Доктор включил воду, пальцами направил струйку, чтобы смыть пепел в сливное отверстие. Вытер руки бумажным полотенцем и натянул латексные перчатки. Выдвинул ящик, достал чистый лист бумаги, конверт, ручку.
Положив бумагу на рабочую поверхность, принялся писать и озвучивать письмо:
– «Дорогие мамуля и папкин»… – Голос был не его, слова звучали гнусавым диалектом. Почерк тоже был не его. Словно студенческая рука выписывала эти буквы.
Митци не раз уже такое видела. Пожалуй, даже слишком часто. Словно что-то из мира духов правило его неживой рукой.
– «Не ищите меня, – продолжал доктор. Страница быстро заканчивалась. – Очень люблю вас и бабулечку».
Все, что он произносил, тут же появлялось на листке бумаги:
– «Брейлин пока не знает, но она беременна. Пусть выйдет за него замуж. Так предопределено».
Красивые буковки приостановили свой бег.
Доктор перевернул страницу и продолжил на оборотной стороне:
– «Скоро мы все встретимся и навеки воссоединимся в любви».
Доктор Адама подписался: «Шаниа».
Руки в латексных перчатках сложили листок пополам, опустили в конверт. Смочив кончик пальца в раковине, доктор потер им полоску клея и запечатал конверт.
Митци мало что поняла в этом действе, но слова письма согрели и утешили. Только вот так и не смогла вспомнить, совершила ли грех, который был только что отпущен. Однако детали уточнять не стала и знать о них не хотела.
Доктор выудил из коробки салфетку, неплотно обернул его конверт и протянул Митци.
Стараясь не оставить нигде отпечатков, Митци взяла конверт.
Вечерний час пик близился к концу, когда Фостер припарковался у обочины. Девушка стояла перед зданием студенческого центра, держа в руках толстенный учебник. Помахав рукой, крикнула:
– Пап! Я тут!
Настоящий это был учебник или так, для антуража, Фостеру идея понравилась. Просунувшись в водительское окно, девушка чмокнула Фостера в щеку, обежала машину спереди и села в кресло рядом. Щелкнув ремнем, положила учебник между ними. На шее блестела нитка жемчуга, его подарок на день рождения.
Фостеру стало не по себе от мысли, что он забудет свою дочь, если «эта» Люсинда прекратит пересказывать истории из прошлого. Хотя, может, для того он все и затеял.
Посмотрев в зеркало заднего вида и включив поворотник, спросил:
– А помнишь, как мы брали пони покататься?
Фостер решил начать с легких вопросов. Типа, проверка на знание устава: сначала случай с пони, потом урок со сковородой. Евангелие от Люсинды. Он так натаскал девушку по предмету «детство Люсинды», что та, должно быть, забыла свое собственное. Раскрыв книгу, лежащую между ними, – как раз на тексте «Исполнительское искусство», – положил гонорар между страницами, а книгу закрыл. Девушка словно и не заметила всего этого, разглядывая дома, мимо которых ехали, и людей на тротуарах. Возможно, просто тянула время, чтобы вспомнить. Но вот взгляд наполнился уверенностью, Люсинда вошла в роль:
– Пони? Ну конечно, помню. Его звали Собачья Печенька.
Имя помнит верно.
– В тот день я закончила второй класс.
И это помнит верно.
– Я надела новенькие кеды и очень боялась испачкать их.
– Красные кеды, – перебил Фостер.
– Голубые. Светло-голубые.
Снова верно. Фостер не собирался подлавливать ее, просто сам забыл нечто важное, драгоценное, а теперь с ужасом понял, что она знает больше о жизни его ребенка, чем он сам. Попробовал перевести разговор на менее явную тему:
– А наш Хэллоуин помнишь?
И услышал, как она насторожилась, словно студентка на внезапном опросе:
– Который?
– Твой первый. Тебе исполнилось четыре. – Обучение не прекращалось и в плотном потоке машин.
«Эта» Люсинда поднесла руку к губам, прикусила большой палец. Даже глаза зажмурила, напрягая память. Настойчиво потребовала:
– Погоди-ка, не подсказывай!
Фостер подгонял:
– Ты нарядилась ведьмой.
– Нет… – Она растянула слово, вспоминая, а потом воскликнула победоносно: – Эльфом!
Это был удар. Фостер резко перестроился, где-то позади забибикали.
– Эльфом?
Он на глазах терял самое дорогое, что у него было: воспоминания.
«Эта» Люсинда укоризненно напомнила:
– На мне была розовая пижамка-комбинезон и балетная пачка, помнишь?
Теперь она диктовала ему воспоминания. Эта самозванка посмела захапать все его прошлое.
А Фостер и поспорить не мог, ничего толком не вспоминалось. Так в первый раз они поменялись ролями.
– Сама выбери, что вспомнить.
Она прикоснулась пальчиком к гладкому лобику.
– Помнишь… Рождество, когда твой брат нарядился Санта-Клаусом?
Этого он тоже не помнил и не на шутку разозлился. Всю короткую жизнь своего ребенка он доверил этой незнакомке. И вот теперь она знала жизнь Люсинды вдоль и поперек.
Нет, она не наглела, не грубила. Только порозовела, будто от стыда за него. Спросила застенчиво:
– А помнишь мою морскую свинку?
Беспорядочно тыча и шаря в памяти, словно в поисках выключателя на пороге темной комнаты, Фостер брякнул:
– Ринго!
– Руфус, – озабоченно поправила девушка.
