Золотинка тоже достала праздничное платье и долго над ним раздумывала. Выводы были, по видимости, неутешительные, потому что примерять не стала, свернула его со вздохом и вернулась к делу. В лавке ждали ее полголовы серы, которую нужно было перетереть в пыль, а затем смешать с известью и дегтем. Спускаясь вниз, слышала она в комнате Зимки голоса и смех — там теперь работали две швеи и толклись с утра до вечера приближенные Зимкины подруги.
Золотинка оставалась скучна.
Весной, когда сошел лед, она навестила родные места, где стоял на вечной приколе старый корабельный кузов «Три рюмки». Дом ее затонул. На рябой поверхности затона торчали две наклонно вбитые сваи, и от них падал в воду истертый канат. В холодной глубине просматривались закоченелые очертания «Рюмок». Сунув руку в воду, можно было достать печную трубу.
Прошлое ушло под воду. Будущее не давало о себе знать, неясное и несбыточное.
Золотинка причалила у завалившегося забора подели, где второй месяц продолжалось сверхурочное столпотворение. Сотни набранных по всей реке плотников строили на корабельном дворе несчетное множество гребных судов, огромных, затейливо устроенных насадов для нарочного каравана, который должен был доставить Юлия и Нуту вверх по Белой в столицу.
Золотинка прошла между обставленными подпорками судами и среди высоких кладок брусьев и досок наткнулась на змееву голову. Она лежала, словно, срубленная небесным витязем, свалилась из-под облаков и брякнулась где пришлось — огромная некрашеная голова с выпученными деревянными глазами. На скрипучей, медленно движущейся между кладками повозке пристроилась парочка глуповатых русалок с рыбьими хвостами. Гомонивший вокруг народ говорил, что есть еще дерево с серебряными листьями. А к тому дереву золотые плоды в особом ящике и за печатью.
На пустыре за складами Золотинка увидела железную клетку, в ней ходили беспокойными шагами два необыкновенно крупных барса. А дальше, за головами облепивших забор людей поматывала гривой полосатая лошадь!
— Зачем ее так разрисовали? — громко спросила Золотинка, оглядываясь вокруг веселыми глазами.
Вопрос никого не удивил. Кто хихикал, кто строил из себя знатока, имея на то известные основания: он видел лошадь еще вчера! Бывалый высказал предположение, что полосы полиняют после первого же дождя — на него зашикали. Забравшись на забор, витийствовал пьяненький подьячий в зипуне.
Вспоминая потом полосатую лошадку, Золотинка улыбалась. И, улыбаясь, обнаружила, что пришла весна, дули теплые ветры. Пологие склоны прибрежного хребта зазеленели. Словно бы каждый новый день кто-то щедро разбрызгивал над горами зеленую краску нежнейших оттенков. А потом, не довольствуясь этим, с усилием вытер кисть о пригорки и крутояры и бросил ее за ненадобностью в море. Навалилась сладостная в своей необычайности жара.
В середине первого летнего месяца изока Золотинка ходила встречать княжича.
В толпе ее затолкали — на берег Белой высыпал весь город. Золотинка различала впереди ряды копий, которые обозначали выгороженный ратниками проход. Над толпой возвышались вооруженные, в начищенных латах всадники — они с трудом прокладывали себе путь. И всюду — в рядах ратников, спереди на реке и сзади на городской стене — реяли стяги. Золотинка заботилась только о том, чтобы уберечь свое лучшее багряное платье от чужих пряжек, он царапающих рукоятей мечей и кинжалов, от протискивающихся куда-то спин и плеч.
После занявшего целое утро ожидания, которое скрашивали только звуки труб, сопелей, бубнов и волынок, пришли в движение выпуклые крыши карет (больше Золотинка ничего не могла разглядеть, сколько ни тянулась на цыпочки). Кареты, сопровождаемые разряженными всадниками, следовали друг за другом с промежутками. Толпа взревела «ура!».
На кривых улочках Колобжега Золотинку зажали и повлекли, можно было лишь догадываться куда. После непонятной задержки снова все двинулись, в сторону торговой площади. Другие в это время пробивались навстречу и кричали, что там перегорожено. Золотинка оказалась в коротком Хамовном переулке, откуда было видно здание земства. Ее бросили и приперли на двойной ряд преградивших путь латников. Она сипела от боли — ногу ей все-таки придавили.
На первый раз довольно! Выбравшись из толчеи, Золотинка направилась домой. Пришлось дать крюку, чтобы обойти запруженные народом и перегороженные рогатками улицы.
В лавке она никого не застала. Известный лекарь, Чепчуг добился для Зимки приглашения на утренние и вечерние торжества. Так что лекарева дочь встречала княжича на пристани среди избранных, огражденная от простонародья (и отца тоже!) войсковым оцеплением. А потом, пользуясь неразберихой, попала на обед в земстве, хотя приглашения у нее не было. Места за столом она не захватила, но стояла очень близко от княжича в толпе у стены.
Вернулась она поздно вместе с отцом, который поджидал дочь на площади возле земства, чтобы проводить ее по шумным, изрядно уже пьяным улицам. Старик едва держался на ногах и, закрыв дверь, бессильно присел. Зимка же ворвалась в лавку, все еще не израсходовав запас ликования. И поскольку никого тут не было, кроме Золотинки за весами, обрушилась на нее:
— Ну, мать, я тебе скажу… Это что-то!
