Как ни велик был соблазн добраться засветло до леса, Золотинка упрятала рогульку в надежное узилище — за пазуху и за пояс, поглядела на черпнувшее уже землю солнце и направилась к харчевне.
За воротами под тесовой крышей открылся широкий двор с колодцем и коновязью, на дальнем краю его, замыкая ряд навесов и амбаров, тянулся длинный поземный дом. Десяток лошадей во дворе, хотя и смутили пигалика, однако мало что сказали ему об удушливом столпотворении в полутемной горнице.
Конницей, по всему видно, в харчевне не обошлось, всем заправляла пехота. На столах среди не слишком щедро расставленной посуды высились высокими гребнями и перьями шлемы, других доспехов, правда, не примечалось, редко — нагрудник или кольчуга, а больше кожаные полукафтанья да мечи на перевязях. И напрасно было бы искать щиты, копья или бердыши — в тяжелом вооружении не было необходимости, харчевня-то, судя по всему, сдалась без боя.
Золотинка замялась на пороге, подумывая заночевать в поле как придется, когда очумелая от призывных криков служаночка остановилась, удерживая большой глиняный кувшин, как ребенка.
— Пусто у нас, хоть шаром покати! — выпалила она высоким, но каким-то странно заглушенным, словно бы не совсем внятным голосом, который заставил Золотинку встрепенуться в трудном припоминании. — Ничего нет. Господа военные обещали корову, но не возвращаются.
— А комнатка какая найдется? Приткнуться, — быстро, чтобы придержать девушку, спросила Золотинка.
Мучительно знакомый, нечто будивший в душе голос заставлял ее мешкать, хотя понятно было с первого взгляда, что искать в переполненной завоевателями корчме решительно нечего. Это-то и пыталась внушить малышу озабоченная служаночка.
— Вам негде ночевать? — спросила она, отбивая любезности вояк — стоило бедняжке задержаться на два слова, и она уж лишилась свободы, прихваченная поперек стана. — Если только вы не очень голодны, — вскрикнула она жалобно и, не выдержав насилия, приветила любезника кувшином.
Он принужденно загоготал, а когда выпустил девчонку, выругался сквозь зубы — видно, кувшин оказался увесистый.
— Вам лучше уйти! — жарко шепнула служаночка, подскочив к двери.
Угарная горница за спиной девочки — на вид ей казалось лет двенадцать или четырнадцать — гудела… И опять нечто такое в крошечных губках девочки, исстари знакомая жалоба и укор, заставило Золотинку насторожиться. Подозрение представлялось, однако, настолько нелепым и несуразным, что стыдно было как-то и продумывать его до конца.
— Как тебя зовут? — спросила Золотинка, злостно мешкая.
В горнице стучали, теребили служаночку криками, она лишь глянула, укоряя малыша за бесцельные, не вовремя разговоры, и, явив на мгновение бледное чистое личико, исчезла в дыму преисподней. Пренебрегая враждебными взглядами питухов, в некотором забытье, Золотинка шагнула за ускользнувшей девушкой. Досадливое недоумение, шевельнувшееся что-то в глубинах совести, заставило ее побеспокоить ближайшего из вояк:
— Простите, сударь, — сказала она нежным пигаличьим голоском, — вы не знаете случайно, эта девушка, служанка, давно она здесь? И сколько ей лет? Она что, дочь хозяина?
Напрасно однако Золотинка рассчитывала умиротворить собеседника сугубой вежливостью. Этой вежливостью уязвленный, долговязый ратник скорбно разглядывал малыша, не выказывая ни малейшей склонности к сотрудничеству.
— Спасибо, сударь, — молвила Золотинка, когда молчание неприятно удивленного вояки стало внятно даже шумным его товарищам. Они выжидательно повернулись.
Ни на чем больше не настаивая, Золотинка благоразумно отступила к стене, где присела на корточки и развязала котомку в расчете на залежалый сухарь.
Маленький, с тихим вежливым голоском пигалик, стремился, по видимости, стать еще меньше, насколько это было возможно, и, уж во всяком случае, никому себя не навязывал. И все же добросовестная скромность его не осталась незамеченной. Скромность в этом шумном вертепе сама по себе уж гляделась вызовом, вежливость и воспитанность малыша оскорбляли глубинные понятия кабацких удальцов. Не поднимая глаз, пигалик ощущал себя средоточием враждебного любопытства.
Заскрипели замусоренные половицы, и в двух шагах перед Золотинкой остановились башмаки. Человек наклонился подтянуть чулок. Обглоданный мосол в руке мешал ему управиться, он оставил чулок, а кость обронил Золотинке под ноги. Это был завидных размеров мосол, не вовсе даже еще обглоданный и с признаками костного мозга внутри.
Долговязый хмырь, не дрогнув ни единой черточкой отупелого лика, глядел уныло и не особенно даже осмысленно, словно бы не совсем понимал, какое употребление нежданному подарку сделает приблудный пигалик. Потом шатнулся назад к столам и принялся сгребать разбросанные между кружками и кувшинами объедки. И кто-то другой догадался швырнуть кость по назначению — прямиком через горницу. В пигалика не попал, но смачно угодил в стену, что вызвало вполне оправданное обстоятельствами веселье.
