мень… Ваша всемирная слава обеспечена.
— Хотите есть? — сказал Поплева.
— Да, только быстрее, — сразу переменился Миха Лунь. — Мешкать нельзя, я должен бежать немедля.
— Рукосил — страшный человек и могущественный волшебник, — продолжал Миха Лунь за едой. — И скоро в этой стране никому другому не останется места. Бррр! Что касается меня, то мне уже не осталось. Я удаляюсь — в дебри, во льды, в чащобы, в пустыню. Везде можно жить… Дайте мне пояс, — сказал он, покончив с едой и вставая.
Как видно, Миха Лунь ничего не упускал из виду и занялся недостающей в платье частностью не раньше и не позже, чем переделал и переговорил все остальные надобности в порядке их убывающей важности. Он был хваткий парень, хотя еще полчаса назад на глазах его блестели слезы.
— Бежать, бежать, — повторил он, приняв от Золотинки кусок белой, несмоленой бечевки и подпоясывая халат. — Медлить не приходится. Но я не могу бежать, не прибегая к оборотничеству — меня схватят на первой же заставе.
Быстрым взглядом он перебрал всех троих обитателей «Рюмок», внимавших этим лихорадочным речам с тягостной подавленностью. И сразу же сделал выбор, для чего пришлось ему только повести пальцем, остановившись на Тучке.
— Вы ничем особенно не больны, товарищ?
— Колени крутит… — начал было Тучка, но волшебник решительно отмахнулся:
— Пустяки! Хотя я вынужден буду позаимствовать ваш облик на неопределенно долгий срок. Видите ли, товарищ, — мягче и доверительнее продолжал он, прижимая руку к груди, — я не могу обернуться в первого встречного. Без добровольного согласия это дельце не так-то легко сладить. С вашего позволения, друзья, я обернусь в Тучку. Поплева проводит меня до среднего течения Белой, дальше, думаю, не понадобится. Настоящий Тучка останется здесь охранять девушку. А Золотинка возьмет на себя обязанность заговаривать зубы любопытным, — он улыбнулся. — Решайте скорее, друзья! — и тревожно глянул на высоко ставшее, уже блистательно белое солнце. С берега доносилась разноголосица корабельных работ. Принимая во внимание это обстоятельство, Миха благоразумно держался под сенью носовой надстройки.
— Ну, Тучка, тебе решать, — сказал Поплева.
Тучка вздохнул, сокрушаясь, но решился сразу. Может статься, выбор волшебника чем-то ему льстил.
Недобрые предчувствия томили Золотинку, и она взялась за дела. Хлопот-то у нее побольше было, чем у этой цацкающейся с Асаконом троицы. Пока они там, в чердаке, шушукались, подготавливая превращение, она успела пересмотреть и увязать белье — и Поплеве, и Тучке. То есть Михе Луню. Она подумала о котле и чайнике. Шильце и мыльце. Дратва и запасные подошвы для сапог. Теплое одеяло ввиду ночных холодов — одно на двоих. И куски просмоленный парусины для защиты от дождя.
Заскочив по необходимости и в носовой чердак, она столкнулась уже с двумя глупо ухмыляющимися Тучками.
Гнетущая тень неведомого покрывала разлуку.
Затуманенными глазами, не позволяя себе расплакаться, Золотинка провожала парус. Затаившийся на дне лодки Лжетучка, укрытый настоящим и новым Тучкиным плащом, пропал как не было — несуразная подробность, уродство передразнившей самое себя природы. Теперь, когда это уродство не маячило перед глазами, исчезла сбивавшая с толку двойственность ощущений. Не осталось лицедейства — только расставание.
Тучка, все еще прятавшийся у раскрытой на три пальца двери, встретил ее вопросительным взглядом.
— Вот мы и осиротели, — сказала она и вздрогнула оттого, что эти чудовищные слова взошли ей на ум.
— Типун тебе на язык! — резко возразил Тучка.
Справедливо. Золотинка заставила себя улыбнуться. С некоторой натугой припомнила она, что время завтракать, а Тучка голоден. Но тут обнаружилось, что в суматохе она уложила в лодку для «наших беглецов» все запасы съестного, и в доме не осталось ни крошки.
Разъездную лодку увел Поплева, осталась только крутобокая рыбница, с которой не так-то легко было управиться в одиночку. И речи ведь не могло быть, чтобы Тучка сопровождал Золотинку и показался сегодня в Корабельной слободе — не хватало еще, чтобы у невинных людей начало двоиться в глазах.
— А ты причаль на плоту, где бабы белье стирают, пониже угора, — посоветовал он.
Все сошло на редкость благополучно. Золотинка управилась с судном и без посторонней помощи сумела пристать к плоту, как советовал Тучка. Возвратилась она с реки к полудню, набрав запасов дня на четыре.
Широкое лицо Тучки с гладкой макушкой жестких черных волос не показалось над бортом «Рюмок», сколько Золотинка ни высматривала. Он не объявил себя и после, когда она, замешкав с передним парусом на лишние несколько мгновений, гулко ударила рыбницу о борт «Рюмок». Она успела бросить причальный конец, но на палубе его никто не принял. Растерянно наблюдая, как соскальзывает обратно веревка, Золотинка едва спохватилась снова поднять грот и вернуть рыбницу к повиновению.
