На чердаке угловой башни пигалики собрались на совещание. Толстый слой пыли, который укрывал тут позабытый с незапамятных времен хлам, заросшие паутиной стекла — все было исследовано на предмет следов, птичьих ли, крысиных, все равно каких. Осмотр удовлетворил пигаликов, после чего они и начали разговор. Сотрудник посольства стоял за дверью, еще один расположился этажом ниже в круглой комнате под чердаком. Не были забыты, разумеется, и дальние подступы к башне.
— Есть у меня предчувствие… — сказал Буян, окидывая взглядом празднично наряженных товарищей, которые с осуждением присматривались к ломаным стульям и ящикам и все не решались использовать их как сиденья. — Выйдет из этого разговора в харчевне нечто весьма занятное, и это пойдет нам на пользу.
— Каким образом, Буян? — резко возразил Млин.
Это был узкоплечий пигалик, с каким-то бабьим, несмотря на большие бакенбарды, лицом; нечто бабье скрывалось, возможно, в сварливом выражении всех его рыхлых, текучих черт. Неприязненные отношения Буяна и Млина, их недоброжелательная манера изъясняться, огорчавшая многих пигаликов, не помешали, однако, назначению последнего товарищем посла.
— Признаться, теперь, по прошествии восьми месяцев, — продолжал Буян, — я понимаю меньше того, что, казалось мне, понимал, когда первый раз встретился с Золотинкой. Опасно полагаться на предчувствия и домыслы, и все же до последнего дня я сохранял уверенность, что нынешняя слованская государыня не Золотинка. Я думал, мы имеем дело с оборотнем.
— Тебя переубедил Сорокон? — спросил Хван, один из молодых послов, получавший, как видно, тайное, но вполне невинное удовольствие всякий раз, когда имел случай, пользуясь своим нынешним служебным положением, обратиться к члену Совета восьми на ты.
— Да, это уже не домыслы и не предчувствия — Сорокон, величайший в свете волшебный камень. Сейчас вот, на празднике Морских стихий, я ощутил его излучение уже в двух шагах. Самопроизвольное излучение. Такая мощь!.. Сорокон, разумеется, и есть то орудие, с помощью которого Золотинка запустила искрень. Искрень в руках неуравновешенной красавицы… Жутковато. Мы имеем дело с величайшим волшебным камнем, с величайшей волшебницей и, как это ни прискорбно, с величайшей опасностью, которая когда-либо угрожала пигаликам.
— Это преувеличение, Буян, — не утерпел Млин, усевшись в расстройстве на пыльный, почти черный от грязи ящик.
— Нет, — возразил Буян. — Опасность, как я понимаю, очень велика. Чрезвычайно велика. Угрожающе велика. Я правильно выразился?
Млин только крякнул да неопределенно повел рукой.
— И конечно же, нам показали Сорокон не случайно. Такими вещами не красуются и не хвастают. Такими вещами угрожают. Отсюда следует, что Золотинка не выполнит договора. Это раз. И второе: приходится отвергнуть предположение, что мы имеем дело с оборотнем. Рукосил никогда бы не доверил Сорокон своей ставленнице, простой сподручнице — исключено. И тот, кто владеет Сороконом, огражден от насильственных превращений. Приходится признать, что это Золотинка. И все же ясно, что, несмотря на Сорокон, она в сильнейшей степени зависит от Рукосила.
— По-моему, это было ясно еще восемь месяцев назад! — заметил как бы сам себе Млин.
— Тогда, при первой встрече, — пояснил Буян, — я почувствовал в Золотинке… Теперь я начинаю думать, что ошибался. Чудилась искренность и та душевная щедрость в сочетании с мужеством и силой страсти, которые порождают великих людей. Но ничего этого нет и в помине…
В дверь постучали, и сразу же, не дожидаясь ответа, вошел Вертун, сверкнул против солнца очками и прижмурился.
— Огромная простыня! — весело объявил он, протягивая Буяну исписанный с двух сторон лист. — Только что получили: большое послание Ананьи к Рукосилу.
При общем молчании Буян углубился в чтение, а когда закончил, передал письмо Млину.
— Она едет в охотничий замок Екшень на встречу с Рукосилом, — объявил он среди напряженного ожидания. — Ананья утверждает, прошу прощения, что «привел засранку в чувство». К сожалению, не указывает, каким именно способом. Она дала согласие на съезд в Екшене. Обещала отправиться на следующей неделе. И как всегда обозначена только буквой — «3».
— Следует расстроить встречу, я полагаю, — возбужденно заметил Тарлан, заглядывая через плечо Млина в письмо.
— Напротив. Есть соображение, — возразил Буян. — Сдается мне, нужно способствовать встрече в Екшене всеми возможными способами. Придется поторопиться, однако. Где сейчас разведчики, кто у нас поблизости от Екшеня?.. Так что, Вертун, — повернулся он, обратившись к ожидавшему у двери очкарику. — Немедленно отошлите Рукосилу это донесение. И предыдущее, разумеется.
Отказавшись от мысли покинуть «Красавицу долины» сразу после ухода Зимки, Ананья положил дождаться вечера, чтобы воспользоваться темнотой. Обстоятельное, с подробностями письмо задержало его допоздна. Однако, покончив с письмом и пустив в небеса перышко, Ананья ощутил неладное. Он выложил на стол несколько серебряных монет, поколебавшись, добавил еще две, а потом бесшумно отворил дверь. В смрадной и теплой темноте различался доносящийся снизу гомон.
