Даичи – глубокий старик. Зачем ему понадобилось назначать встречу в таком отдаленном и труднодоступном для него месте? Я ничуть не удивилась бы, обнаружив его, обессилевшего и потерянного, где-нибудь в ближайших кустах.
Тропа, которую я выбрала почти случайно, пошла вверх сначала по камням, а потом и по скальным выступам, напоминавшим естественные ступени, только слишком высокие, чтобы подниматься по ним без напряжения. Когда небо окрасилось в розовый цвет и сумерки поредели настолько, что можно было выключить фонарик, я взмокла от пота.
За моей спиной хрустнула ветка, я вздрогнула и резко обернулась – никакого движения, только ветерок трогает листья. Я замерла, обратившись в слух, но, кроме щебетания птиц, не уловила ничего. Когда-то я знала этот лес как свои пять пальцев, но мы слишком долго были в разлуке. Я скинула с одного плеча рюкзак, чтобы поменьше пекло спину, и продолжила подъем. Бледный свет начал проникать сквозь лесной полог, окутывая все мягким сиянием.
Послышавшийся справа шум снова заставил меня застыть, внимательно осматривая подлесок. Какое-то животное, крупнее зайца, но меньше оленя, пробиралось по камням. Я прищурилась, сожалея, что не в силах обрести зрение хищной птицы. Что-то серое и мохнатое выскользнуло из-за дерева и исчезло за камнем. Я выдохнула – всего-навсего лисичка! – и полезла дальше. Через несколько минут лиса появилась снова, на сей раз ее серая мордочка высунулась из-под куста чуть выше по тропе.
– Когда-то я знала одну лису, – тихо сказал я ей, продолжая идти. – Но черную и намного крупнее тебя. Она была очень хитрая. – Лисица опустила голову и, развернувшись, скрылась среди листвы. Но я успела немного ее рассмотреть – сизо-серый мех, залысины на боках, глаза цвета позеленевшего свинца.
Я возобновила подъем, уже понимая, что тропинка ведет меня в нужное место. Лиса больше не попадалась мне на глаза, но я знала, что она где-то рядом. Время от времени за моей спиной ломался сучок или шелестела ветка.
До цели оставалось совсем немного, шум волн и крики чаек сопровождали меня последние метры пути. Я одолела еще один скальный выступ, миновала полосу деревьев и вышла на вершину утеса, где делилась секретами со своей старшей сестрой, где призналась в своей любви и впервые коснулась губ любимого своими губами.
Но как сильно все изменилось! Раньше вершина утеса была такой широкой, что вряд ли удалось бы перебросить камень с одной ее стороны на другую, а расщелина в ее центре – настолько глубокой, что, стоя на ее дне, я, повернувшись лицом к океану, видела только бескрайнее голубое небо. Теперь скала разломилась вдоль, и половина ее обрушилась вниз. Роща стала непроходимой, словно джунгли, только тропинки полностью не заросли, видно, сюда часто ходили жители Фурано. Уцелевшая часть скалы была более истертой и гладкой от дождя.
Мой взгляд упал на шерстяную подстилку армейского зеленого цвета и небольшой кожаный ранец, прислоненный к стволу дерева. Даичи провел здесь ночь? Сам он стоял на краю обрыва спиной ко мне, сцепив руки за спиной, и смотрел вниз на бьющиеся о берег волны. Мне стало не по себе. И не потому, что утес стал совсем другим, и не из-за присутствия Даичи. Дело было в том, что он был одет в традиционные белые самурайские одежды. Я прижала мгновенно похолодевшие руки ко рту, ощущая в груди вместо сердца кусок льда. Я знала, что означают эти белые одежды.
Даичи услышал мои шаги, но никак не отреагировал. Я подошла к краю обрыва и встала рядом с ним. Поднимающееся над горизонтом солнце слепило глаза, и я глянула вниз. Волны облизывали громадные камни и вбитые между ними столбы, кидая туда-сюда несколько привязанных к ним потрепанных рыбацких лодок. Пляж, на котором мы так часто бывали с Аими и так редко и мало с Тоши, размыло. А все это появилось.
Намерение Даичи больше не приводило меня в ужас. И просьба не завершать так жизненный путь истаяла на моих губах. Более того, я осознала и успела укорить себя за недогадливость, – прошло не больше времени, чем требуется, чтобы сделать хороший вдох, – что никакого иного способа вернуть мне тамаши нет. Ведь он внутри Даичи. А Даичи был – и, думаю, оставался – самураем. Для них это почетная смерть. Самураи давних пор всегда носили два меча: катану для врагов и вакидзаси для себя.
Я сняла рюкзак с плеча и достала из него короткий меч в синих ножнах. Даичи слегка наклонил голову в мою сторону. Выражение его лица было спокойным, даже довольным. Я протянула ему вакидзаси.
– Ты не подвела меня. – Он взял меч обеими руками и, держа на уровне пояса, внимательно осмотрел его. Потом взялся за рукоятку и вытащил клинок из ножен. – Я не видел этот вакидзаси сто лет.
Металл засиял на солнце. Даичи проверил лезвие большим пальцем и, казалось, остался доволен.
Именно тогда я заметила катану, прикрепленную к его поясу, – такая же рукоять, такие же синие ножны, инкрустированные перламутровыми деревьями. Даичи вытащил длинный меч и протянул его мне. Я растерянно посмотрела на старика. Потом до меня дошел смысл его безмолвной просьбы. Самурая, решившего совершить сеппуку[46], обычно сопровождал секундант или верный друг. После того как воин вспарывал себе живот, друг обезглавливал его, прекращая земные страдания. Я сглотнула и отшатнулась.
