17 февраля 1867 г.
Боже, до чего суровая выдалась зима! Не припомню, чтобы в наших краях когда-нибудь стояли столь трескучие морозы, выпадало столько снега и совсем не было солнца. Кажется, каждый день небо над покрытым льдом морем затянуто унылыми серыми тучами, не допускающими свет и тепло до наших и без того бледных лиц.
Сибеллен, которая, вернувшись из летнего путешествия, осенью казалась очень счастливой, впала в такую черную меланхолию, какой я в жизни не видывала. Самое странное заключается в том, что Матеуш сейчас дома, то есть отнюдь не его отсутствие вызывает подобную тоску. Я попросила сына пригласить нашего доктора, но он ответил, что тот не в силах помочь его супруге.
В январе однажды ночью, поднявшись, чтобы сходить в уборную, я случайно встретила невестку в коридоре. Волосы ее были мокрыми, а с ночнушки стекала вода. Я и представить себе не могла, с чего ей вздумалось принимать ванну в столь поздний час, и спросила ее, чем это она занимается. «Иду в постель, мама», – ответила она и ушла, прежде чем я успела задать следующий вопрос. Мне совсем не стыдно признаться в том, что сие престранное поведение меня пугает. Конечно, к некоторым причудам Сибеллен я притерпелась, но то, что случилось в ту ночь, – это чересчур даже для таких особ, как моя невестка.
Сегодня, однако, случилось нечто еще более странное и печальное. Матеуш был в конюшнях с мальчишками и Эмуном, а я, еще утром решив наведаться в Гданьск, дабы вернуть моему старинному другу три книги, которые тот дал мне почитать, направилась к выходу и вдруг поняла, что забыла один из томиков на прикроватном столике. Ничего не оставалось, как подняться в спальню. По дороге, минуя комнаты Сибеллен, я услышала доносящиеся оттуда рыдания. Это само по себе необычно, ведь я видела, как плачет жена моего сына, и знаю, что она всегда делает это бесшумно. Наверное, она ужасно страдает, раз издает подобные звуки, решила я.
Я мягко постучала в дверь и попросила разрешения войти. Плач тотчас стих, но невестка ответила мне не сразу. Я повторила свой вопрос, а она ответила, что это невозможно. Не понимая, о чем говорит Сибеллен, я повернула ручку и обнаружила, что дверь заперта!
Я выразила свое недоумение и пожелала узнать, зачем сие проделано. Сибеллен разгневанно ответила, что причина проста: ей надлежит находиться в спальне. Когда я попросила невестку немедленно отпереть, она ответила, что у нее нет ключа.
Господь всемогущий! Я на мгновение лишилась дара речи, а затем спросила, кто же ее закрыл. Ответ Сибеллен удивил меня не меньше, чем если бы она прямо на моих глазах прошла сквозь дверь и предстала передо мной призраком. «Матеуш», – сказала она.
Кровь застыла у меня в жилах. Я стала умолять ее признаться в том, что она солгала. Ответа не последовало, и я тут же бросилась за дубликатом ключа. Вернувшись, отперла дверь и обнаружила невестку сидящей на полу в ночной рубашке (средь бела дня!) и с носовым платком, который был таким мокрым, словно его окунули в ведро воды. Сибеллен была в таком состоянии, как если бы оба ее сына и Матеуш неожиданно растворились, как дым, и у нее в мгновение ока отобрали все, что было дорого ее сердцу.
Когда я попросила невестку объяснить, что случилось, она лишь принялась умолять меня не сердиться на Матеуша, поскольку тот запер ее по ее же собственной просьбе. Выведать у Сибеллен, чем вызвано настолько странное желание, я так и не смогла. Видит Бог, психическое здоровье этой женщины вызывает у меня серьезные опасения!
Улучив момент, я расспросила об этом инциденте Матеуша, и тот подтвердил, что Сибеллен действительно попросила его запереть ее в спальне, но только на один день. Он отмахнулся, когда я назвала ее желание странным и поразилась тому, что он согласился его выполнить. Сын велел мне не вмешиваться в их дела и заниматься своими. «Она очень расстроена, мама», – сказал он, ничего более не поясняя.
«Разумеется, – ответила я. – Разве может жена быть счастлива, когда муж запирает ее в собственной спальне?»
Когда я спросила, не связана ли тоска Сибеллен с тем, что у нее родились сыновья, а не дочь, вопрос мой на мгновение привел Матеуша в замешательство. Он был явно удивлен, что мне известны такие подробности, и спросил, откуда я это знаю. Я ответила, что несколько лет назад Сибеллен поведала мне о своем несбывшемся желании. Матеуш никак не подтвердил, что именно в этом крылась причина ее уныния, но обнял меня и попросил не тревожиться, заверив, что приложит все усилия, чтобы позаботиться о супруге. Он сказал, что его любовь излечит ее душевные раны, и, казалось, был непоколебим в своей убежденности. Никогда прежде я не чувствовала себя столь неуютно, столь неловко и никогда так сильно не беспокоилась за мою семью. И хотя я знаю, что не стоит горевать о прошлом, как же мне жаль, что Матеуш не нашел себе другую женщину! Но сожалениями делу не поможешь, а значит, я буду молиться и уповать на Бога.