В кабаке за коротким столом у основания лестницы галдели четыре засидевшихся бездельника. Они составляли не совсем понятное сообщество, во главе которого помалкивал важный господин. В барственной повадке его проступало что-то брезгливое, над губой — тонкие вельможные усики. То был Бибич, доверенный человек окольничего Дивея. Да и прочие принадлежали к кругу зависимых от Дивея людей. Широкоплечий громила с маленькой головой известен был в полку окольничего Дивея под именем Мясника. Он был в грубом жилете воловьей кожи, единственным украшением которого служил широкий, усеянный тусклыми бляхами пояс с подвешенным к нему ножом мясницких размеров. Еще двое — отличавшийся порочным смехом потаскухи мальчик и его напарник с изрытой оспой кирпичной рожей — имели при себе мечи.
«Да нет, какие это соглядатаи — почудилось», — решил замешкавший на лестнице Ананья и ступил вниз с намерением проскользнуть к выходу.
И вправду — то были не соглядатаи. То были убийцы.
На пути к воле нужно было обойти стол. Последним сидел верзила.
— Эй, слышишь! — Мясник перегородил рукою проход и сграбастал невольно прянувшего вбок лазутчика.
Ананья слышал. И видел. И сердце его упало.
— Простите, не слышал. Без всякой обиды… — молвил он елейно.
— Ну, коли ты не глухой, так выпей с нами! — усмехнулись Вельможные Усики.
— С удовольствием… стаканчик вина не помешает. С удовольствием выпью за ваше здоровье, уважаемые господа и друзья.
— Да ты, видать, умный человек! — непонятно из каких соображений приветствуя это редкое качество смехом, хохотнул Потасканный Мальчик.
— Своего не упустит! — подтвердил Кирпичная Рожа. — Парень хват!
А тот, с ножом — Мясник — безмолвно припечатал Ананью рукой, завалив его на скамью.
Опозоренный и обескураженный, Поплева, по правде говоря, не чувствовал расположения немедленно встречаться с Золотинкой. Он вернулся к мысли о «Красавице долины», где следовало искать источник недоразумений, а может, сверх того, и ночлег. Солнце уже село на крыши, когда, миновав шепоты смрадного прохода, Поплева отыскал вывеску, изображавшую пресловутую красавицу.
— Дай я! Дай мне! — поднялся внезапный рев, захлебнувшийся крик.
Поплева вбежал в дверь: верзила с маленькой головой размахивал кувшином над упавшими в драке людьми. Тот самый верзила, чей гнусный голос живо обращал мысль к обожженным ягодицам.
И Поплева выскочил на подмостки:
— На! — выпалил он, когда верзила, раскидав шушеру, взмахнул убийственным кувшином: дай мне! — На! — выдохнул Поплева, старый кабацкий боец, и дал — в висок.
Верзила екнул на просевших ногах и в совершенном тумане, не соображая, что, у кого он намеривался брать или кому давать, повернулся, протягивая кувшин. Так что Поплеве осталось только принять сосуд и сейчас же вернуть любезность. Крепко — по лбу!
Мир треснул брызнувшими черепками — и Мясник соскользнул в бездну, закатывая залитые вином глаза.
А Поплева не расслаблялся. Тут же сразу пришлось ему резко прянуть: вскочив, обнажил меч гривастый юнец. Отчаянным прыжком Поплева перемахнул через стол под лестницу, а юнец, пытаясь не упустить противника, запоздало саданул мечом блюдо — брызгая жиром, курица подскочила. Поплева цапнул ее за ногу и расчетливым броском запечатал разинутую в матерном выкрике пасть: на! Жареная птица врезала в зубы. Подавившись таким куском, юнец рухнул.
В несколько мгновений упокоив двоих противников, Поплева получил возможность осмотреться: что тут вообще, собственно, происходит? Сзади Поплеве не могли угрожать, там была лестница, а стол отделял его от немедленного нападения оставшихся молодцов. Один из них, дородный, с вельможными усиками господин, похоже, не рвался в бой, уступая честь кабацкого поединка своему простоватому товарищу, сутулому детине с кирпичной рожей. Этот в поощрении не нуждался — он скинул перевязь, отбросил ножны, а потом, не сводя глаз с Поплевы, перехватил меч двумя руками.
Поплева понял предупреждение. Немедля он подхватил скамью и швырнул, заставив Краснорожего отпрянуть, что и спасло его. Скамья грохнула посреди кабака, где мычал на полу зашевелившийся было Мясник. Силился он приподнять мутную свою, обильно политую вином голову — и тюкнулся ниц под саданувшей в темя скамьей. Тогда как зашибленный курицей юноша беспомощно передернулся. Скамья, мало того что тяжелая, отличалась значительной протяженностью, и совсем уже обескураженный юноша напрасно мыкался отличить длину от ширины, чтобы как-то из-под тяжести высвободиться: бессильно приподнимая скамью, он опять ронял ее на себя.
Случайные посетители харчевни, несколько испуганных любителей пива, жались к стенам и не выказывали ни малейшего поползновения вмешиваться.
Между тем Поплева, вторично упокоив Мясника и озадачив Потасканного Мальчика, должен был отступить перед Краснорожим, который медленно подступал к столу, тиская рукоять меча. Шаг, еще шажок — Поплева уперся спиной в преграду.