Девушка сонно улыбнулась и добавила:
– Свою лошадь он назвал Яху.
Вот ведь радость: наконец попалась голливудская история со счастливым концом. Ну хоть раз простой человек вышел победителем!
Митци натянула на руку латексную перчатку, потом, не сводя глаз с мягко пульсирующих стрелок, натянула вторую и подобрала волосы под хирургический колпак. Налила еще один бокал вина, запила еще одну таблетку. Как всегда, начал сказываться побочный эффект таблеток – возбуждение и нервозность. Митци протянула руку, придвинула длинный «ствол» направленного микрофона чуточку ближе к губам девушки и спросила:
– А что еще было на завтрак?
Голос прозвучал слабо, как выдох:
– Черный кофе…
Митци разорвала полиэтиленовый пакетик с поролоновыми берушами. Крошечный чужак в животе заворочался, пнул крошечной ножкой.
В пакете экспресс-доставки лежал нож. Не хочется, но пора начинать: нужно выяснить, действительно ли она способна на такие зверства.
На каждом звуке стрелки индикаторов подпрыгивали.
Митци похлопала девушку по плечу:
– Твою героиню зовут Люсинда.
Глаза девушки распахнулись. Бледная и внезапно совсем не сонная, она принялась ожесточенно и по-настоящему выпутываться из веревок. Пытаясь ее успокоить, Митци шепнула:
– Твои слова… Тебе нужно сказать: «Помоги мне, папочка! Пожалуйста, помоги!»
Дыша быстро и неглубоко, девушка спросила:
– Когда мне вступать?
На этих словах Митци подняла лезвие так, чтобы Мередит его увидела.
И вот так эта шумовичка усадила Фостера за работу: хочешь прикупить нужный товар со склада готовой продукции – садись за пульт с парой наушников. Вывалила гору пленок ему под нос, показала, как заправлять ленту в механизм. Пусть разгребает более сотни лет аудиозаписей.
Фостер не стал спрашивать про актрису, которая играла для него Люсинду. Он не мог позволить себе спугнуть эту Митци, или как ее там, не хотел вызвать подозрений. Висевшая у нее на шее двойная нитка жемчуга приводила его в ярость.
Митци поставила катушку на ось, продела ленту.
– Ты должен найти только один крик, учти. – Ей пришлось отвлечь внимание Фостера от ползунка громкости и сказать так, чтобы он понял точно: – Это крик мужчины, ему чудовищно больно. Когда визг достигнет кульминации, ты услышишь, как лопается стекло – вдребезги разлетаются бутылка и бокал.
На остальное содержимое архива она махнула рукой: шлак, негодные отбросы.
Потом прикатила еще гору катушек, а за ней и третью. И хотя весь микшерный пульт оказался завален катушками и отовсюду торчали хвосты ракорда, в коробках и ящиках архива словно и не убыло.
Итак, Фостер надел наушники и щелкнул тумблером. Шипение на ленте сменило тон, по ушам ударил ревущий визг. Фостер прыжком вскочил на ноги, стул перевернулся и упал. А эта Митци, или как ее там, сидит себе рядом и в ус не дует: продолжает слушать записи. Скривилась только да головой покачала, будто стыдно ей за Фостера.
В большинстве случаев крик звучал коротко, затем шло шипение ленты. Но иногда какой-то мужской голос давал команды. Не всегда один и тот же голос, однако было понятно, что голос обучает и наставляет того, кто потом вопил. А затем раздавался вопль – пронзительный, высокий и долгий. Или рваный и хлюпающий.
Фостер вслушивался в голоса, боясь услышать среди фрагментов звуков голос дочери. Подслушивал обрывки разговоров, предшествующих чудовищным пыткам… Или плохой актерской игре?
Высота шипения поменялась, и Фостер приготовился к удару. Но вместо этого услышал женский голос:
– Конечно, мы со Шло трахаемся! Немедленно развяжи меня, а не то пожалеешь! Ты что, думаешь, эта малышка – твой ребенок? Не смеши меня! Мое чудо – ребенок Шло!
Фостер мельком глянул на Митци; та слушала и стирала записи, не зная ничего о драме, что разыгрывалась в его наушниках. А ведь эта короткая сценка взяла бы ее за живое!
Крики продолжались, слышалась ругань, злая брань:
– Ты ублюдок, Уолтер!
Старая добрая мелодрама, случайно попавшая на пленку. Картонные персонажи из очередного подзаборного фильма.
Когда крик женщины затих, Фостер не удержался от смеха. А потом перемотал этот звуковой фрагмент на начало и нажал кнопку «Стереть».
Длины проводов хватило, чему Митци очень порадовалась. От пульта в акустическом колодце, через хранилище записей, аж до самого гардероба. К тому самому платью.
Ничто не будоражило воспоминания так, как запах этой ткани, даже «амбиен» не спасал. Нейлоновый тюль и вискоза, задубевшие от возраста; запах застоялого табака и лака для волос. Вонь нафталина и отравляла, и сохраняла ее последние воспоминания о матери.
Индикатор на телефоне продолжал мигать: последнее сообщение от Шло, так и не прослушанное.
Накануне вручения «Оскара» она старалась быть храброй – поначалу. А что было потом, и сама не помнила.
Обойти заведенную процедуру с красной дорожкой оказалось проще простого: охрана следила за тем, чтобы не выпускать никого на волю, а не наоборот. Да и кому надо останавливать несуществующую женщину? Ее никто не замечал.
