Сколько всего было пересмотрено в даркнете, но к этому он не был готов. Хрупкая беременная женщина, причем на большом сроке. На шее висели наушники, длинный шнур от них волочился позади.
В руках взыграла ярость, кипевшая уже давно. Пальцы зачесались желанием сжечь живьем, заживо содрать шкуру с той, что увела дочь. Фостер мог бы задушить ее прямо в дверях, размозжив череп ударом кулака. Но это желание вспыхнуло лишь на мгновение. Выглядела она такой же миниатюрной, как и девочка на видео с камер охраны, что увела его Люсинду. Поэтому он пожал и отпустил ее руку, а вслух сказал:
– Меня зовут… Я – Гейтс Фостер.
– Приятно познакомиться, – сказала женщина в дверях. – Я – Митци Айвз.
Митци пригласила его войти и повела по бетонным ступеням в звуковой колодец. Фостер потихоньку вертел головой, разглядывая оборудование, переплетения кабелей и шнуров, промышленные и самопальные компоненты звукозаписи. Настоящая подземная пещера: с темного потолка плотными гроздями свисали сталактиты микрофонов, а под ними кучковались сталагмиты напольных микрофонов разной высоты. Микшерный пульт занимал две стены: ряды циферблатов, переключателей и индикаторов, нервные стрелки которых считывали каждый шаг и каждый вдох в комнате.
Здесь она и накинулась на Фостера:
– Может, хватит херню молоть?
Она заметила, что гость внимательно разглядывает и разнюхивает все вокруг.
– Я ведь сказала вашим: только лицензии на использование, оригинал записи я не продаю!
А Фостер этот так и кружил по комнате, изумленно разглядывая нагромождение древних аналоговых приборов, потягивая носом запах перегретых радиоламп и невыветривающуюся вонь хлорки. Покружил и признался:
– Уж простите, но я и понятия не имею, о чем вы.
Митци подсказала:
– О великолепном изобретении, созданном длинной цепочкой мужчин этого великолепного проекта…
Она с нажимом произнесла слово «мужчин». Фостер же лишь плечами пожал. Подумать только, ведь это он убил Шло, убил всех несчастных в театре «Долби». По каким-то своим причинам практически убил кинобизнес.
Митци подошла к микшеру и схватила пачку страниц, распечатанных из Сети:
– Разрушение резонансом – вот чем вы занимаетесь!
Она рассказала о событиях на мосту Анже в тысяча восемьсот пятидесятом году, когда солдаты, маршируя в ногу, так раскачали мост, что он сорвался и убил больше двух сотен человек. Яростно тряся страницами, поведала о подвесных галереях в отеле «Хайят» в Канзас-Сити, на которых в тысяча девятьсот восемьдесят первом собралось столько танцующих линди-хоп, что, когда они принялись отплясывать в едином ритме, галереи не выдержали и обрушились. При этом погибло сто четырнадцать человек.
А потом подтолкнула к нему стул – садись, мол, – с тарелочки на микшерном пульте взяла таблетку «амбиена» и бросила ее в рот. Сначала возникло гладкое, нежное предвкушение на языке, а потом она зубами растерла таблетку в порошок. Нащупала бутылку, потом другую, третью, пока не нашла полную. Срывая фольгу и проволочную уздечку, предложила:
– Шампанского?
Фостер промолчал.
– Только не думайте, что я не знаю, чего вы сюда приперлись, господин тайный агент. – Она хлопнула пробкой. – Вы здесь для того, чтобы сунуть концы в воду, так сказать. А я и есть такой конец. Что, не так?
Распечатанные листы лежали у нее под локтем на пульте. Митци зацепила пачку, и страницы разлетелись по комнате. Она взяла с полки три бокала, сдула с них пыль и, чувствуя себя заправской ведьмой, разлила шампанское по грязным бокалам. Фостер принял бокал, но пить не стал. Митци отхлебнула из своего: не бойся, мол, не отрава. Да у нее ребенок вообще только на шампанском и снотворном растет!
Тогда и гость отпил вина; на губах осталась грязь с бокала. В ответ на ее обвинения он пожал плечами:
– Я разыскиваю запись крика, который звучал в фильме «Кровавая баня для няни».
И тут опять раздался дверной звонок. Митци посмотрела на монитор. У двери стояла молодая женщина с волнистыми темными волосам, ниспадавшими на плечи. На шее сверкала двойная нить натурального жемчуга. Женщина подняла руку и снова вдавила пальцем кнопку на дверной раме.
– Прошу прощения, пришел клиент на запись. – Митци наклонилась к микрофону: – Проходите, пожалуйста.
Она нажала кнопку, и наверху отворилась дверь. Послышались приближающиеся шаги.
Этот Гейтс, или как его там, и вошедшая актриса так и замерли, увидев друг друга. Постояв в нерешительности, актриса все-таки шагнула вперед, протянула руку и сказала как-то многозначительно:
– Меня зовут Мередит, Мередит Маршалл. Я пришла на прослушивание.
Гость пожал протянутую руку и резко вздрогнул, словно Мередит раздавила ему пальцы.
Митци подошла к пульту и вернулась с третьим бокалом шампанского. Подав Мередит бокал, сказала:
– Перед прослушиванием всегда лучше промочить горло.
И добавила, чтобы не затягивать время ненужным знакомством:
– Мистер Форестер…
– Фостер, – поправил он.
– Мистер Фостер как раз собирался уходить.
