– А твой отец знает, что ты творишь, маленький змееныш? – проговорила я, глядя ему в лицо. Зрение мое затуманивалось и снова прояснялось: глаза пульсировали, наливаясь жаром.
Он помедлил всего долю секунды. Что бы это значило?
– Отец научил меня всему, что я делаю, Сэксони. Он мастер получать все, чего пожелает, – Данте выпрямился, и лицо его исчезло из вида.
Промедление с ответом было единственной причиной, давшей мне повод думать, что все сказанное им об отце – глупая бравада. Лицо его появилось снова в поле зрения, когда он наклонился, и оказалось при этом почти перевернуто.
– А как ты удержишь меня в Италии, если я соглашусь присоединиться к вашей славной компании негодяев и преступников? Я могу солгать, чтобы ты меня выпустил, – заметила я.
Данте пожал плечами.
– Так же, как заставлю тебя отдать мне огонь. Я сделаю так, чтобы ты всегда оставалась при мне. Впрочем, став частью моей семьи, ты сама не захочешь уходить. Обещаю, тебе понравится жизнь со мной. – Он подмигнул. – Не вынуждай лишать мир такого прекрасного сокровища, как ты, – сказал он нежным голосом, словно разговаривал с возлюбленной.
Я пристально взглянула на него, чувствуя, как усиливается красное свечение. Я замигала и заслонила ладонью глаза, поморщившись от резкой боли.
– Больно, не так ли? – спросил Данте. – Я дам тебе время все обдумать. Боль очень убедительный аргумент. – Лицо его исчезло из проема окошка, и звук шагов стих вдалеке.
Глава 34
Сначала жар усиливался постепенно. Потом я стала ощущать сильную лихорадку. Голова стучала и кружилась, все суставы ныли. Боль стихала, пока я не двигалась. И я легла на кровать. Запах лаванды от подушки перекрывал вонь застарелой мочи, пока я согревала головой мягкую ткань.
Я думала о Феди, единственной живой душе, знавшей, где я нахожусь. Интересно, что она сейчас делает. Попыталась ли убежать от Данте? Или посмеялась вместе с ним над глупой девчонкой, которую они так ловко заперли в тесной камере?
Я отбросила надежду, что Феди будет действовать в моих интересах. Она уже показала, что героиня из нее никакая. Если есть хоть малейший шанс выбраться отсюда, надо поторопиться, потому что боль и дальше будет усиливаться.
Стиснув зубы, я поднялась, перед глазами все плыло. Суставы одеревенели, и я шла к дверям камеры как старушка без палочки.
Прохлада металлической двери подарила облегчение ладоням, но вскоре поверхность раскалилась от моего прикосновения. Я глубоко вдохнула и отправила огонь в руку, разогревая металл. Струя расплавившейся лавы выстрелила из руки. С моих губ сорвался сдавленный крик, но я не прекратила нагревать дверь. Камера засияла от света, исходившего из моей ладони. Дверь медленно порозовела, потом покраснела. Красное свечение сконцентрировалось вокруг ладони и просочилось наружу. Оно двигалось медленнее, чем мне бы хотелось, а жжение в руке усиливалось. Стало невыносимым. Я вскрикнула и отдернула руку, тяжело дыша. По идее, я должна была вспотеть, но лоб оставался сухим, как пустыня, и раскалился, словно мостовая в знойный летний день.
Я шагнула назад. И, размахнувшись, как бейсбольный питчер, со всей силы метнула в дверь огненный шар. Яркая белая полоса прошипела в воздухе и ударилась о металл. Послышался глухой стук. Полетели искры. С моих губ сорвался крик, и я скорчилась от боли. Огонь разодрал мне руку изнутри, как кусок колючей проволоки. Горло так пересохло и охрипло, что крик напоминал скорее сдавленный писк.
Огненный шар оставил лишь небольшую вмятину. Смогу ли я повторить это снова? И снова? При мысли о раздирающей боли подкашивались колени. Невозможно. Если б попить воды, я смогла бы сделать это без труда. Но внутри все пересохло… Как в пустыне. Губы запеклись, а язык словно распух во рту, став раза в три больше обычного. Я села на камень, оперлась на руки и опустила подбородок на грудь. Стон вырвался из легких, когда огонь стал расширяться под ребрами.
Я легла на бок на холодный камень и замерла. Как скоро вернется Данте? Сколько еще у меня времени, чтобы постараться выбраться отсюда? И сколько я уже находилась здесь?
Надо было продолжать попытки. Ни один из вариантов, предложенных Данте, меня не устраивал. Я не знала, солгал ли он о его людях в Галлиполи, Но не могла позволить себе рисковать.
Мысли мои постоянно крутились вокруг Энцо. Загадочного патриарха. Чутье подсказывало, что ему не известно о замыслах сынка. Может, он, узнав, кто я, тоже предложил бы мне работу. Но почему-то верилось, что в случае моего отказа он не стал бы прибегать к угрозам убить дорогое мне невинное существо. Это было так противно. Так мерзко. Данте был примитивным ублюдком, не имевшим стратегического мышления своего отца, не говоря уже о моральных принципах, которые упоминал Раф. Я пообещала себе: если выберусь живой, нанесу визит Энцо. Это единственный способ поразить Данте в уязвимое место. Энцо – один в целом свете, кого Данте боялся. Конечно, Раф уже много лет не общался с их семьей. Все могло измениться. Но в данный момент это единственное, что я могла сделать, если не умру.
