Я стояла на верхнем ряду трибуны, и мое сердце колотилось так, словно я только что пробежала несколько километров, спасая свою жизнь. Я тщетно напрягала глаза, надеясь еще раз взглянуть на тень, а потом в изнеможении опустилась на скамейку. Имелось только одно объяснение странному феномену, который наблюдала только я, – над Фурано пролетал акуна ханта, и он хотел, чтобы я знала о его существовании.
Я нашла их могилы случайно. Со звенящей пустотой в голове возвращалась я на вокзал, вперив взгляд в уличное покрытие и надеясь снова увидеть ту огромную тень, которая так и не появилась.
Я остановилась и огляделась, когда поняла, что уже довольно долго иду неизвестно куда. Улица была мне незнакома – сегодня я точно по ней не ходила, а значит, она не могла привести меня на вокзал Фурано. Я потянулась к сумочке, собираясь вытащить спасительный смартфон, и тут мне на глаза попался самодельный указатель с надписью «Старое кладбище Фурано», висевший в створе узкой дорожки, проложенной между оградой из цепей и задами многоэтажек. Я перешла улицу и зашагала мимо гудящих трансформаторов, хозяйственных дворов, маленьких садиков и старого разбитого фонтана в центре крошечной площади с потрескавшейся брусчаткой.
Кладбище заросло травой и кустарником, увитым лианами, желтые головки одуванчиков высовывались между камней. Покосившиеся, покрытые мхом квадратные надгробия торчали из осевших холмиков земли.
В ограде из цепей обнаружился перекрываемый воротами, ныне распахнутыми, проход. Небольшая табличка над ним гласила «1868–1975». Это старое заброшенное кладбище, укрытое от чужих глаз в глухом переулке, действовало в те годы, когда были живы мои родители. Несомненно, я бывала здесь девочкой, но то, что видела теперь, разительно отличалось от деревенского некрополя тех давних лет.
Может, здесь захоронен прах моих родителей?
И я принялась методично обследовать кладбище, раздвигая траву и ветви кустов и читая все надписи на изъеденных временем камнях. Первым я нашла надгробие Кито. Он умер в 1947 году. Я замерла перед камнем, вспоминая высокого, полного сил мужественного оружейника. Когда я видела его в последний раз, мне и в голову не могло прийти, что он когда-нибудь умрет.
Тоска охватила меня, когда я проходила мимо надгробия матери Тоши. Она была тихой, скромной женщиной, по словам Кито, горячо любившей мужа-оружейника, застенчивой домоседкой. Мне не довелось познакомиться с ней поближе. Она умерла через год после Кито.
С затаенной болью подошла я к следующему надгробию, но на нем значилось чье-то незнакомое имя, оно не принадлежало Тоши. Я двинулась дальше, стараясь как-то приготовиться, чтобы устоять под бурей чувств, которая непременно накроет меня, когда я увижу имя моей любви на заросшем мхом камне. Но я читала чужие имела – кого-то мне так и не удалось вспомнить, чей-то облик всплыл в памяти. Вот пекарь, он много смеялся и постоянно курил перед своей лавкой. Рядом с ним покоился бедняга, у которого не было зубов – его лицо ввалилось внутрь, и деревенские дети постоянно над ним потешались. А вот женщина, которая день за днем сидела у окна и наблюдала за тем, что происходит на улице, но никогда не покидала свой двор, а посылала дочь выполнять ее поручения. Мне она казалась старухой.
Я чувствовала себя относительно спокойно и уверенно, только это был самообман – я просто изо всех сил сдерживала бесконечную печаль, которая захлестнула меня, едва я увидела надгробие мамы. Я прочла выгравированную надпись «Батья Сусуму», узнала, что она умерла всего через три года после моего исчезновения, и зарыдала. Горячие слезы потекли по моим щекам. Я прижала ладонь к камню, к ее имени. Почему она умерла такой молодой? О, я знала это настолько же ясно, как и то, что солнце встает на востоке, – моя дорогая мама не пережила моего исчезновения. Рассказала ли ей что-нибудь Аими? Пыталась ли сестра отыскать меня и спасти? Или она просто вычеркнула меня из жизни и вышла замуж за Тоши, стала ему приносящей удачу женой, чего я никогда не могла сделать?
– О, мама, – прошептала я. – Мне так жаль. По своей воле я никогда не покинула бы тебя. – Слезы текли из моих глаз, а птицы беспечно щебетали, бабочки и пчелы кружили над зарослями цветущих сорняков. Миру не было никакого дела до моей боли.
Я повернула голову и, хотя глаза отказывались фокусироваться, на табличке, прикрепленной к надгробию, прочла имя отца. Он умер в 1949 году, что объясняло, почему камень выглядит недавно вытесанным. Я оплакивала и его, доброго человека, который делал все возможное, чтобы обеспечить нам с Аими хорошую жизнь. Сестра, конечно, не покоится на этом кладбище – если никто не осмелился поднять на нее руку, она до сих пор жива и, наверное, давно покинула Японию. В наши дни путешествовать легче легкого, а Аими, как все кицунэ, невероятно любопытна и азартна.
Я стояла на коленях перед надгробными камнями родителей, и рыдания сотрясали мои плечи. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой.
– Лучше отпустить то, что осталось позади, – прозвучал глубокий голос у меня за спиной, – и стремиться к тому, что впереди.
