После всех усилий Асакон оставался и слеп, и глух. Красный от досады Тучка отер испарину:
— Нет, не выходит, не могу…
Золотника не вмешивалась, мучаясь от невозможности помочь такому большому, умному и сильному, во всем превосходящему ее Тучке. Поплева решился остановить все это своей властью:
— Ну, раз на раз не приходится, — он забрал Асакон и убрал его с глаз долой.
Другого раза уже не случилось — ни у Тучки, ни у Золотинки, ни у Поплевы.
Над заметно притопленными «Рюмками» взмыла, забирая все выше, большая черная птица… ворона. Вот показала она во всю ширь резные, обрамленные маховыми перьями крылья, прошла над головами и растворилась в небе. Но возвратилась прежде, чем лодка причалила к плавучему дому. Все притихли, чувствуя невозможность говорить непринужденно и громко при соглядатае.
— Главное, не подавайте виду, — вполголоса, только-только чтобы слышали свои, заметил Поплева.
Разрушения на «Рюмках» бросались в глаза: купы зелени на шканцах исчезли, словно опрокинутые бурей. Двери нараспашку, всюду земля с перепутанными плетями жалких, иссохших огурцов. Пропали оконницы со стеклами, на месте окон кормового чердака зияли пустые глазницы. Разная дрянь, включая вытертую метелку, исчезла бесследно, а дорогая утварь, два сундука с добром, заблаговременно затопленные в трюме, благополучно пережили нашествие.
Хозяйственные хлопоты, казалось, целиком поглотили обитателей «Рюмок». Но перекрикивались они друг с другом чуть громче, чем требовалось. Трудное при всех обстоятельствах умение забыть о том, что за тобой присматривают, хуже всего давалось Тучке. Демонстрируя полнейшую непринужденность, он обрушился на новую, только утвердившуюся власть законников, сваливая при этом в одну кучу и самоуправство городской стражи, и нахальство всех эти столичных штучек, что понаехали тут наводить порядок.
— Полно, Тучка! — не вытерпела Золотинка. — Ты ведь не думаешь в самом деле, что это справедливо и согласно с законами высшего блага, когда княжич Юлий упрятан в сырое подземелье с крысами, ни жив ни мертв? — отставив подальше, чтобы не обливаться, она держала перед собой охапку раскисших нарядов, которые извлекла из гнилой воды трюма.
— Послушай меня, Золотинка! — отозвался Тучка. — Я прожил на свете сорок пять лет и за всю свою жизнь не видел от злодейки Милицы никакого зла.
Соглядатай, увы, присутствовал в каждом горячечном замечании, в каждом несдержанном жесте и не слишком хорошо обоснованном мнении. Ворона, как скоро обнаружилось, пристроилась за кормой на сваях, верткой птице несложно было найти себе укромный насест.
— Ничего не могу сказать о Рукосиле и говорить не стану, — продолжал Тучка. — Зато я знаю епископа Кура Тутмана, знаю лично. Достойнейший человек! Я знаю Миху Луня, он представляется мне… человеком высоких побуждений. И это довод. Законники разгромили и разграбили мое жилище — это довод, и еще какой!
— Послушай, Тучка! — возразила Золотинка, отжимая мокрое тряпье — Пусть Миха не обижается, я бы и в глаза ему сказала, если бы когда-нибудь его встретила… — голос ее звенел. — Всего в нем намешано и хорошего, и дурного… Мутный человек — вот что. Мутный.
— Бесполезный спор, — пытался показать пример благоразумия Поплева.
А Золотинка, глянув невзначай за борт, наткнулась близко-близко на бесстрастный, лишенный всяких признаков созерцательности взгляд: две блестящие бессмысленные бусины — одна и другая по сторонам черной узкой головы. Второй или третий час сидела, словно приклеившись к просмоленному канату, ворона и терпеливо впитывала в себя весь этот словесный мусор.
— Я про Миху так скажу! — словно огрызалась на кого-то Золотинка. — Он волшебник средней руки и ничего больше. Человек, который застрял на распутье. Потому что и того хочет, и этого — всего сразу, а так не бывает. Надо выбирать. Выбирать — значит от чего-то отказываться, — сказала она во внезапном прозрении. — Потому-то и Колчу держал. Потому-то нетронутую душу ищет. Всю-то он мудрость превзошел, талантом он не обижен, души только нет. А что талант? Талантливых волшебников много! Состоявшихся мало. Сочти! Вот он и рыщет по свету, где бы чужой души подзанять.
Едва ли Золотинка и сама толком понимала, что такое она вещала с пронзительной силой убеждения. Едва ли она сумеет избежать сомнений, когда успокоится. Едва ли сможет тогда избавиться от неуверенности в собственном праве судить и выносить приговоры — но сейчас внезапная ее догадка походила на откровение.
Все молча, наконец, принялись за работу — дел невпроворот!
Ворона улетела, не попрощавшись.
И лишь когда черный, меняющий очертания комок исчез, обитатели «Рюмок», оставив свои не такие уж срочные дела, сошлись вместе.
Все трое после недолгого обмена мнениями пришли к выводу, что показали себя настоящими дураками.
Ворона возвратилась на заре. Солнце взошло, и снова, в который раз выяснилось, что оно ничего не утратило в ночных блужданиях — ни извечного блеска, ни изумительной правильности очертаний. Возникшая из зари ворона бесстрашно занеслась над низко стоящим светилом, провалилась, оплавляясь в огненном жерле, и вновь возникла — ближе.