Золотинка оторвалась от весов, чтобы глянуть на воительницу в золотом платье, таком тяжелом и роскошном, что оно коробом стояло на бедрах. Крошечными серебряными щипчиками Золотинка с похвальным при таких обстоятельствах трудолюбием продолжала набирать в чашечку весов маковые зернышки. И при этом чуть слышно шептала: восемнадцать… девятнадцать… Маковки служили Золотинке разновесами. Для этой же цели лежали перед ней на отдельных блюдечках горки ячменных зерен, кедровых орешков, зерен черного перца и бобов, все отобранные по среднему размеру.
— Я видела княжича, как тебя! — выпалила Зимка, подступая ближе. Так что Золотинка снова вынуждена была поднять глаза:
— Двадцать один, двадцать два… Как он выглядит?
— Представь себе: бледное лицо юного полубога!
— О! — сказала Золотинка с кротким укором в голосе. Однако забыла счет.
— …Бледный лик полубога, обрамленный такими волнистыми темными кудрями. Глаза… глаза, как уголья, черные… Губы… Взор… И всё-всё-всё! Бархатное полукафтанье с золотыми звездами. В руках — вилка. Вот она! — и, сунув руку в разрез платья, где сверкало белье, Зимка извлекла двузубую вилку чистого золота. — Я стащила ее у княжича прямо с тарелки, — объявила она с торжеством.
— Зимка, доченька! — слабо охнул забытый на скамье у входа Чепчуг. — Зачем же ты взяла вилку?
— Из любви!.. Да, папа, заруби это себе на носу: я люблю княжича, нравится тебе это или нет.
— Но понравится ли это княжичу? И его невесте? — отозвался невразумительный голос в темном конце лавки — да никто его не слушал.
— И завтра же, папка, завтра же! — словно бы впавши в беспамятство, продолжала дочь, — пойдешь, куда следует, кому следует скажешь, что Зимка, мол, одна выдающихся достоинств девица, она, мол, вылечит княжича от скорби.
— Бедное дитя! — только и молвила темнота у входа.
Старому Чепчугу не хватило твердости, чтобы противостоять безрассудной Зимкиной затее, и он надоедливо жаловался. Не подозревая, что и Золотинка — туда же. И эта замыслила тот же подвиг. За полгода Чепчуг Яря так обжился со своей старательной ученицей или служанкой, что едва замечал ее присутствие (напротив, он всегда изумлялся, когда ее не было под рукой). Мало осознавая Золотинку как некое отдельное и достаточно самостоятельное существо, он, разумеется, никогда не спрашивал, каковы ее жизненные воззрения и намерения.
На третий день по прибытии княжича в Колобжег Золотинка столкнулась с Чепчугом в голом коридоре земства, где ожидали записи лекари и волшебники. Он как будто бы даже и удивился, зачем это она сюда пришла. Но забыл спросить, пустившись в пространные разглагольствования о беспочвенных и, сверх того, пагубных упованиях дочери.
Золотинка, невпопад кивая старику, оглядывалась исподтишка. Это было прелюбопытное собрание. Здесь каждый держался особняком — целая толпа выдающихся деятелей врачевания. Золотинка сразу же приметила красивую женщину с опущенной на глаза сеткой — скрытое совершенство ее лица угадывалось в безупречных очертаниях подбородка, в трепещущих крыльях носа. Рядом пряталась под капюшоном съежившаяся горбунья, которая испытывала, как видно, немалое беспокойство от невозможности зарыться в мох или забиться под корягу. И тут же основательные мужи зрелых лет с непроницаемо строгими лицами и по большей частью почему-то в плащах. У одного тюрбан, другой надвинул на лоб корытообразную шляпу, у иного и вовсе целый корабль на голове со вздыбленными носом и кормой, хотя без мачт. Кто держал в руках палочку с драгоценным камнем на конце, кто посох, у кого бумажный свиток и книга.
И все одинаково ждали.
— Следующий! — вдруг распахнув дверь, возгласил через порог какой-то замурзанный подьячий, круглолицый малый с козлиной бородкой и длинными сальными волосами.
— Позвольте! Нет уж, извините! — с внезапным ожесточением загалдели волшебники и лекари. И Золотинка поняла из весьма решительной перебранки, что следующий — бородач с кораблем на голове — пойдет записываться сейчас, а предыдущий… Предыдущий был три недели назад в столичном городе Толпене. И что вся эта толпа самоуверенных гордых врачевателей, человек тридцать, прибыла сюда вслед за княжичем из столицы, со своей растянувшейся на месяцы очередностью и запутанными счетами.
— А кто будет последний? — спросила Золотинка дрогнувшим голоском.
Последним и, видно, безнадежно последним оказался Чепчуг.
Жара спадала и солнце положило повсюду томительные тени, когда Золотинка оставила земство. Наследный княжич Юлий занимал тот самый красно-белый особняк, где год назад творил чудеса Миха Лунь. Несколько соседних домов на прилегающих к площади улицах тоже были отведены княжескому двору, свите и ближним людям. Над крутыми кровлями обвисли стяги. У подъезда возле кареты с отдернутыми занавесями кучками собрались вельможи, их громкие имена поминали в толпе. Карета была пуста, княжич не показывался, и никто не брался объяснить Золотинке, когда о