Достаточно освоившись во мраке, который разбавлялся светом высоко прорезанных бойниц, Золотинка пробралась к лестнице. Она попала в помещение наверху, такое же захламленное и полутемное: здесь лестница развернулась в другую сторону. Волшебница и Видохин продолжили подъем, не обращая внимания на приблудного гостя.
— Я уезжаю, Видохин, — сказала волшебница.
— А! В добрый путь! — с некоторым усилием пожелал ей добра собеседник.
Старик сипло дышал и хватался за перила.
— Ты болен? — остановилась волшебница.
— А! Да, — словно бы спохватившись, припомнил тот. — Да! Я скоро умру.
Анюта промолчала, и больше они не говорили.
Когда глаза Золотинки поднялись над уровнем пола третьего яруса, взору ее предстал мусор, лепешки засохшей гущи на выщербленных плитах, а в голову шибанул кислый дух красильной мастерской. Цветные окна в мелких круглых переплетах наполняли комнату мутным светом. Из обихода красильни попал сюда широкий дубовый чан, но главное место занимали печи. Очаг у глухой стены содержал в себе два малых железных горна. На противне с золой стояли там почерневшие глиняные сосуды. Две другие печи, кирпичные, располагались справа и слева от очага: одна высокая, квадратная, с несколькими топками, другая приземистая, круглая, без дымохода. Застарелая копоть покрывала стены и потолок. Верхние ступеньки ведущей на четвертый ярус лестницы почернели и даже обуглились.
Чем больше Золотинка приглядывалась, тем больше проникалась тягостным ощущением упадка. На полках и на столах теснились немытые, с запекшимися остатками веществ сосуды, глиняные, оловянные, стеклянные; перегонный куб и реторты. Поверх сосудов клонились в случайных положениях противни, на них опасно громоздились железные и бронзовые приборы: щипцы с хитро изогнутыми хваталками, циркули, ложки на длинных ручках. Долгое коромысло весов, подвешенных на уходящей к потолку цепи, безнадежно перекосилось. Навалом, как дрова, лежали в простенке между окнами незастегнутые, растрепанные книги. Ломаные перья, полузасохшая чернильница.
Осматриваясь в мастерской, Золотинка помнила, что поднялась сюда в поисках пигаликов, и однако же испытала потрясение, обнаружив у себя за спиной скромно выжидающего Буяна с товарищем. Трудно представить, чтобы они не слышали разговора внизу, и вот же не посчитали нужным известить о себе голосом.
Буян не улыбнулся. Товарищ его, моложавый щеголеватый пигалик с длинным мечом на перевязи, Золотинке не понравился. Черних — это было имя второго пигалика — сильно проигрывал в сравнении с Буяном, который оставил в ее душе глубокое впечатление. Холодный взгляд Черниха, как чувствовала она, скользил по поверхности людей и явлений. Ему не хватало основанной на интересе к людям и явлениям пытливости, которая так очевидно проявлялась в повадках Буяна.
Черниха можно было бы счесть красавцем. Туго зачесанные волосы он собирал на затылке в узел, повязанный россыпью чудесных самоцветов. Что-то слишком женственное… Не гляделись на нем чрезмерно широкие штанишки веретеном до колена. Притом, что узенькая, мысом вперед курточка рисовала необыкновенно — не человечески! — тонкий стан.
С изысканной вежливостью Буян представил Любе товарища, Черних, в свою очередь, не затруднился подобрать несколько любезных слов. Однако она растерялась — и оттого, как глянула на нее при имени «Люба» волшебница Анюта, и оттого, что не решилась прямо обратиться к Буяну с делом. Временное убежище, удалившись от пигаликов, она нашла в книге.
Это оказалось сочинение Льва Антожимина «О различиях и сходствах вещей». Разгадывая прочитанное, она сбивала лихорадочный жар своих намерений и, верно, находила в этом отдохновение, оттяжку неизбежного.
— Оставь, щенок! Кто тебе разрешил?! — с ничем не оправданной грубостью Видохин рванул книгу. Золотинка не далась просто от неожиданности — уцепилась.
— Видохин! — волшебница поднялась со стула. — Что ты делаешь? Подожди!
— Некогда ждать! — огрызнулся старик. — Отдай, щенок! Двадцать капель жизни я потратил на тебя, бездарно потратил, отдай!
Он злобно толкнул ее вместе с книгой и обессилено повалился в кресло с полукруглыми, как днище лодки, боковинами.
— Такая медлительность во всем, великий Род! Миг за мигом уходит понапрасну. Чем я занят?
Последнее замечание при таких обстоятельствах звучало особенно потешно, но никто не ухмыльнулся; напротив, и Анюта, и пигалики глядели на старика озадаченно. Видохин вызывал жалость: обрюзгшее, покрытое седой щетиной лицо его утяжелилось, до грязного пола провисли непомерно широкие рукава. Дорогой, куньих мехов плащ ученого, крытый зеленым бархатом, невообразимо истрепался. Мех облез, ткань прохудилась, изъеденная жжеными и ржавыми пятнами, засалилась на груди, как броня.
— Так вот умер Новотор Шала, ничего не достигнув, — проговорил Видохин, не замечая собеседников. — Его единственное создание — а что еще? — этот мальчишка, щенок Юлий! Щенок предал его на второй день после смерти учителя — женился! Злая насмешка над учением и жизнью ученого! Жаль, что Новотор уже не может этого увидеть. Он получил бы хороший щелчок по носу.
