Влюбиться можно лишь невзначай. По всему выходило, что именно это с Золотинкой и произошло. Она никак не ожидала такого разительного исхода.
Размышляя о природе постигшей ее напасти, она отметила, что ночные мысли ее полны и досады, и ожесточения. Так оно и следовало по всем канонам: влюбленные, сколько Золотинка могла припомнить, изводили друг друга всеми доступными воображению способами. Терзали и мучили, выказывали мнимое и подлинное пренебрежение друг к другу и так до последней страницы, когда, изнемогая, внезапно открывались во взаимной любви, после чего следовала свадьба и краткое указание на нынешнее и ожидаемое счастье.
Осмысливая, не без внутреннего трепета, предполагаемые отношения с Михой Лунем, она не видела ничего, кроме так привлекавшей ее мощи волшебника и своей строптивости. Достаточно ли было двух составляющих — мощи и строптивости, — чтобы соорудить из них повесть любовных отношений? Природное Золотинкино здравомыслие заставляло ее сомневаться в ответе, к которому так убедительно подводили книги.
Все приключившееся с ней она воспринимала как род хвори и спокойно ожидала выздоровления. Пока же — так ведут себя больные звереныши — стремилась к одиночеству. Бродила по отливу и с глубочайшей сосредоточенностью изучала сонную жизнь мелководных захолустий. Опять же читала. И еще повадилась ходить в море на малой лодке. Братья совершенно доверяли ее мореходному искусству и только просили возвращаться засветло.
Озирая пустынный окоем, Золотинка не долго предавалась мечтаниям: убирала парус и бралась за дело. Часов по семь в день и больше она разрабатывала одни и те же простейшие упражнения. Она помнила, как позорно сказалась самоуверенность на памятном испытании у Михи Луня! Теперь она не брезговала азами, возвращалась к началу. И, наконец, в непонятно когда возникшем вдохновении, начинала прозревать в холодной и темной пучине моря неясное скольжение теней — одна… три… они мерещились ей косяками… Полузакрыв глаза и уперев руки в раздвинутые колени, напрягши губы, вновь и вновь подступалась она к ускользающим теням, пытаясь уловить их в путы невидимых связей. Тени пропадали, терялись в неопределенности… И вдруг она хватала одну или две соседних рыбины. Нужно было вести их, не отпуская на мгновение… И получалось! Выматываясь, тянула она очумело виляющую кругами тень и, чем ближе затягивала, тем надежнее овладевала, изменяя своей волей свободный ход рыбины.
Теперь она засыпала по ночам сразу, словно проваливалась. Опустошенная усталостью, втянувшаяся в одуряющее, не дающее роздыху противоборство, Золотинка едва замечала перемены погоды, дожди и ветры. И однажды случилось — почти без радости! — долгожданное чудо. Собственно, это было простое волшебство: в согласном биении сильного узкого тела и плавников плевком выскочила из воды серебрушка и по высокой дуге плюхнулась на дно лодки.
— Особенно не задавайся, — сказал вечером Поплева, разглядывая при свете низко опущенного фонаря скользящие на дне лодки три сельди. — Сетью поймаешь больше, — заключил он с ласковой насмешкой.
И оглянулся на склонившегося вместе с ним через борт человека. Тут только Золотинка опознала остренький носик Кудая.
Четверть часа спустя, переодевшись, Золотинка вышла к столу, поставленному посреди палубы и покрытому куском чистой, но неглаженой парусины. Поплева с Тучкой потчевали гостя хорошо знакомым ему портаваром. Гость от знакомства не отрекался и заметно помягчел. Золотинка не стала присаживаться, а только склонилась к свече, чтобы пробежать глазами доставленное Кудаем письмо.
Миха Лунь надеялся видеть своих уважаемых товарищей на волшебстве, имеющем место быть завтра, в четверг, в пятом часу пополудни в здании городского земства.
— А зна-а-ете что, — протянул Кудай, подгадав миг, когда Золотинка окончила чтение. — Я завтра нарочно за вами заеду. Чтобы вы не могли увильну-у-уть!
Столь много значащее для Золотинки завтра оказалось дождливым. Подернутые водной пылью, утратили определенность очертаний корявые сосны на морской косе, размытый берег походил на воспоминание.
«Трудно избежать тщеславия тому, кто много говорит о себе», — вспомнила она читанные в «Речах царств» слова. «Трудно избежать тщеславия» — с этим она взялась за иголку, чтобы привести в порядок кое-какие свои наряды. И полдня сидела у раскрытой двери, где обозначился раздел между мокрой палубой и сухим настилом чердака. К обеду небо посветлело. На покрывшемся свежей волной затоне показалась четырехвесельная лодка, на корме которой восседал Кудай — в необыкновенно пышном полукафтанье черных и фиолетовых тонов, с белой пеной кружев у горла и на запястьях, увенчанный красной шляпой с перьями и разрезами.
Дюжие лодочники подсадили Кудая снизу, сверху его подхватил Тучка. Заморенный науками ученик очутился на палубе на собственных ногах. Коснувшись рукой шляпы, Кудай огляделся, но не узнал Золотинку, пока не всмотрелся пристально.