Золотинка вздрогнула и переложила котомку на колени, сдерживаясь. Другая кость скользнула по полу городошной битой. А потом тотчас пришлось пригнуться. Гаму было много, но снарядов, как видно, не хватало, вояки больше ревели да стучали кружками, а пигалик, сжавшись, испуганно зыркал. На, куси! Угощайся! — дальше этого жизнерадостная предприимчивость шутников пока что не простиралась.
Распахнутая в тусклый вечер дверь подсказывала Золотинке выход. Пора было уносить ноги. По правде говоря, она уж плохо помнила, чего упорствует и что ищет. Первоначальные подозрения относительно служаночки казались ей под действием обстоятельств праздным вздором. Девчушка эта была с виду моложе Нуты, и хотя очень уж походила детским своим личиком на заморскую принцессу, простонародная речь без малейшей мессалонской гнусавости и излишнее самообладание говорили не в пользу подозрений. Померещилось, знать, решила Золотинка, вставая.
Но тут-то и выскочила заполошенная служаночка.
— Как ни совестно! — с налету треснула она долговязого кулачком между лопаток и воскликнула возмущенно: — Да ведь он маленький!
Пара сочных замечаний и раскатистый гогот по углам корчмы служили девчушке ответом. Распаленная отвагой, она не понимала, что гогот этот и есть прощение, что запальчивость ее одобрена и прощена. Девушка дрожала, как это бывает с не столь уж храбрыми, но решительно бросившимися в неминучую опасность людьми.
— Вы просили комнату! — сердито выпалила она, обращаясь к пигалику с очевидным намерением так или иначе увести малыша прочь из горницы.
— Спасибо! — пробормотала Золотинка, окончательно прозревая в этот миг, что девчонка все ж таки не принцесса.
— Идите за мной! — бросила служаночка.
Переменчивые нравом рубаки хохотали от удовольствия. Однако стоило долговязому со спущенными чулками с каким-то грубым присловьем облапить девушку — зрители одобрительно заревели. Служаночка только пискнула.
А Золотинка замешкала — на те несколько мгновений, которые понадобились ей, чтобы провернуть Эфремон острием вниз и прошептать несколько заклинаний, которые называются «сеть». Опытный чародей, зная дело, мог бы приметить, что узкие штаны пигалика чуть-чуть как будто бы вздулись — невидимая оболочка плотно облегала тело оборотня, утраивая, удесятеряя мышечную силу. Хорошенький пигалик с васильками в соломенных волосах потянулся на цыпочки, чтобы достать верзилу до плеча и постучал:
— Эгей! Я здесь!
Вояка, видно, ни на мгновение не забывал, что имеет дело с пигаликом, а не с мальчишкой, и вовсе не склонен был пренебрегать им как противником. Отшвырнув девушку, он махнул кулачищем, так что пигалик, несмотря на вызов к поединку, едва успел вскинуть руку, прикрываясь.
Удар был так силен, что малыш не устоял и не мог устоять, потому что весил каких-нибудь полтора пуда, не многим больше дворняжки, — сеть не спасла его, он отлетел мячиком. Но не опрокинулся, а остался в точно таком же положении, как встретил удар: расставив ноги и заградившись рукой, которая нисколько не согнулась при столкновении, словно это была не рука, а жесткий железный крюк. Раскорякой отлетев до стены, малыш ударился и тем же образом, не сменив положения, упруго отскочил обратно. С проклятиями и ревом корчма очутилась на ногах.
— Бей недомерка! — вековая ненависть и страх перед нечистью выплеснулись внезапной злобой.
Однако похожий на кувалду кулак верзилы при новом ударе, к удивлению и ужасу задорных зрителей, неведомым образом застрял между ручонками малыша, словно попал в зубчатые колеса мельницы. Спущенные Чулки ахнул и скрючился, с жалким воплем согнувшись. При гробовом молчании корчмы пигалик подталкивал его сзади, у самого стола нажал заломленную руку чуть больше, заставляя противника опустить голову… и еще, еще пригнуть… Должен был тот сложиться со стоном в три погибели и в таком уже виде, умалившись до последней крайности, сунуться под стол, где и застрял. Похожий на семилетнего мальчугана пигалик отскочил, сверкая глазами.
Но корчма молчала. Выпавший из волос василек болтался, свесившись до плеча, пигалик тяжело дышал, ожидая нападения. Потом попятился, чтобы не подставлять спину, вернулся за брошенной к стене котомкой и тогда увидел служаночку.
— Вы хотели показать мне комнату, — напомнил он, сдерживая голос.
На пороге кухни толпились тени — хозяева и прислуга.
— У нас нет комнат! — испуганно предупредила худая, с изможденным лицом женщина в неопределенного цвета платье — по видимости, хозяйка.
Хозяин, на удивление толстый, с неким зыбким подобием подбородка мужчина, пятился, отступая в смежное помещение, которое, вероятно, было кухней и кладовой сразу. Тут, словно опомнившись, он схватил скворчащую на плите сковородку, махнул ею в воздухе, развевая чад, и сунул служанке:
— Где ты шляешься? Неси гостям! Зовут, слышишь?! — и сорвался на сип: — Не в свое дело не лезь! Не суйся! — На жирной, обрюзгшей голове его терялись глаза и плоский нос, губы тряслись. Рубаха лопнула и разъехалась от распиравших хозяина чувств: две-три завязки на пузе едва удерживали края туго натянутой ткани, в расселинах лоснилось волосатое тело. — Живо к гостям! И не дури!