И Фостер ушел. А что оставалось делать? Если бы он прямо там заявил актрисе, что шумовик – похитительница или что похуже, потерял бы последний шанс найти своего ребенка. Да она бы ему и не поверила. После того как он угрожал ей пистолетом и унижал ее, ни за что бы не поверила.
Поэтому Фостер покорно ушел из студии и поехал обратно, в отнятый банком дом на гребне горы. Сорвав лист многострадальной фанеры со входной двери, прошагал по огромным пыльным комнатам и позвонил из «комнаты страха» по проводному телефону – номер помнил наизусть. Мужской голос ответил:
– «Таланты анлимитед».
– Здравствуйте, я – абонент сорок четыре семьдесят один, – представился Фостер.
Голос спросил пароль.
– Жаровня.
Голос смягчился, прозвучал радостнее:
– Чем могу служить, мистер Фостер?
– Девушка, которую я всегда заказываю… – начал Фостер.
Разговаривая, он подошел и включил телевизор, только без звука. Из трубки послышалось цоканье пальцев по клавиатуре. На экране телевизора появилась Блаш Джентри. Она сидела, выпрямившись на больничной кровати, окруженная букетами цветов, и утопала в волнах роз и орхидей. Картинка один в один напоминала похороны Люсинды.
Мужской голос ответил:
– Извини, дружище, твоя девушка занята.
Блаш, откровенно манерничая, красовалась на экране, хлопала глазами. Ей поставили капельницу, и какие бы болеутоляющие ни вливались по прозрачной трубочке через иглу, лицо актрисы лишь расслаблялось, кожа разглаживалась. Женщина откинула голову, выставив напоказ красивую шею и глубокий вырез в коротком халатике.
В телефон он сказал:
– Я потому и звоню: заметил ее в неприятной компании. Боюсь, девушка может попасть в беду.
Из бегущей строки внизу телеэкрана следовало, что пожертвования на лечение Блаш превысили три миллиона долларов.
Мужской голос рассмеялся в ответ:
– Совсем наоборот, она сейчас на прослушивании, и там все вполне законно.
В руках Блаш появилась очередная охапка лилий. Ее лицо выражало умиротворение и доброту – видимо, успокоительное было что надо. Бывшая заложница непрестанно касалась лица и губ подушечками пальцев, словно не могла поверить, что жива.
Перекинув трубку с проводом в другую руку, Фостер отправил фальшивой Люсинде – или Мередит? – эсэмэску. Ответа не пришло.
Мужской голос объяснил:
– Алло, вы слушаете? Сегодня у нашей девочки выходной.
А еще он рассказал, что звонили из какой-то конторы по подбору актеров. Оттуда прямо забрасывали их электронной почтой, пока не нашли девушку, похожую на фотографию какой-то пропавшей девчонки с молочных пакетов.
Девушка на кровати шелохнулась. Приоткрыв глаза, скривила губы в глуповатой, не от мира сего улыбке. Пыталась потянуться, выворачивая руки и ноги, борясь с веревками, притянувшими запястья и лодыжки к опорам кровати. Митци опустила «Шур Вокал Эс-Эм 57» так, что тот почти касался губ девушки. Рядом с ним замер в ожидании олдскульный ленточный микрофон, а остронаправленный свисал прямо сверху; каждый микрофон подключался к своему предусилителю. Митци подождала, когда девушка заговорит и стрелки всех измерителей уровня звука прыгнут. Стрелки дернулись, как только Мередит произнесла:
– Мы что, уже пишемся?
Подняв подбородок, она увидела свое нагое тело.
Митци чуть придвинула один микрофон.
– Ты заснула, пока мы болтали.
Затем, глядя на монитор, чуть придвинула другой микрофон.
– Мне нужно выставить уровень записи. Мередит, расскажи, чем ты завтракала.
Все еще в дурмане от снотворного, девушка придвинулась к «Шуру»:
– Миндаль… йогурт…
Митци прожевала еще один «амбиен», запила шампанским и продолжила:
– Солнышко, ты когда-нибудь слышала про «крик Вильгельма»?
Их глаза встретились, и девушка покачала головой. Тогда Митци прочла ей привычную лекцию о том, как обычные люди жертвуют всем, но не получают взамен ничего, а другие – снимают пенки, как зарабатывают на жизни других и умудряются наживаться на смерти. Рассказала Митци и о том, как даже самые сокровенные мгновения жизни человека сейчас стали товаром – как их можно скопировать и продать.
Девушка хихикнула:
– А вот и не всегда. – Она поворочалась под натянутыми веревками – не пытаясь освободиться, а просто разминая мышцы. Стрелки индикаторов дернулись, когда она назвала имя: – Уайли Густафсон.
Тихо и неразборчиво Мередит рассказала о кантри-исполнителе, который приехал завоевать Лос-Анджелес в девяностые. Однако народная музыка и йодль не очень-то пользовались популярностью в мире хип-хопа и рэпа, поэтому приходилось браться за разную работенку. Однажды Уайли записал йодль – всего три ноты для некоего технического стартапа. Чего только не сделаешь за деньги в рекламе! Заплатили ему всего шестьсот долларов, но контракт был на однократное использование голоса. А два года спустя он услышал свой йодль во время суперкубка. Не будь дураком, Вилли обратился к адвокату по авторским правам и отсудил пять миллионов долларов. Сегодня он – владелец здоровенного ранчо, лошадки и все такое. А купил на отсуженные деньги.