Мэри была в отчаянии. Потеря Кале совершенно выбила ее из колеи. Сам по себе этот порт не имел особого значения, а защищать его от французов было жуткой морокой, однако в течение нескольких поколений присутствие англичан в Кале означало, что Британия не оставила своих притязаний на французскую корону. И вот с последним владением на материке пришлось расстаться. Мэри понимала, что виновата в этом она сама — не нужно было соглашаться на военный союз с Испанией.
Впрочем, я не уверена, что моя несчастная сестра до конца осознавала, сколь губительным для королевства оказалось сближение с Испанией. По всему королевству пылали костры, палачи жгли «еретиков» обоего пола. Люди не скоро забудут мученическую кончину Краммера, Ридли, Латимера и Хупера. Брак с иноземным принцем был заключен для того, чтобы королева произвела на свет наследника, однако этого не произошло, а теперь еще мы потеряли Кале.
Обезумев от горя, королева потребовала от Государственного Совета приложить все усилия, чтобы вернуть город, который она назвала «главной жемчужиной королевства». Государственные мужи ответили, что стоимость военной операции будет слишком велика, а еще дороже обойдется оборона города в будущем. Совершенно очевидно, что французы не угомонятся и будут пытаться захватить Кале вновь и вновь, с точки зрения Совета, городок не стоил подобных расходов.
Тогда Мэри погрузилась в скорбь. Она заявила, что слово «Кале» написано кровавыми буквами на ее сердце.
Жизнь в Хэтфилде понемногу менялась. Я чувствовала, что надзор за мной ослаб. Сэр Томас Поуп всегда был мне верным другом, но в последнее время число моих друзей и доброжелателей стало стремительно увеличиваться. В Хэтфилд валом повалили придворные, обращавшиеся со мной так, словно я уже стала королевой.
Одним из самых преданных и давних друзей был сэр Николас Трогмортон, ревностный протестант. Иногда он даже пугал меня своим фанатизмом, ибо я всегда была противницей религиозной нетерпимости, в какие одежды она ни рядилась бы.
Однако сэр Николас был моим искренним доброжелателем, тем более что я, несмотря на свое вынужденное отступничество, являла собой единственную надежду английских протестантов. Во время мятежа Уайета на сэра Николаса пало подозрение, и он едва избежал эшафота. Этот джентльмен прекрасно разбирался в вопросах политики и был отлично осведомлен о положении дел при дворе. Он навещал меня в Хэтфилде все чаще и чаще, от него-то я и знала, что здоровье королевы ухудшается с каждым днем.
— Она еще не умерла, а по стране ходят слухи о ее смерти, — говорил Трогмортон.
— Слухам доверять нельзя, — ответила я.
— Сущая правда, ваше высочество, но королева и в самом деле находится на смертном одре. Правда, болтать о ее болезни запрещено — за это людей приковывают к позорному столбу.
— Я не поверю в смерть королевы, пока не получу неопровержимых доказательств. Продолжаются ли казни?
— Да, костры по-прежнему горят. Кажется, королева полагает, что таким образом обеспечит себе посмертное блаженство. Когда я покидал Лондон, там собирались казнить бедную женщину, которую звали Элис Драйвер. Я имел возможность наблюдать ее последние минуты. Палач отрезал несчастной уши, а она кричала и называла ее величество Иезавелью.
Я содрогнулась.
— И это творится с ведома королевы… Да еще на пороге смерти!
— Королева считает, что сии деяния угодны Господу.
— Это недоступно моему пониманию, мастер Трогмортон.
— Взгляды подданных обращены к Хэтфилду, ваша милость. Все говорят, что бедам придет конец, когда наступит ваш черед.
— Так и будет, Николас, друг мой. Так и будет. Но нужно проявлять осторожность. Я слишком часто смотрела в лицо смерти и не успела по ней соскучиться. У меня множество врагов, и у них еще есть время, пока жива королева, объединиться.
— Уже недолго ждать, миледи.
— Ваши речи безрассудны. Я и близко не подойду к трону, пока не узнаю из достоверного источника, что сестра действительно мертва. У нее есть кольцо, с которым она не расстается ни днем, ни ночью. Это кольцо она называет венчальным, потому что ей подарил его Филипп. Я поверю, что Мэри и в самом деле умерла, когда посланец покажет мне перстень.
— Я буду считать своим долгом, ваше высочество, известить вас о случившемся первым.
Дни ожидания тянулись бесконечно медленно. Каждое утро, просыпаясь, я спрашивала себя: может быть, сегодня?
От посетителей и доброжелателей не было отбоя. Все спешили засвидетельствовать почтение наследнице престола. Я неоднократно говорила Кэт Эшли:
— Многих ли из этих людей увидели бы мы здесь, если б корона не находилась от меня так близко? Любит ли кто-нибудь из них принцессу Елизавету на самом деле? Думаю, большинство заботится лишь о своей карьере.
— Ах, любовь моя, монархам всегда трудно определить, искренне их любят или нет, — говорила Кэт, проявляя несвойственную мудрость.
— Да, с уверенностью этого сказать нельзя. А если так, то лучше и не ломать себе голову… Разве что захочешь обмануться.
— Как вы умны, госпожа, — поразилась Кэт.
