан на три года, но я изучил все что нужно было знать, за три месяца. Я попросил разрешения для сдачи итоговых экзаменов. И получил отказ. Так не делается, объяснили мне. Я должен развиваться с такой же определенной последовательностью, как и все остальные, и через два года и девять месяцев получу свой диплом, покидая школу. И пополню ряды подневольных наемных работяг. Не очень-то заманчиво. Я попытался сменить курс обучения, но мне сообщили, что это невозможно. СЛЕСАРЬ — было высечено у меня на лбу, образно выражаясь, и это клеймо останется на мне на всю жизнь. Так они думали. Тогда я начал пропускать уроки и отсутствовал иногда по нескольку дней. Они ничего не могли с этим поделать, несмотря на строгие выговоры администрации, потому что я всегда появлялся на экзаменах и получал высшие отметки. Я просто обязан был их получать, потому что большинство навыков я приобрел, применяя их на практике. Моими заботами была охвачена довольно обширная территория, поэтому благодушные жители города и не подозревали, что их потихоньку обворовывают. Торговый автомат проглотит несколько серебряных монет сегодня, завтра заест кассу на стоянке машин. Практическая деятельность не только совершенствовала мои таланты, но и оплачивала мое образование. Не школьное образование, конечно, — по закону я мог оставаться здесь до семнадцати лет — я учился в свободное от занятий время. Так как я не мог найти учебников, которые ввели бы меня в мир преступлений, я изучал все, что могло пригодиться в работе. Я нашел в словаре слово ПОДЛОГ, что подвигло меня на то, чтобы заняться фотографией и печатанием. Так как искусство рукопашного боя уже сослужило мне хорошую службу, я продолжал заниматься до тех пор, пока не заработал Черный Пояс. Я не упускал из виду и техническую сторону выбранной мной профессии, и к шестнадцати годам я уже знал все, что можно было узнать о компьютерах — к тому времени я стал профессиональным инженером-микроэлектронщиком. Но все это очень хорошо само по себе. Что же дальше? Я и в самом деле не знал. Вот почему я решил преподнести себе на совершеннолетие небольшой подарочек. Тюремный срок. Хитро? Хитрее не бывает! Мне нужно было найти каких-нибудь уголовников — и где же их еще искать, как не в тюрьме? Уважительная причина, скажете вы. Попасть в тюрьму — это все равно что прийти домой, встретить наконец равных себе. Я буду слушать и учиться, а когда почувствую, что узнал достаточно, отмычка, спрятанная у меня в подметке, поможет мне выбраться оттуда. А сейчас я улыбался и ликовал от радости.
Вот дурачок — это был совсем не тот путь, который был мне нужен.
Мне обрили волосы, вымыли в ванне с дезинфицирующим раствором, надели на меня тюремную форму и ботинки — совершенно непрофессионально, потому что у меня хватило времени переложить отмычку и запас монет — затем у меня были взяты отпечатки пальцев и рисунок сетчатки глаза, и я, наконец, был отправлен в свою камеру. Смотрите-ка, к моей великой радости, у меня был сосед. Теперь-то уж начнется мое образование. Это был первый день моей криминальной карьеры.
— Добрый день, сэр, — сказал я. — Меня зовут Джим ди Гриз.
Он посмотрел на меня и сердито проворчал:
— Чтоб ты пропал, щенок, — он продолжал ковырять пальцы на ноге, занятие, от которого я оторвал его своим приходом.
Это был мой первый урок. Вежливый обмен приветствиями, принятый снаружи, не был в чести за этими стенами. Жизнь была слишком груба — таков же был и язык. Мои губы искривились в усмешке, и я снова заговорил. Более резко на этот раз.
— Чтоб тебе самому пропасть, болван. Меня кличут Джимом. А тебя?
Я не был уверен насчет сленга, я почерпнул из его старых и не очень хороших видео, но тон я, очевидно, выбрал верно, потому что на этот раз он все же обратил на меня внимание. Он медленно поднял глаза, они были полны жгучей ненависти.
— Никто — говорю тебе еще раз, НИКТО — не разговаривает с Вилли Клинком таким образом. Я тебя порежу за это, щенок, и порежу очень здорово. Я вырежу свои инициалы на твоем лице. Выйдет прекрасная «V».
— Не «V», а «W», — поправил я, — Вилли пишется через «W».
Это еще больше вывело его из себя.
— Я знаю, как это пишется, я не идиот! — он просто закипел от ярости, шаря рукой у себя под матрацем. Он извлек оттуда кусок слесарной ножовки, и я успел заметить, что ее край был аккуратно заточен. Симпатичное орудие убийства. Он несколько раз подбросил его в руке, усмехаясь прощальной усмешкой, затем внезапно ринулся ко мне. Думаю, нет необходимости напоминать, что это не самый лучший способ подойти к Черному Поясу. Я отошел в сторону, поймал его за запястье, когда он пролетал мимо — затем подхватил его лодыжку и подбросил его кверху, так что он полетел прямо головой в стенку. Он потерял сознание. Когда же он пришел в себя, я сидел на своей койке и чистил ногти его ножом.
— Мое имя Джим, — произнес я, скривив губы в мерзкой ухмылке. — А теперь ты попробуй произнести его. Джим.
Он смотрел на меня, лицо его задергалось — и тут он вдруг заплакал! Я просто ужаснулся. Могло ли это быть на самом деле?
— Мне всегда доставалось от других. И ты не лучше. Превратил меня в посмешище. И отобрал у меня мой нож. Я целый месяц работал над этим ножом, пришлось заплатить десять долларов за сломанное лезвие…
Вспомнив о всех своих бедах, он вновь принялся всхлипывать. И тогда я увидел, что он старше меня на год-два, не больше — да к тому же намного беззащитнее меня самого. Таким образом, мое вхождение в уголовный мир началось с того, что я стал утешать его, подавать ему влажное полотенце, чтобы он утер свое лицо, вернув ему его любимый нож — и даже дав ему пятидолларовый золотой, чтобы он прекратил свое нытье. Я начал подумывать, что преступный мир вовсе не такой, каким я его представлял себе.
Нетрудно было выудить историю его жизни, наоборот, практически невозможно было заткнуть ему рот, когда он принялся изливать мне свою душу. Его переполняла жалость к самому себе, и он наслаждался возможностью раскрыться перед слушателем.
— Жалкий подлец, — думал я, но сохранял молчание, когда на меня полились его воспоминания. Отставал в школе, терпел постоянные насмешки, получал самые низкие отметки. Был слабым и часто попадал под руку местным драчунам, приобрел небольшой авторитет, только когда обнаружил — совершенно случайно, конечно, разбив бутылку — что тоже может быть хулиганом, если вооружится. Приобретя кое-какой статус, если не уважение, он стал использовать угрозу насилия и понемногу задираться. Все это подкреплялось демонстрацией вскрытия живых птичек и других мелких и беззащитных созданий. Затем быстрое падение авторитета, когда он порезал какого-то мальчишку и был пойман. Осужден и отправлен в подростковую колонию, освобожден, затем новые неприятности и опять колония. И вот наконец он здесь, в зените своей славы уличного бродяги с ножом, заключенный в тюрьму за вымогательство под угрозой насилия. Он выбивал деньги. Из ребенка, конечно же. Он никог