И ведь опять верно!.. Несколько перекрестков проехали в полной тишине.
– Куда мы едем, пап?
– Не смей меня так называть.
Она слишком хорошо знала свою роль, и Фостер понял, что проиграл. То был классический переворот: родитель впал в детство, а яйца принялись учить курицу.
Увидев первое попавшееся свободное место, он припарковался. «Люсинда» украдкой глянула на телефон: только бы успеть заметить, сколько времени. Следующий час обещал быть долгим и неприятным.
– Спасибо, – начала она приглушенным голосом, – за ожерелье.
Прикоснулась к жемчугу, боясь, что он потребует вернуть.
Фостер взял с кресла учебник.
– Узнаешь?
Он мотнул головой в сторону высоченной офисной башни в конце квартала, приветливой, как надгробье. Девушка тоже наклонилась вперед, вглядываясь за ветровое стекло.
– Паркер-Моррис-билдинг, – наконец, поняла она. – Где папочка… где ты раньше работал.
Фостер выбрался из машины, словно наживку, захватив учебник. Размашисто шагая по тротуару, крикнул через плечо:
– Помнишь, как потерялась в тот раз?
Она выбралась через дверь со своей стороны, кинулась за ним.
– Да, – продолжал он, удаляясь. – Мы с мамой и не думали, что еще увидим тебя.
Почти на бегу, чтобы не отставать, «Люсинда» щебетала:
– У вас на работе был день, когда папы приходят с дочками…
Не замедляя шагу, он требовал продолжения:
– Ну и?..
Натыкаясь на пешеходов, потерявшись и потеряв уверенность, она ответила:
– Я хотела поиграть?.. Я хотела поиграть в прятки на лифте.
Они стояли у входа в башню. Девушка не оставляла попыток забрать учебник. Может, потому что была студенткой театрального, а может, потому что в учебнике лежал гонорар.
– Люсинда, – сказал Фостер, – хочешь поиграть с папой?
В Джимми она особенно ценила ноги. Ноги у него были длинные, Джимми легко ставил ступню ей на затылок. Он переворачивал ее лицом вниз, хватал за бедра и задирал задницу. Джимми достаточно было всего раз посмотреть видео. Ох уж этот Джимми, сальные дреды и изрытое оспинами лицо. Нос словно сто лет в банке с маринадом плавал. Голый, он был тощий и кожистый, как окаменелость из торфяного болота. Он никогда не спрашивал о синяках, оставленных прежним дружком Митци. Не спрашивал и о шрамах на руках и спине, что остались от тех, кто был до того. Джимми посмотрел видео у нее дома. Порнуха для мужика – что инструктаж.
Крошечный человечек-мужчина на экране перевернул крошечного человечка-женщину лицом вниз. Поставил на колени, подняв ее задницу, при этом лицо женщины осталось на полу – человечек придавил ее крошечный затылок своей крошечной пяткой. Другая пятка осталась на полу, и, согнув колено этой другой ноги, человечек присел и вошел ей в задницу. Не у каждого это получалось, но Джимми справлялся легко.
Словно ученик на уроке танцев, он заботливо перевернул Митци и поставил босую ногу на затылок. Кровать слишком вихлялась, и они сползли на ковер. Как и человечек на экране, Джимми плюнул ей на задранную вверх дырку. Плюнул точно и тепло. Что ж, уже лучше, чем было с Веселым Цыганом, – тот жевал табак.
Джимми вставил головку члена. Затем, приседая, согнул ногу и воткнул ей так, что вес всего тела пришелся на одну точку. Другая нога стояла на затылке. Рот Митци зарылся в ковер, в котором утонул крик:
– Сильней! Дави сильней!
Вино из желудка хлынуло в горло, она сглотнула – вино напополам с блевотиной и снотворным. Напряглась, крутя головой, – пусть пятка плющит шейные позвонки. За этим Митци и бродила по Риверсайду, игнорируя злобные взгляды местных девиц, пока не нашла Джимми. Длинноногого Джимми с грибком на ногтях, которыми он теперь уперся ей прямо в челюсть. Тот, что был раньше, Веселый Цыган, плохо держал баланс. Вроде все при нем: развязный, всегда под метом, отчего ебаться хотел, как кролик. Вот и верь после этого, что у мотоциклистов жопа железная. Едва успевал пару раз вяло топнуть Митци по затылку. Да она сама грушу в спортзале мощнее пинала! Пошлепает ее да придушит. Но всякий раз, когда Митци приходила в себя, он уже храпел в постели.
Что тут добавить? Из-за татушек Веселый Цыган выглядел фарфоровым. Волосы ей рвал беспощадно, кожа на голове болела. Не сосчитать, сколько раз она усаживала его смотреть этот фильм, однако все, что у Цыгана получилось, – так это выбить ей зуб и порвать жопу. Кровищи из трещины в анусе потом охренеть сколько было, и заживало больше месяца.
Человечек на экране потребовал:
– Давай сюда свою дыру! – и шлепнул партнершу по заднице.
Джимми рыкнул низким голосом и потребовал:
– Давай сюда свою дырку, сука, – и шлепнул Митци по ляжке.
Они оба обливались потом. И оба напились, так что все должно было получиться. После каждого удара, вынимая член, Джимми поднимался так высоко, что казалось, сейчас оба перевернутся. Он стоял над ней, опираясь на три точки, как на низком старте. Поскользнись – и силой всего веса рухнул бы на ее хрупкие шейные позвонки.