Во всяком случае, в любви Кэт я не сомневалась. Она хранила мне верность в самые черные дни, и я знала, что так продлится до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
Вскоре в Хэтфилд явился посетитель, чей визит поверг в смятение и Кэт, и меня. Правда, я умела скрывать свои чувства гораздо лучше, чем моя наперсница.
Кто же он, человек, заставивший учащенно биться мое сердце, — а ведь я привыкла принимать в Хэтфилде самых разных визитеров? Высок, широкоплеч, изящен. Темные волосы, черные глаза, свежий свет лица, классически прекрасные черты — но не точеные, а слегка грубоватые, как и подобает истинному мужчине. Мой гость был богато и со вкусом одет. Более красивого и привлекательного кавалера я не встречала за всю свою жизнь, даже великолепный Томас Сеймур не шел с ним ни в какое сравнение.
Когда мне сказали, что лорд Роберт Дадли умоляет принять его, я вспыхнула от волнения. Я помнила его мальчиком, с которым танцевала на балу, и уже тогда он не был похож на остальных. Помнила я и заключение в Тауэре, когда его поддержка и внимание так много для меня значили. И вот Роберт явился в Хэтфилд, чтобы предстать передо мной во плоти.
Я решила принять его в аудиенц-зале.
Завидев меня, Дадли пал на колени. Я протянула ему руку, он поцеловал ее и взглянул на меня снизу вверх.
— Добро пожаловать в Хэтфилд, лорд Роберт.
— Моя милостивая госпожа, как великодушно с вашей стороны согласиться принять меня.
— Вовсе ни к чему стоять на коленях, — сказала на это я.
Роберт поднялся, и я увидела, как он статен и высок. К немалому своему удовольствию, отметила, что он смотрит на меня не только с глубоким почтением, но и с чувством куда более нежным.
— Зачем вы приехали, лорд Роберт? — спросила я, чтобы скрыть смущение. — По той же самой причине, что и остальные посетители?
— Я только что вернулся с войны.
— Что ж, надеюсь, вы хорошо послужили отчизне. А затем, следуя примеру прочих, решили наведаться ко мне?
— Я привез вам золото, — заявил Роберт. — Продал кое-какие поместья, чтобы иметь под рукой свободные деньги. Надеюсь, они вам понадобятся, но если разразится междуусобица, можете на них рассчитывать.
— Так вы привезли мне деньги!
— Да, мой слуга доставит их незамедлительно. Если придется сражаться за то, что вам принадлежит по праву, располагайте мной. Ваша победа мне дороже любых земных благ.
— Вы настоящий друг. Благодарю вас.
— Было время, когда мы с вами были пленниками Тауэра, — продолжил он, не сводя с меня глаз. — Помните, там был маленький мальчик…
— Мартин, — перебила его я. — Он доставлял мне ваши послания.
— Так вы не забыли! А я и не надеялся. Знайте же, что я всегда буду рядом, когда вам понадобится помощь.
— Спасибо, милорд. Я охотно принимаю ваш дар и вашу дружбу.
— Отныне я всегда буду неподалеку. Между Хэтфилдом и столицей слоняется немало всякого подозрительного люда. Королева очень больна. Как знать, не превратится ли для вас Хэтфилд в новую тюрьму.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы не хуже меня знаете, сколь опасен мир, в котором мы живем, ваше высочество.
— Против меня существует заговор?
— Мне об этом ничего не известно. Придворные знают, что я ваш страстный сторонник, и злоумышленники ни за что не посвятили бы меня в свои планы.
— И тем не менее, — довольно резко произнесла я, — вы пытались возвести на престол Джейн Грей.
— Не я, а мой отец. Я исполнял сыновний долг, не более, но вашему высочеству не изменял никогда. Моя жизнь, мои земли и богатства принадлежат вам. Сумма, которую я жертвую на наше общее дело, — не более чем символ. Все, чем я владею, ваше — эти руки, это сердце, эта голова.
Я растроганно протянула ему руку, и Роберт приник к ней жадным поцелуем. Пожалуй, он держался слишком дерзко, но, честно говоря, мне это даже нравилось.
— Благодарю вас, милорд. Теперь вы можете идти. Я не забуду вашего великодушия. Но учтите — настанет день, когда я напомню вам о вашей клятве.
— Повторяю: я явлюсь по первому зову.
Он низко поклонился и вышел.
Я вернулась к себе. Мне хотелось побыть в одиночестве, поразмыслить о случившемся, вспомнить каждый жест, каждое слово, страстное и нежное выражение его глаз.
Ничего, сказала я себе. Скоро я увижу его вновь, а к тому времени, возможно, уже буду королевой.
Мэри знала, что умирает. Мне рассказали, что она получила письмо от Филиппа, в котором он настоятельно просил ее назначить меня наследницей престола. Однако мнение Филиппа тут мало что значило, я и без Испанца являлась законной наследницей — так гласило завещание отца. Мэри не могла ни объявить меня своей преемницей, ни лишить этого права. Настойчивость Филиппа свидетельствовала о том, что он не оставил своих планов касательно женитьбы; должно быть, его очень беспокоили козни французов, вознамерившихся усадить на трон Марию Стюарт. К тому же мысль о женитьбе на молодой и привлекательной принцессе должна была ему импонировать. С присущей ему самоуверенностью он не сомневался, что сумеет подчинить меня своей воле. О, как же он ошибался!