5 апреля 1869 г.
Матеуш и Сибеллен готовятся к очередному путешествию. Я, как обычно, с ужасом ожидаю их отъезда, но в этом году зима выдалась настолько тяжелой, особенно для моей невестки, что мне не терпится их поскорее проводить. Сибеллен, кажется, почти утратила рассудок. Изменений в лучшую сторону я не замечаю, хотя, насколько мне известно, Матеуш перестал запирать это несчастное создание в ее спальне. Как бы ни было мне неприятно это признавать, но вынуждена констатировать, что за минувшие месяцы психическое состояние невестки явно ухудшилось.
Бо́льшую часть времени ее не бывает в особняке. Возвращается она всегда тропами, ведущими с пляжа, и я могу лишь предполагать, что она целыми днями бродит по берегу, очевидно, находя в этом занятии какое-то утешение. Я начинаю сильно волноваться, когда она отсутствует подолгу, а поскольку Матеуш сейчас в отъезде – он работает над доставкой заказа на судне под названием «Гусь», не таком большом, как «Сибеллен», – он не видит, как ведет себя его супруга, которая совсем забросила мальчиков… Мне кажется, она полностью потеряла интерес и к ним.
Дети находятся на попечении у меня, Каролины и учителей, и Михал вполне тем доволен, а вот бедный Эмун-младший без конца спрашивает о матери. И это так естественно! Братьям ведь не исполнилось и восьми лет. Мальчик не может понять, почему мама всегда печальна и избегает его.
Внешность Сибеллен заметно изменилась, хотя мне сложно сказать, как именно, ведь иногда мне кажется, что я не верю собственным глазам. Невестка перестала ухаживать за своими длинными черными волосами и больше не позволяет служанке расчесать их и сделать укладку, как раньше. Вместо этого она оставляет их распущенными, отчего выглядит довольно дико, а возбуждение, которое теперь сквозит в ее взгляде, только усиливает это впечатление. Голубой цвет ее глаз, который всегда казался мне прекрасным, приобрел какой-то литой оттенок (иначе и не скажешь), и я никогда не видела, чтобы чьи-то глаза так ярко светились изнутри. Кожа Сибеллен всегда была бледной, вне зависимости от того, сколько часов она проводила на пляже. Помню, как поначалу я советовала ей прогуливаться в тени, но она никогда ко мне не прислушивалась, и я была уверена, что скоро ее кожа покроется веснушками и потемнеет, как у цыганки. Но я ошиблась: даже сейчас она сохраняет фарфоровый оттенок, хотя и он претерпел некоторые изменения, которые я, признаться, затрудняюсь вам описать. В нем появился какой-то странный блеск, заметный лишь на свету.
Совсем недавно я украдкой взглянула на невестку, когда она, как обычно, возвращалась с пляжа по тропе, с мокрыми, развевающимися на ветру волосами и в небрежно наброшенной одежде. Изучая ее внешность, я впала в какой-то транс, просто не могла отвести от нее глаз. Это меня испугало, как и выражение ее лица – в нем читались тоска и душевный надлом. Я больше не обсуждала с невесткой ее мечту о дочери, не желая поднимать эту тему из опасения, что разговор наш только усугубит состояние, в котором она пребывает в последнее время.
Тогда я взяла на себя смелость посоветоваться с доктором Возником, однако тот признался, что не специализируется на проблемах, связанных с женскими эмоциями, и пообещал написать своему другу и коллеге из Америки, который, вероятно, сможет нас просветить. Увы, пока никаких новостей от него не было.
Прежде чем Матеуш отплыл на «Гусе», я обсудила с ним их предстоящее совместное путешествие. Сын согласился оставить Михала дома, потому что тот страдает от сильных приступов морской болезни всякий раз, как ступает на борт судна. Пожалуй, единственное, что радует меня в это непростое время, – это сознание, что мне разрешили оставить рядом с собой хотя бы одного внука.
Я выразила опасение, что Сибеллен будет крайне недовольна таким решением, ведь мы с Матеушем приняли его в ее отсутствие, но сын посоветовал мне ничего ей не говорить, и с тех пор мы ни разу не касались этой темы. Боюсь, невестка поднимет этот вопрос прямо перед отъездом, но времени до него осталось совсем немного, и планы касательно Михала пока не изменились.
Сейчас мне остается лишь смиренно ждать и надеяться, что добрый доктор скоро ответит и просветит нас, семья благополучно отправится в путь, а в нашем доме снова воцарится покой.
18 мая 1869 г.
Мой мир рухнул, и в жизни моей больше не будет ни одной счастливой минуты.
2 декабря 1870 г.
Прошло больше года с тех пор, как я брала в руки перо. Все это время мне не хватало духа занести в дневник несчастья, обрушившиеся на нашу семью, поскольку они слишком ужасны, чтобы их вынести, и слишком страшны, чтобы их описывать. Сама я не могу подобрать подходящие слова, а потому процитирую одну трагическую пьесу, которую прочитала недавно: «Сносить ли и пращу, и стрелу судьбы свирепой, иль, встав с оружьем против моря зол, борьбой покончить с ними?»[32]
Тем, кто с пеной у рта твердит нам о свободе воли, я решительно возражаю, ведь за всю свою жизнь (как ни богохульно с