Митци никогда бы не надела это платье, не будь ей так нужна маскировка. Юбки под юбками, под юбками – куча слоев шуршащего белого атласа. Бродя меж рядов сидений в кинотеатре «Долби», выкрикивая имя Шло, Митци оставалась незримой, словно призрак. А ей нужно было его найти – найти, залепить уши воском и вывести оттуда.
На шее вместо бриллиантового ожерелья висели противошумные наушники. Высоко подняв все юбки, Митци протискивалась между зрителей, которые избегали встречаться с ней взглядами. Губы сидевших в зале тряслись, глаза пялились бессмысленно, как у баранов на скотобойне.
Отверженная, она кричала:
– Шло, не умирай!
Она вопила, как Кассандра:
– Вот моя рука! Уйдем со мной!
На сцене, вцепившись в «Оскара», рыдала молодая босоногая актриса:
– Он мне не нужен, – и трясла статуэткой. – Я хочу жить!
Оркестр загремел, и актриса на сцене закричала громче. Однако слова утонули в музыке, и она подняла «Оскара», подняла и швырнула сверкающую позолоченную статуэтку. «Оскар» полетел туда, где играли скрипки, а пара охранников потащила актрису за кулисы, схватив ее за тонкие голые плечи.
Рокочущий голос объявил номинацию за лучший звук. Свет погас, и пошел отрывок из фильма. Кинозал затих и перестал дышать, но до клипа с криком было еще долго. И вот тогда в полутьме прозвучал голос:
– Митци, детка, ты совсем спятила?
Шло сидел в нескольких креслах от прохода. Митци метнулась к нему, спотыкаясь о колени знаменитостей, схватила его за волосатое запястье и рывком подняла на ноги.
Призрачная Митци завизжала:
– Я здесь! Я спасу тебя!
Начался второй видеоклип, и опять без записи того самого крика. Зал облегченно выдохнул. Шло попытался стряхнуть ее руку, но Митци держала крепко: она была твердо намерена его утащить.
И вот тогда мир взорвался. Какая-то сила мощнее «амбиена» и выпивки ударила прямиком в голову. Ей не удалось никого спасти. А что случилось дальше, она уже не помнила: очнулась утром в белом платье в какой-то голливудской подворотне. Шея жутко болела, экран телефона показывал голосовое сообщение.
Платье висело в шкафу, тюлевые и атласные оборочки просто полыхали огнем, так и просили: «Сожги меня!» Они станут чудесным запалом. На дно шкафа, прямо под платьем, Митци напихала горючей пленки, к хрустящим юбкам подцепила «крокодилы» с проводами. А провода тянулись далеко, к концу света.
Фостер попробовал набрать номер еще раз. Ради Люсинды. Ради Мередит Маршалл. Ответа не было.
Псы взвыли, вызывая из ночи «Скорую». Объединив усилия, все шпицы и чихуахуа в здании, все корги и таксы в кондоминиуме «Фонтейн» взвыли, и возник звук сирены, а сирена вызвала сине-красные сполохи, которые привели «Скорую» ко входу в здание. Отражаясь в стеклах дома, яркий квадрат света обрамлял фигуру с бокалом вина. Зеркальная тень Митци положила таблетку «амбиена» на призрачный язык и запрокинула призрачный бокал.
Как обычно, ей было невдомек, как прошла сессия звукозаписи. Очнувшись, она увидела, что актриса исчезла – не осталось ни крови, ни тела. С катушки на катушку перемоталось изрядно пленки, но Митци не хватало духу включить и услышать, как она кого-то убивает.
Отражение в окнах поправило наушники на голове, коснулось жемчуга, который скрывал почти рассосавшиеся синяки на горле. Она и понятия не имела, откуда взялось ожерелье.
Митци искала записи – хоть что-нибудь, связанное с матерью, со смертью отца. Обрывки сведений из случайно записанных разговоров, чтобы восполнить зияющую пустоту в памяти.
Санитары выгрузили каталку, стуча колесиками по ступеням.
Зеркальная тень Митци налила себе еще бокал. Призрачный палец потянулся к кнопке «Воспроизведение». Голову заполнил голос ребенка; он затмил, заслонил все, что было вокруг реального.
Яркий и чистый, чистый и мягкий голос сказал:
– Как меня зовут? Меня зовут Люсинда Фостер.
Послышался мужской голос. Голос отца Митци, твердый, как его почерк, спросил:
– Хочешь попасть в кино, Люсинда?
Голос становился то громче, то тише: похоже, отец был чем-то занят и отвернулся от микрофонов.
– Меня зовут Люси, – ответила девочка, – а маму – Эмбер. Моих маму и папу зовут Эмбер и Гейтс Фостер.
Митци остановила ленту и отмотала немного назад, нажала кнопку «Воспроизведение»:
– … и Гейтс Фостер.
Чтобы не ошибиться, она перемотала снова:
– … Гейтс Фостер.
Девочка на молочном пакете, которую Митци так давно пытается вспомнить. Оказывается, кое-кто еще разыскивает ее: вот этот человек, а Митци работает с ним бок о бок уже несколько дней. Он пришел в студию и вынюхивает тут, как ищейка, хотя заявил, что всего-то хочет купить одну старую запись крика. А зовут его Гейтс Фостер.
Малыш брыкнулся в животе, и из сосков потекло. Чтобы восполнить отток кислоты, Митци проглотила еще таблетку и запила глотком вина. Тень отражения нажала кнопку «Воспроизведение».