— Почту за честь.
— И назовешь мне свое имя.
На этот раз Почтеннейший долго молчал, честно задумавшись, уместно ли будет врать. Видно, и в самом деле, он оказался в отчаянном положении.
— Захочу, я тебя из-под земли достану! — пригрозила Золотинка. — Я могущественнейший волшебник. — (А как еще разговаривать с таким обормотом?) — Смотри! — достав из-за пазухи цепь, она сверкнула волшебным камнем так, что вспышка света озарила темные закоулки ущелья.
— Это что? — жалко пролепетал Почтеннейший.
— Могущество Рукосила, которое перешло ко мне.
— А Рукосил?
— С ним придется попрощаться.
— Какое счастье! — воскликнул кот после недолгого размышления. — Поверить ли, что тиран пал? Свобода, свобода… как вольно дышит грудь! — несколько преувеличенное воодушевление не прошло для кота даром, он закашлял, подавившись хриплыми возгласами. — Теперь я смогу служить тебе с чистой совестью!
По правде говоря, Золотинка предпочла бы не трогать весьма щекотливый вопрос о совести Почтеннейшего.
— Как ты здесь очутился? — спросила она.
— Это было ужасно! — живо отозвался кот. — Я провалился… то есть натурально! В Попелянах, где пришлось-таки утереть нос Рукосилу. Понятно, тиран обрушил на меня дворец!..
Почтеннейший принялся живописать свои приключения. Свалившись вместе с Лепелем и Нутой в розовую пучину, он следовал за людьми по тропе из каменных плит, но голод и любопытство понудили его сойти с пути. Пение петухов, кудахтанье кур и прочие соблазны водили его в багровой пустыне, пока он не заблудился окончательно. Там, в пустыне, в багровой беспредельности он погибал «нужной», по собственному выражению Почтеннейшего, смертью, когда внезапно багровый туман распался. Неведомо куда падая, кот заскользил по горной круче, чудом зацепился за уступ скалы и обнаружил себя в ущелье. Летающая палка, что по неизвестной причине ускользнула от Рукосила в Вышгороде, отыскала его много позже, незадолго до появления пигалика. И он, кот, уверен, что хотенчик-то и привел сюда маленького волшебника.
Отощавший кот очутился на утесе вчера до полудня, как можно было понять, — в то самое время, когда испустил дух Сливень. Отсюда следовало, что все затерявшиеся в пучине страдальцы выпали в этот роковой час из багровых туч в действительность. Быть может, где-то в окрестных горах завис на сосне и Лжевидохин.
Неприятное открытие. В какое бы ничтожество ни впал лишенный власти и волшебной силы Рукосил-Лжевидохин, трудно было избавиться от крепко засевших в голове представлений, что и самая тень Рукосила опасна, она рождает уродов. «Ладно, — успокоила себя Золотинка, — надо известить пигаликов и пусть ищут. Пусть Порываем займутся, а заодно и Рукосилом».
Между тем Почтеннейший слезно просил пигалика снять его со скалы. Пользуясь сетью, которой можно было уцепиться, кажется, и за гладкую стену, не говоря уж о такой сподручной поверхности, как щербатая скала, Золотинка поднялась к испуганно притихшему коту и за шкирку спустила его наземь. И тотчас надрала негодника за уши — в назидание на будущие времена.
Терпеливо приняв трепку, кот бросился к ручью. Пил он, пока бока не раздулись. Потом, пьяно шатаясь, зажмурился, обмахнул лапой морду и молвил с невыразимым удовлетворением:
— Пиж йос троить унахтычет!
То есть, что с удовлетворением, это Золотинка поняла по интонации, но сама речь показалась ей возмутительной абракадаброй.
— Ты что там бормочешь? — подозрительно спросила она.
— Десять тысяч извинений! — спохватился Почтеннейший. — Забылся. От волнения перешел на тарабарский язык. По-тарабарски это значит: чертов кот есть хочет!
— По-тарабарски?! — протянула Золотинка в каком-то ошеломительном прозрении. — Ты что же… этот язык знаешь?
— Кому же и знать, как не мне? — самодовольно возразил Почтеннейший. — Ныне я единственный в мире кот, который владеет возвышенным языком науки, искусства и любомудрия. Единственный!
— А князь Юлий? — проговорила Золотинка, замирая.
— Князь разве кот? — снисходительно хмыкнул Почтеннейший. — Князь Юлий единственный в мире человек, который владеет тарабарским языком. Думаю, это нисколько не умаляет моего первенства среди словоохотливых котов.
— О, нисколько! — пролепетала Золотинка, все еще не опомнившись.
— Собственно говоря, мы учили тарабарский втроем, — вальяжно повествовал кот, — я, известный дока Новотор Шала и княжич Юлий. Компания, может статься, не особенно блестящая, но приятная. Это было, Повелитель, на Долгом острове, куда великая волшебница Милица сослала Юлия под мой надзор. Изучение тарабарщины, по правде говоря, не входило в мои прямые обязанности, но, обладая незаурядными способностями к языкам…
Золотинка слушала и не слышала, разбуженная мысль ее уже постигла всё разом: загадка свихнувшегося хотенчика раскрылась во всей ее удивительной простоте. Иначе ведь и не могло быть, как же еще: хотенчик Юлия привел к единственному на свете существу, которое способно было его понимать. Нет у человека сильнее потребности. Вот и все.