– Пожалуйста, не заставляйте меня, – прошептали мои помертвевшие губы. Если Даичи отдаст приказ, я исполню его, независимо от того, найду в себе мужество или нет…
Он посмотрел мне в глаза. На моей памяти он всегда был старым, морщинистым и с мертвыми, нет, с полными скорби глазами. Но сейчас в них светилась надежда.
Мы стояли, словно изваяния на вершине утеса – Даичи протягивал мне меч, а я не принимала его, хотя с замиранием сердца поняла, что он не собирается диктовать мне свою волю. Причина проста – у меня нет выбора. Я не смогу равнодушно смотреть, как он корчится в агонии и медленно истекает кровью. Сеппуку не отнесешь к быстрым способам умереть.
Я обеими руками схватила меч за рукоятку. Во рту пересохло, отчаянно хотелось протереть глаза. Неужели это происходит на самом деле? Это не бред, не кошмарный сон? Неужели мне предстояло обезглавить моего похитителя и властелина?
Даичи полностью развернулся ко мне и церемонно поклонился в знак благодарности – первый раз за долгие десятилетия. Я поклонилась в ответ. Он подождал, пока я выпрямлюсь, и, вновь повернувшись к океану, опустился на колени. Аккуратно пристроил на выступе скалы вакидзаси. Оставляя Даичи наедине с собой, я отступила от края обрыва и попыталась унять нервную дрожь. Меня мутило при мысли о том, чему я стану свидетелем и что мне предстоит. Даичи вынул из-за пояса конверт, исписанный кандзи[47], положил его рядом с собой и придавил камнем. Развязал пояс и распахнул кимоно, обнажив живот.
Я запаниковала. Мне этого не вынести. Смотреть на Даичи было хуже, чем на то, как Райден унижает и избивает Фудзио, намного хуже. И я, стараясь ступать потише, устремилась под защиту леса, волоча с собой катану и бормоча: «Нет, нет, не может быть». Прислонившись к могучему стволу пихты, я вытащила меч из ножен, взялась за рукоять обеими руками и повернула клинок вверх, наставив его кончик к кронам и небу. Опустила. Перевела дыхание и повернулась лицом к обрыву.
Поза Даичи немного изменилась – он склонил голову как бы в задумчивости. К чему были обращены его мысли в эти последние мгновения, я не пыталась и гадать. Но все это было чистое безумие. Я надеялась, что не так, смертью и кровью, закончатся наши отношения.
Его тощая старческая рука потянулась к вакидзаси, и я, обливаясь потом, опустила глаза. Зажала рот рукой, чтобы подавить рыдания.
Кричали чайки, шумел океан. И никаких посторонних звуков – ни стона, ни вскрика. Я рискнула посмотреть и увидела, как старик в белом одеянии, безмолвно, словно в немом кино, повалился на бок.
– Даичи! – попыталась крикнуть я, но получился сдавленный всхлип. – Нет!
Печаль и сожаление заполнили мое сердце до краев. Другой путь существовал, но ни он, ни я не попытались его найти! Глядя сквозь слезы на старика, я покачала головой и покрепче ухватила меч. Я должна положить конец его страданиям. Совершить акт милосердия. Почему никто никогда не говорил мне, что милосердие стоит так дорого?!
Я медленно шла к обрыву, когда на самом краю, над телом Даичи появился сияющий белый шарик. Мой тамаши. Прищурившись, я шагнула вперед, поднимая катану, и застыла вне себя от изумления: бледная кожа на шее и лодыжках Даичи внезапно стала пепельно-серой и начала рассыпаться. Тело старика осело, взметнулась туча пыли. Порыв ветра подхватил ее, понес вдоль утеса и взметнул над океаном.
Подняв лицо к небу, я стояла и смотрела, как серое облачко медленно тает в воздухе. Теперь от Даичи не осталось ничего, кроме моих воспоминаний. Да еще белое кимоно со штанами-хакама, два самурайских клинка и какое-то письмо. Обрел ли старик покой?
Я всхлипнула от облегчения. В конце концов, мне не пришлось поднимать на него меч. В тот момент, когда тамаши покинул тело Даичи, оно моментально истлело – если бы старик умер, как то ему полагалось, лет сто назад, его останки теперь имели бы именно такой вид. Прах к праху, пыль к пыли.
Я смахнула слезы, присела и потянулась к тамаши. Звук чьих-то торопливых шагов заставил меня обернуться, но я не успела рассмотреть подбежавшего. Он резко ударил меня ладонью по шее, я отлетела в сторону, крича от боли. Катана выскользнула из моих разжавшихся пальцев и, звеня, покатилась по скале. Цепляясь за камни, я чудом умудрилась не свалиться в океан.
Свет моего тамаши внезапно померк. Я перекатилась на спину, отодвигаясь подальше от края обрыва, и, смаргивая слезы боли, приподняла голову. На меня упала тень возвышающегося надо мной человека. В одной руке он сжимал мой тамаши – белое сияние пробивалось сквозь сомкнутые пальцы, потом ладонь раскрылась, и яркий свет озарил лицо того, кто на меня напал. Это был Райден. Я узнала оябуна, хотя половину его лица скрывали солнцезащитные очки, и свет моего тамаши отражался в их стеклах. У меня перехватило горло. Как он меня выследил? Неужели по номеру телефона – я назвала его портному, а потом разговаривала с Даичи! Я зажмурила глаза, проклиная собственную глупость.