Золотинка беспокойно почесывала ногу об ногу, когда на лежащую в тени палубу вышли и братья — розовым были окрашены внутренности борта, надстройки и слегка припухшие со сна лица. Они изменились сразу, когда заметили черный, лишенный подробностей, но беспрерывно меняющийся очерк птицы.
Словно уклоняясь от внимания людей, ворона вильнула в сторону. Как вдруг, сложив крылья, пал сверху огромный орел — и хвать ворону когтями. Та задушено каркнула, сразу превратившись в беспомощно трепещущий комок перьев.
Ни люди, ни ворона, остерегаясь друг друга, никак не ожидали такой ужасной превратности. Золотинка вскрикнула, не понимая, кому сочувствовать, Поплева вцепился руками в поручень. С размочаленной добычей в когтях орел взмыл еще выше. Взмахами могучих крыльев пошел вокруг судна, заскользил вниз и в мгновение ока свалился до самой воды. Чтобы видеть, люди метнулись к другому борту.
Извернувшись на лету, орел клюнул жертву — огромный железный клюв блеснул. И тотчас же в когтях птицы очутилось человеческое, женское тело — необыкновенно большое от мгновенной перемены соразмерностей между хищником и жертвой. Тело прогнулось, взметнулись волосы, и хлопнула на ветру многоцветная юбка. Внезапная тяжесть камнем увлекала орла, тело плюхнулось в воду, а хищник взмыл над водой.
— Боже! — промычала, зажимая рот, Золотинка.
Поднятая всплеском рябь вязла в неподвижности черных утренних вод.
Орел уходил, забираясь в беспредельную высь, где некому было дать отчет в только что совершенном убийстве.
— Поплева, — молвила Золотинка, — ждать больше нечего. Возвращай Миху. Мы все равно не поймем, что здесь происходит. — Ее неподвижный взгляд, пробужденное ее воображение проникали под всколебавшуюся гладь затона… Видела она замутившееся клубами тины дно. Бессмысленными глазами глядела в сумрак глубин прилегшая на дно ведьма…
— Где ножницы? — спросил Поплева из-за приоткрытой двери чердака.
— Ножом обрежешь! — сухо возразил Тучка.
И почти тотчас громыхнуло:
— Спасибо, товарищ!
Толчком изнутри дверца распахнулась. Согнувшись под круто вырезанной притолокой, грязный от сажи волшебник вышел на палубу и одарил мир, сияя белками глаз, самой щедрой своей улыбкой. Мгновение спустя, отказавшись от намерения обнять и расцеловать увернувшуюся девушку, он раскинул руки в сторону подателя жизни — солнца — и возгласил:
— Друзья мои! Товарищи и соратники! Отныне и навсегда один из выдающихся волшебников современности Миха Лунь, обладатель и повелитель великого Асакона, ваш неоплатный должник. Приказывайте. Располагайте. Распоряжайтесь. Прошу вас, распоряжайтесь мною, как вещью. Более сильного желания у меня нет! Хотя, по правде говоря, ужасно хочется пить…
Когда Миха выпил полный ковш воды, дождался второго и затем уже, бурно вздыхая, утер рот, в глазах его заблестели слезы.
— Жизнь! Солнце! Друзья! — повторил он с таким искренним волнением, что Золотинка чего-то устыдилась. — Друзья! Я действительно никогда этого не забуду!.. Какое сегодня число? Какая власть? Кто в городе? Что слышно из столицы?
В немногих словах Поплева пересказал все, что было необходимо Михе, чтобы сообразить обстоятельства. Возвращенный из небытия, волшебник, понятно, не имел ни малейшего представления о том, сколько прошло времени: час, сутки или десять лет. Он мог судить о времени только по косвенным признакам, по тому, например, что Золотинка вместе с переменой места не постарела мгновенно лет на сорок.
— Кто эта женщина? — спросил Поплева, когда описал столкновение между вороной и орлом.
— Рукосилов оборотень, — сразу нахмурился Миха. — Или наоборот, Милицын. Кто еще может Рукосилу противостоять? Теперь никто. Но все это очень скверно.
— Так ли уж велика опасность? — сунув руки в карманы, Тучка покачивался, слегка отрывая пятки от палубы.
— Велика! — резко ответил Миха Лунь. — Друзья мои, я нуждаюсь в вашей помощи. Если вы мне поможете — я спасен. Если нет — погиб. В любом случае признательность моя не станет меньше.
Указательным пальцем левой руки он провел по Асакону, и эта сдержанная нежность случайным лучом высветила для Золотинки главную и, несомненно, глубокую привязанность волшебника. Он любил Асакон. То была привязанность, окрашенная всем разнообразием человеческих переживаний. Единственная страсть Михи. Только теперь можно было в какой-то мере осознать, что значило для волшебника отдать камень в чужие руки.
— Бежать, бежать… Вы поминали при лазутчице Асакон? — обеспокоился вдруг Миха.
— Ни в коем случае! — заверил Поплева. — Но дело в том, что… я разглядывал морское дно, ну и все такое… Вообще мироздание. Но это было в открытом море. Без соглядатаев.
Миха Лунь глянул:
— Морское дно? С помощью Асакона? В самом деле? — в лице его отразилось изумление. — Вы, товарищ Поплева, один из величайших волшебников… чародеев и кудесников современности. Рукосил вам этого не скажет. Милица вам этого не скажет. Потому что они оба вам в подметки не годятся. А я хочу, чтобы вы знали: вы необыкновенно талантливы. — Бедный Поплева заливался мучительной, багрового цвета краской. — Если вам в руки когда-нибудь попадет настоящий, настоянный на судьбах поколений ка