— Знаешь что, я тебе рыбку поймаю, — пообещала Золотинка и завлекательно коту улыбнулась.
Разоренная страна перевела дух. Одним из первых указов правительство великого князя Юлия и великой княгини Золотинки отменило чрезвычайные военные налоги и распустило половину собранных для вторжения в Куйшу полков.
Князь Юлий хотел бы сократить численность слованского войска до тех незначительных размеров, какие были известны при последних Шереметах. Оглядев на смотру ораву вооруженных бездельников, он высказал это пожелание, которое новый слованский правитель, конюшенный боярин и судья Казенной палаты Ананья выслушал с обнаженной головой. Не надевая шапки, он посоветовался с государыней и распорядился по-своему: разделил войско пополам и одну половину оставил.
Человек безродный и в прежние времена мало кому известный, Ананья был мудр и осторожен. Качества эти были тем более необходимы ему, что и после воцарения Юлия, когда имя конюшего уже трепали при иностранных дворах, в глухих деревнях родного Полесья выражали изрядное недоумение по поводу загадочного «ананья», которым неизменно заканчивались доходившие до полесской глуши распоряжения. Многие полагали, что «ананья» нужно понимать, как «аминь», тогда как другие настаивали на том, что это «анафема».
Так что не устоявшийся в значении Ананья, принужденный силою обстоятельств исполнять обязанности и Анафемы, и Аминя попеременно, не зря проявлял сугубую осторожность. Он оказался прав, когда под свою ответственность воздержался от предложенного государем сокращения и разделил полки надвое. Войска понадобились, и очень скоро. В считанные месяцы после указа они выступили в поход против распущенных ратников, которые, не находя ни крова, ни дела, образовали разбойничьи отряды по нескольку тысяч человек и брали приступом города, без разбора предавая все огню и железу.
Это противостояние, вошедшее потом в летописи под названием войны «за Рукосилово наследство», продолжалось до глубокой осени того же семьсот семьдесят первого года, когда верные великому государю Юлию полки разгромили своих недавних товарищей под городом Бестенеем. Рассеянный противник обратился в ничтожество: загнанные в леса и в болота миродеры частью вымерли от холода и повальных болезней, частью разбрелись мелкими шайками и попрятались.
Словом, успокоенная и замиренная страна летом семьсот семьдесят второго года отстраивалась и пахала, поминая добрым словом великую княгиню Золотинку. После свержения Рукосила-Могута великая государыня держалась подчеркнуто скромно, однако народ догадывался, кто ж все-таки пострадал для торжества справедливости. Кто принял окровавленный венец из рук убийцы и насильника? Кто истязал себя песнями и плясками, когда истинный государь и супруг сгинул во мраке безвестности? Кто волею судеб оказался у жертвенного столба и мужественно встречал змея, не зная, что спасение близко? Кто заставил воссиять правду и возвратил престол потомку Шереметов?
Ходили, впрочем, слухи, что великая государыня Золотинка, оборотень. Надо сказать, что при мягком управлении великих государей Юлия и Золотинки людей не хватали за разговоры, не резали языки и не секли на площади под отеческие увещевания подьячего, так что безопасные для болтунов разговоры не возбуждали народного сочувствия. И к тому же, если по существу, люди пожимали плечами: ну что, как и оборотень? Коли так (а где доказательства?), то что же… нам с лица не воду пить.
«Наш несчастный государь» — так называли в народе Юлия. Не разумея своих подданных, держался он крайне нелюдимо, избегал общественных действ и празднеств. Его жалели. И потому особенно достойно выглядело поведение государыни Золотинки. Весной семьдесят второго года, обращаясь к восьмистам участникам земского собора, созванного для возобновления некоторых налогов, великая княгиня ни разу не сказала «я», а только «мы»: «мы», говорила она, решили, «мы» полагаем, и эта манера выражаться была одобрена всеми сословиями собора. Никто, собственно, не сомневался, что именно Золотинка с необычайной для ее юного возраста мудростью направляет потрепанный государственный корабль по глубокому и безопасному пути.
Налоги, кстати, в значительной мере отмененные при возвращении Юлия к власти, пришлось возобновить еще до земского собора, осенью семьдесят первого года — война за Рукосилово наследство стоила денег. Потом налоги остались как бы по привычке. Народ кряхтел и ворчал, однако не винил Золотинку и тем более Юлия, которого почитали за блаженного со всеми вытекающими из такого лестного мнения последствиями, — с него нечего было спрашивать. А когда установленные правительством налоги утвердил земской собор, винить и вовсе уж стало некого.
Так обстояли дела в Словании, когда в начале изока месяца семьсот семьдесят второго года от воплощения Рода Вседержителя великая княгиня Золотинка, она же Зимка Лекарева дочь Чепчугова, занималась государственными делами в Серебряном покое своего городского дворца.