Я всхлипнула, поднялась на ноги и развернулась, вытирая слезы, чтобы хоть что-то видеть – тот, кто обратился ко мне, говорил на диалекте, который я сама использовала в детстве.
– Разве это плохой девиз? – Самый высокий мужчина, которого я когда-либо видела в своей жизни, стоял, прислонившись к металлическому столбу ворот. Он был одет в черные джинсы и белую футболку под расстегнутым когда-то черным жилетом. Его длинные блестящие черные волосы были наполовину убраны с лица и завязаны в хвост. Высокий лоб и скулы купались в солнечных лучах, во впадинах щек затаились тени. Загар и недельная щетина свидетельствовали о том, что незнакомец предпочитает проводить время на свежем воздухе. Черные вразлет брови придавали ему грозный вид, но полные сострадания глаза с ореховыми радужками сглаживали это впечатление. Он стоял, перекинув одну невероятно длинную ногу через другую, но не поза, а пара белых конверсов заставила уголок моего рта приподняться.
Этот парень мне сразу понравился. Это он отбрасывал ту огромную тень, которая прошла надо мной на футбольном поле, это он, ханта, освободил Инабу от демона. Интересно, сколько японцев могли бы похвастаться если не таким, но хотя бы сравнимым ростом?
– Я думала, что осталась совсем одна, – сказала я, вытирая лицо и глотая слезы. На меня напала икота.
– Ошибаешься, – он чуть улыбнулся, – ты, дитя эфира, никогда не бываешь одна. – Он расплел ноги и направился ко мне, перешагивая через камни и траву. Остановился рядом и посмотрел на надгробия. – По ком ты плачешь, маленькая ханта?
– По моим родителям, – всхлипнула я. – Я не попрощалась с ними.
– Понимаю, – сказал он. – У всех нас в жизни случаются какие-то трагедии. – Он остановился перед камнями и тихо прочитал: – Ока-сан и Батья Сусуму.
– Как ты меня нашел? – спросила я.
Он вскинул на меня полные удивления глаза.
– Я не искал тебя. Так вышло. Я летел по своим делам и заметил тебя с высоты. И обнаружил, что твой тамаши пропал. Я никогда не встречал ханта, утратившего свой тамаши. – Он пожал плечами. Вышло грациозно. – Мне стало любопытно.
Любопытно? Я моргнула. А я-то думала, он спустился с небес, чтобы помочь мне. Оказывается, наша встреча – глупая случайность.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Акико. А тебя?
– Юдай[45]. Из рода Ямигу. Теперь, впрочем, это не имеет особого значения. Мирским властям, конечно, до всего есть дело, да только мои контакты с ними минимальны, – он закатил глаза, – и слава небесам. Куда катится этот мир!..
– Ты – тот ханта, что помог Инабе?
Непринужденная манера держаться, которую демонстрировал Юдай, совершенно выбила меня из колеи – мне казалось, что мир соскочил со своей оси и теперь крутится по собственному произволу, не подчиняясь законам неба и Вселенной. Ханта выглядел именно так, как описал его Инаба, но почему-то я полагала, что он окажется внушительной личностью, мудрецом и всеобщим спасителем. А он не сильно отличался от парней из колледжей, которые приходили на вечеринки с участием моих канадских подруг!
– Инаба? – Юдай призадумался.
– Из Киото. Босс якудза с татуировками они, – подсказала я. Неужели Юдай умудрился забыть человека, который срезал ирэдзуми со своей кожи?!
Ханта от души рассмеялся, показав ровные белые зубы.
– Знаешь, сколько я спас людей, подходящих под это описание? – Он покачал головой. – Я не спрашиваю их имена. Не имеет смысла. А теперь, если ты готова отсюда уйти, – Юдай обвел рукой кладбище и указал на открытые ворота, – не сходить ли нам куда-нибудь поужинать?
– Хм… – Я моргнула от неожиданности. – Да, я не против. Но… ты говорил, что оказался здесь по делам. У тебя есть время поесть?
– Дело еще не поспело, – нараспев ответил он, удивив меня еще больше.
– Не поспело?.. – Я запнулась, смутившись.
– А я всегда голоден. – Он усмехнулся, глядя на меня. – А ты разве нет?
– Наверное, – пробормотала я, прислушиваясь к себе. По правде говоря, эмоции все еще настолько переполняли меня, что мысль о еде появилась бы в моей голове последней. Но я не собиралась упускать шанс пообщаться со своим сородичем ханта.
Вслед за Юдаем я пробралась к воротам, и мы вместе пошли по дорожке назад, в современный Фурано.
Глава 20
Юдай заказал столько еды, что ее хватило бы на шестерых: жареную рыбу, щупальца осьминогов, рис, суп мисо, роллы маки, нигири и темаки. И литр горячего саке. Он подливал мне, едва моя чашка пустела, и то и дело напоминал, сунув в рот что-нибудь:
– Ты ведь знаешь, что мне неприлично самому наливать себе саке?
– Извини, – спохватывалась я, хватая обернутую в салфетку горячую керамическую бутылку и выполняя свою обязанность сотрапезника. В очередной раз наполнив его чашку пахнущей дрожжами жидкостью, я пояснила: – Просто ты пьешь саке быстрее, чем кто-либо, кого я знаю.