Четверть часа понадобилось, чтобы снова подняться против ветра и, дважды сменив галс, вернуться к «Рюмкам» новым заходом. Теперь уж, затаив в душе и обиду, и тревогу, Золотинка полагалась только на себя и заранее приготовилась. Подоткнула юбку за пояс, обнажив загорелые ноги, обвязала вокруг себя причальный конец и разложила веревку так, чтобы не запутаться в ней во время прыжка. Едва только рыбница ткнулась скулой о бок «Рюмок», девушка бросила руль, стремглав пролетела длинную лодку от кормы к носу и как раз успела перепрыгнуть расходящуюся уже полосу воды. Ударившись коленом и не заметив этого, она вскочила на узкие вбитые в борт ступени. С шумом рухнувшая в воду веревка, весь моток, потянул ее вниз, но оставалось совсем немного: подняться на несколько ступеней, перевалиться головой вниз через брус и быстро намотать конец на ближайшую утку. Что Золотинка и проделала с бессознательной ловкостью и проворством.
Тучка не объявился.
Золотинка обошла кормовую надстройку и носовую, все закутки и чуланчики, спустилась в трюм и снова поднялась.
— Тучка! — воззвала она прерывающимся голосом. — Тучка, ты где? Откликнись!
И наконец сдерживаемые с самого утра слезы хлынули — все сразу. Она опустилась на что пришлось и разрыдалась.
Расставшись с Поплевой и потеряв Тучку, Золотинка оказалась в безвыходном одиночестве, тем более полном и безнадежном, что она не смела искать помощи и сторонилась людей. День за днем проводила она в мучительном бездействии, уповая, что обнаружится пропавший по какому-то недоразумению Тучка. А затем, разуверившись, обращала жгучее нетерпение на Поплеву — ничего, по-видимому, не следовало начинать, не дождавшись его.
Наконец она сбилась со счета дней — Тучка не давал о себе знать, ничего не слышно было и о Поплеве. От полного отчаяния спасал ее только насос: приходилось по нескольку часов кряду откачивать из рассевшегося трюма воду. Золотинка доводила себя до изнеможения, ладони ее от однообразного изо дня в день труда затвердели мозолями. Но тоскливое ощущение беды возвращалось, стоило только оставить рукоять насоса.
И однажды, отчаявшись дождаться Поплеву, Золотинка осознала, что и Тучка погиб.
В конце первого осеннего месяца рюина поздним холодным утром Золотинка оставила «Три рюмки» и полтора часа спустя посадила рыбницу на отлогую отмель городской гавани — так грубо, что и сама едва удержалась на ногах, когда большая лодка тяжело содрогнулась и всхрапнула по гальке. Оставалось только убрать паруса, завести причальный конец на вбитые выше по откосу сваи да запереть замок кормового чердака — все. Повесив ключ на шею, с лихорадочной отвагой отчаяния пустилась она в город.
Особняк Михи Луня, краснокирпичное здание с выложенными белым камнем углами, стоял пуст. На стук отозвался сторож и объяснил, что господин Ананья покинул город две недели назад. И что ежели господин не увез с собой узников, то, выходит, нужно искать их в городской тюрьме. «На то и тюрьма», — наставительно заключил сторож.
В сыром переулке перед запертыми воротами тюрьмы томилась немногочисленная толпа. Золотинка тоже осталась ждать, но держалась в стороне, уклоняясь от разговоров. Когда ворота приотворились, явился тюремный смотритель.
Прикинув людей по головам, он пропустил родственников и друзей, которые принесли заточенным страдальцам кое-какое пропитание и перемену одежды, остальных посетителей остановил. Смотритель, несмотря на грубоватые повадки и отрывистую речь, дело, как видно, знал: он не держал толпу и малой доли часа. Кому ответил, кого впустил, кого отправил назад. Старушке сказал: умер — она заплакала.
Золотинка объяснила, кого ищет.
— Вчера… нет, постой, позавчера передан в суд в числе пятидесяти наиболее отъявленных курников. Осужден. От наказания плетями освобожден, потому как великокняжеский флот выходит в море.
— От наказания освобожден? — пролепетала Золотинка, ничего не успевая сообразить.
Смотритель нетерпеливо встряхнул ключами.
— Его зовут Тучка, — напомнила Золотинка, — он…
— Три локтя полторы пяди росту, черняв, скуласт, борода малая, волосы стрижены скобкой, нос толстоват, левая бровь на излом и гуще, лицо гладкое, темное.
— Тучка, — зачаровано подтвердила девушка.
— Наказан пятью годами на ладьях великокняжеского флота — на «Зяблике» или «Фазане». Уже часа четыре как в море.
Она ринулась в сторону гавани. Платок с лица сорвала и подобрала подол. Задыхаясь разинутым ртом, Золотинка успела еще бросить взгляд на «Фазана» и «Зяблика» — две пары косо вставших крыльев на выходе из бухты. Под большими красивыми парусами ладьи великокняжеского флота делали десять-двенадцать узлов.
В порту она узнала, что флот будет действовать против зимних пиратских стоянок на Тифонских островах. Если не вернется к новому году, в студене, то тогда уже после зимних бурь, в месяце брезоворе или травене, к началу лета.
…Дудка, барабан и бич надсмотрщиков. Гнилая капуста. Дурной сон на обледеневшей палубе. Узкое, тщедушное суденышко в открытом море… А что, как перевернется? Под такими-то парусами «Фазан» перевернется на повороте, стоит только передержать руль. И Тучка, прикованный к этому плавучему гробу цепью… Жутко захолонуло сердце, когда со всей живостью воображения Золотинка представила обреченность спутанного цепью невольника. Несколько лет назад такая вот ладья опрокинулась при входе в гавань. Там тоже были скованные попарно каторжники. И Тучка рванется, барахтаясь в ледяной тьме…