Платок скрывал нижнюю половину лица девушки. Большой кусок мягкой некрашеной парусины обнимал круглый затылок. Замотанный затем вокруг шеи, он закрывал рот по самый кончик носа. Два перекрученных жгутами конца затянуты были вверх, и на самом темени красовался узел. (Старозаветный обычай завязывать платок на макушке держался ныне лишь в самых глухих, забытых богом деревнях.) Платку соответствовала такая же парусиновая юбка и короткая рубашка, выпущенная поверх пояса.
Остались от Золотинки только большие глаза с влажным блеском да выразительные брови.
— Так и поедешь?.. Чумичкой? — спросил вдруг Кудай с внезапно прорвавшейся и ничем не объяснимой злобой.
Золотинка на миг опешила, но не обиделась. То важное и торжественное, что ощущала она сегодня в своей душе, трудно было поколебать мелкими житейскими недоразумениями.
Она подумала, что слабодушному, не очень здоровому, бездарному, может быть, никогда не знавшему, как казалось, щедрой любви, бесполому какому-то Кудаю не весело. А зависть, озлобленное самомнение, самообольщение… едва ли они облегчают жизнь. При том же, подумав, вспоминаешь и о собственной вине: зачем же ты так радостна, ловка, умна и прелестна?
Золотинка легко спрыгнула в лодку, ученика волшебника спустили. Устроившись на сидении, Кудай одернул кружевной воротник, возвращая себе достоинство. После чего заговорил. Удивительно было, как легко, без всякого повода он переводил речь на себя самого.
— Но все дело-то в камне, — разглагольствовал Кудай, хватаясь за сиденье и за борт. Лодка вышла на крутую речную волну, которая дробилась здесь о сильный морской прилив, отчего получался сулой — неприятная толчея и быстрины. — Будь ты хоть семи пядей во лбу, а если нет у тебя такого вот камешка… что тебе за цена? Кто тебя знает? Никто тебе спасибо не скажет, хоть полвселенной на голову поставь.
Золотинка подумала, что такого рода подвиг не стоит благодарности, но от замечаний воздержалась.
— А ведь я не так уж и молод, как кажусь, — почему-то хихикнул Кудай. — Внешность обманчива.
Не решаясь ходить морем, он велел править к речной пристани, откуда оставалось до города еще несколько верст по каменистой, большей частью застроенной с обеих сторон дороге. В переполненных лужах стояла мутная белая вода, мыльная после дождя земля скользила под подошвами, приходилось пробираться обочиной по неровному щебню.
Кудай совсем раскис. Скоро он даже перестал канючить, чтобы Золотинка повременила, а просто хватался за нее, беззастенчиво наваливаясь всей тяжестью. Несколько верст, отделявших речную пристань от Воробьевых ворот, превратили его в развалину с мутным взором, ноги разъезжались, а руки дрожали. Золотинка не раз уже пожалела, что не дождалась Поплеву с Тучкой, а отправилась с внезапно и непоправимо одряхлевшим ухажером. Она тоже измучалась — и за себя, и за него.
Неподалеку от городских ворот, перед подъемом, который кончался узким деревянным мостом, остановились отдышаться. Кудай тяжело опустился на придорожный уступ, а Золотинка осталась стоять, потому что сесть больше было негде.
— Зна-а-ете что-о… Золотинка, — дрожащим от усталости голосом сказал он, заставив девушку вздрогнуть, — а попросите вы у хозяина Асакон.
— Как это попросите? — изумилась Золотинка. — Кто мне его даст? Асакон. Вот новости!
— Миха Лунь даст.
Больше к Асакону Кудай не возвращался. Кажущееся равнодушие Кудая к столь занимавшему его предмету смущало Золотинку не меньше, чем самая внезапность разговора. Хотелось все же понять. Когда вошли в город, она спросила с не обманувшей никого беспечностью:
— Почему вы думаете, что Миха Лунь доверит мне Асакон?
Кудай остановился:
— Девчонка потому что, соплячка! Кто же доверит Асакон умному человеку?
Если Кудай пожалел о сорвавшемся слове, то не в этот озлобленный миг. Позднее, когда подходили к дому, он словно нехотя залебезил, пытаясь ослабить впечатление от своей разительной откровенности. Но вот что он не принял во внимание: чистосердечная грубость Кудая Золотинку убедила. Она задумалась.
В доме волшебника бросалась в глаза новая кричащая обстановка: кровавых тонов тяжелые занавеси, ослепительно начищенные подсвечники и ковры. С задней половины разносились кухонные запахи и слышны были молодые женские голоса, которые свидетельствовали, что особняк не остался без прислуги.
Посреди увешенного коврами покоя, спиной ко входу стоял в просторном халате Миха Лунь. Запрокинув голову, он глядел в потолок. Ничего особенного там не было: переплетение каштановых балок и таких же каштановых потолочин между ними. Волшебник оглянулся.
— Ты пришла, — отметил он, без удивления окинув взором убогий наряд девушки.
И отвернулся. Воздел руки, отчего соскользнули вниз широкие крылья рукавов. Медленным движением он взъерошил остатки волос по бокам лысины и, обхватив голову, уставился в травчатый зеленый узор настенного ковра. Благоговейно изогнувшись и поднеся к губам пугливо сложенные пальцы, Кудай изобразил собой знак молчания.