Сжав зубы, я поднялась на ноги. Закашлялась, и угли выскочили у меня изо рта. Я метнула еще один огненный шар, но он оказался слабым и неточным. Я послала его недостаточно метко, и он ударился о дверной косяк. Беззвучный крик сдавил горло. Этот шар буквально сжег меня изнутри. Я выставила руку перед лицом: она тряслась. Кончики пальцев почернели и дымились. Меня чуть не вытошнило от запаха горелой плоти. В морской воде вспышки огня приносили мне целительное облегчение. Сейчас же, когда воды вокруг не было, они разрушали мое тело.
Колени подогнулись, и я боком рухнула на толчок. Меня тошнило. Огонь поднялся по пищеводу в горло. Дым шел изо рта, и мне показалось, что я чую запах паленых волос. Я прижала обожженную руку к груди.
Я пыталась позвать Данте по имени, но голоса не осталось. Изо рта вырывался только дым. Я боком сползла по стене. Сухие всхлипывания непроизвольно вырывались, когда языки пламени пронизывали мое туловище, обжигая каждый нерв и все внутренние ткани на своем пути. Потом внезапно стало темно и сладостно.
Глава 35
Боль в шее вернула меня в сознание. Я открыла глаза и оттолкнулась от стены. Из горла вырвался свист, звук был хриплый, с придыханием. Колечко дыма поднялось изо рта и проплыло перед глазами. Двигаясь так, словно продиралась сквозь грязную жижу, я поползла на локтях к двери. Осталось ли во мне еще сил на последнюю попытку?
Я впилась взглядом в дверь, зрение затуманилось, тьма надвигалась по краям. Вмятина, которую мне удалось проделать, находилась как раз позади дверной ручки. Может, получится добавить к ней еще одну? В том месте, где располагалась задвижка.
Я перекатилась на спину, закинула назад правую руку и собрала последние силы. Челюсти мои сомкнулись, когда я метнула огненный шар прямо в точку возле дверной ручки. Раздалось шипение, треск, появилась вспышка. Спина моя изогнулась в агонии, а перед глазами потемнело. Я услышала лязг железа, ударившегося о земляной пол. Повернула голову к двери – перед глазами все плыло – и замерла. Так, оставаясь неподвижной, я не была уверена, способна ли еще пошевелиться. Тело было слишком разбито. Я ощущала лишь боль и жар.
Единственное, что сейчас имело значение, – прекратить агонию. Если бы пришел Данте, я согласилась бы выйти за него замуж за глоток воды. И я готова была сжечь Ватикан и забросать огненными шарами Пизанскую башню, чтобы та наконец упала на землю, и даже разрушить базилику Сан-Марко с ее мраморными конями. Сделала бы все, что прикажут, и поклялась на крови в чем угодно, только бы прекратить это мучительное горение внутри.
Я была не в состоянии издать ни одного членораздельного звука – ни слова, ни даже визга. В целом мире существовали только жар и пламя. Кровь пузырилась и густела у меня в венах. Сердце словно съежилось наполовину: оно шипело, усыхая и сморщиваясь. Даже самый поверхностный вдох раздувал огонь, а с каждым выдохом валил густой дым. Он подымался изо рта и клубился из ноздрей. Дым скапливался под потолком в мутную пелену. Любопытно, я воспламенюсь в самом конце или взорвусь языками пламени? Вспомнились родители, и в глазах закололо: они слишком пересохли, чтобы заплакать. Я мысленно представила себе свои обгорелые останки: словно реквизит из фильма про мумий.
В тот момент послышалось эхо шагов. Я не испытала облегчения: одолевавшая меня боль была слишком сильна, но понадеялась, что конец уже близок.
Я слышала, как металлический ключ вставили в замок, но он не повернулся внутри. Дверь скрипнула, открывшись, но не лязгнула задвижка.
– О, дио[41], – прошептал голос. В потоке шума я расслышала только слова «дверь» и «открыта». Кто там пришел? Шепот стал яростней. Кто бы это ни был, шептались они на итальянском, и я могла поклясться, что один из голосов женский. Он показался знакомым. Мама? Восторг и ложная надежда проникли в мой размягченный мозг. Раскаленные уши больше не могли различать речь. Голоса могли быть чьи угодно.
Мужское лицо появилось в крошечном окошке моего сузившегося поля зрения, мутное и расплывающееся. Кажется, он назвал мое имя. Я видела движение губ. Его черты то становились резче, то снова терялись. Я пыталась узнать его. Раф? Слова искажались эхом.
Чья-то рука скользнула мне под шею и талию, но тут же отдернулась. Раздался крик удивления и боли. Слов я не смогла разобрать.
Рядом появилось женское лицо. Черты расплывались, но оно показалось знакомым. Заняло это целую вечность, но в конце концов я разглядела ее. Феди. Она тут же исчезла из поля зрения.
Шаги стали удаляться. Я хотела позвать их назад, но лишилась дара речи. Тревожное перешептывание послышалось в коридоре, потом все стихло. Я потеряла счет времени. Наверное, их появление мне привиделось.
Когда я уже почти уверилась в том, что их присутствие было всего лишь галлюцинацией, шаги снова раздались в камере. Тело мое забилось в панических конвульсиях, когда ледяная вода неожиданно полилась на меня сверху, но никогда прежде я не испытывала такого наслаждения.