Заговорил Черних — с тем плохо прикрытым самодовольством, какое Золотинка от него и ожидала.
— Вы, люди, — начал он, пытаясь придать голосу нужное смирение, — очень уж озабочены смертью. Она так пугает вас, потому что каждый из людей чудовищно одинок.
Золотинка покосилась на Буяна: он потупился, никак не выражая отношения к словам товарища.
— Вздор! — встрепенулся Видохин. — Я не боюсь смерти! Это вы боитесь, что я сдохну! Я должен вам одиннадцать фунтов золота.
Черних неловко усмехнулся, Буян начал краснеть.
— Не сказать, чтобы мы были в равном положении. Если я получу, то все. Если получите вы — то жалких одиннадцать фунтов золота. Вечность против одиннадцати фунтов! Неравные ставки! — он захихикал, обнажая пустой рот с изъеденными духом кислоты зубами.
И пробормотал сам себе:
— Если успею…
Желая оставить тягостный предмет, волшебница вспомнила Золотинку:
— Так что же ищущий мальчик с необычным именем Люба отыскал в таком скучном труде, как сочинение приснопамятного Льва Антожимина? Прочти нам.
Золотинка послушно взялась за отложенную было книгу:
— «Знающий не говорит, говорящий не знает».
При легких звуках прозрачного голоса Видохин насторожился:
— Ты кто такой?
— Меня зовут Люба. Вообще-то я пришла… хотела видеть Буяна.
— Что несет этот мальчишка? — Видохин повернулся к волшебнице.
— Девушка, — поправила Анюта, не спуская с Золотинки взгляда.
— Вздор! Пустяки! — отрезал Видохин. — Штука в том, что я прошел мимо… обок, вскользь. Нужно возвратиться и поискать. Так бывает: десять раз ты прошел, а вот она лежит — истина! — Обтянутая черным рука его выскользнула из опадающего рукава и потянулась пальцем к Золотинке. — Сорок лет назад я прочел это: знающий не говорит, говорящий не знает! Озарение! Вспышка! Я дрожал в ознобе, я понял, как мир устроен. А ты, испытал ты потрясение? Отвечай, мальчишка!
— Нет, — созналась Золотинка.
— С тобой покончено! Тебе больше незачем жить! Сколько бы ты еще ни прожил: десять лет или сто, каждый прожитый час будет напрасной тратой божественного дара! Ты дурак. — Речь Видохина обрела стремительность, старческий затруднительный дребезг сгладился страстностью. Он пытался пристукнуть подлокотник кресла, но тяжелый рукав шубы, взметнувшись, поглотил порыв. — Истина не для всех! Сорок лет назад я замкнулся и ушел. Я не знал жизни. Не знал наслаждения, не ведал радости, не ведал тоски — шаг за шагом приближался к открытию. Остались последние полшажочка, и вот — не успеваю… Сорок лет назад я запечатал бутылку сладчайшего вина, поклявшись открыть ее, когда найду любомудрый камень. Вот она стоит — нетронутая бутылка уксуса. — Обожженный палец с широким ногтем указал вверх, под потолок, где темнел на полке покрытый жирной копотью сосуд, лохмотьями пушилась и висела на нем сажа.
Волшебница слушала, склонив голову, и опускала пальцем чашу весов, с бездумным упорством раз за разом пытаясь вернуть им утраченное равновесие.
— Беда, может быть, в том, что мы плохо представляем себе, что именно ищем, — сказала она, ни к кому не обращаясь.
— Чушь собачья! — фыркнул Видохин.
— Знаете что, — начала Золотинка, воспользовавшись заминкой, — давайте я вам, может, помогу, Видохин.
Жалко ей было старика и стыдно за свою выходку с книгой, которая, как ей казалось, подняла в старом ученом желчь и досаду всех жизненных разочарований. Видохин только многозначительно хмыкнул, услышав предложение помощи от щенка. Но Золотинка ведь еще не все сказала.
— Попала мне тут как-то в руки одна такая штучка. Волшебная, я полагаю, — она ни на кого не глядела, уставившись под ноги. — Но мне она больше не понадобится. Я вам отдам, может, толк и выйдет.
Она достала хотенчик, жирноватого блеска рогульку со следами собачьих клыков. Пигалики переглянулись. Они догадывались, что это такое. Конечно же, они располагали подробным отчетом о приключениях хотенчика на войсковом круге.
— Эта штуковина, — храбро продолжала Золотинка, — показывает желание. Так я слышала. Она ведет туда, где находится предмет твоих помыслов. Так я это понимаю, хотя, наверное, не всегда можно сообразить, почему и куда она привела. Где и как может осуществиться твое желание, не всегда угадаешь. Да и желание-то ведь не всегда понятно. А вот эта штука знает, такая у нее служба. — Она разжала руку, и хотенчик без промедления рванул повод, указывая через стены и пространства в сторону Новых палат.
— Откуда это у вас? — строго спросил Буян.
— Можно сказать, совсем случайно, — ответила она, лишь немного покривив душой. И сразу переменила разговор: — Видохин, как вы определите свое желание?
Ученый отвечал сразу, что говорило о необыкновенном внимании, с каким он следил теперь за гостьей в шутовском наряде.
— Вот, — сказал он, указывая на закопченную стену вокруг очага и под лестницей. — Вот мое!