– Ладно, детка, развлекайся.
Я вышла из кабинета, и ковер поглотил звук моих шагов.
Глава 2
Моя спальня выглядела так, словно в ней взорвалась бомба. Я сидела на полу перед открытым чемоданом, окруженная кипами одежды, сгруппированными по принципу «да», «нет» и «может быть». Беспрестанно проверяла погоду в Ирландии, пытаясь собрать подходящий гардероб. Но всё, что мне удалось узнать, говорило о том, что летом погода в Ирландии предсказуема не легче, чем фондовый рынок. Придется одеваться как капуста.
Мой взгляд привлекла стопка писем на комоде. Уже порядком устав от сбора вещей, я поднялась на затекшие от долгого сидения ноги, которые Сэксони зовет «ногами аиста», и, прихватив пачку писем, отправилась варить капучино. Точнее, варить его должна была наша уникальная кофе-машина, походившая на космический корабль. Лиз привезла её из Неаполя.
В нашей просторной и светлой кухне компанию мне составляло лишь тиканье часов. Я пригубила свой пенный напиток и потянула за резинку, скреплявшую пачку писем. Она порвалась, щелкнув мне по пальцам. Должно быть, письма пролежали в ящике изрядное время. Впрочем, Лиз была так мила, что прежде, чем спрятать эту корреспонденцию на веки вечные, сложила ее в хронологическом порядке. Я покачала головой, перебирая конверты, – большинство были даже не распечатаны. Неудивительно, что Фейт перестала писать. Ради чего?
В первых письмах о Джашере не было ни слова. Речь шла в основном о работе Фейт медсестрой, её борьбе с медицинскими институтами и желании сменить профессию. Ей страсть как хотелось объединить современные технологии и «древнюю мудрость», как она это называла.
Я наткнулась на фотографию нашего дома в Ирландии. Он выглядел точно так, как запомнился мне: старый, но ухоженный викторианский особняк, белоснежная изящная простота в окружении шалфейных клумб. Фейт и Лиз называли его «Сараборн». Было в этом доме нечто величественное. Двор представлялся необычайно ухоженным во всем – идеальной формы топиари[5], аккуратный газон, искусно подрезанные кустарники, тщательно поддерживаемая гармония садовых цветов разно-образных расцветок. По словам Лиз, моя бабушка Рози (чье ирландское имя произносится как Роушин[6]) педантично следила за чистотой и порядком в доме, а дедушка Патрик (на самом деле Падрейг[7]) прослыл страстным садовником, подчинившим себе природу, словно неистовый диктатор. Его стремление к полному совершенству чувствовалось даже в мельчайших деталях. На обратной стороне фотографии стояла дата – 2000-й – год спустя после моего рождения и год, когда дедушка умер. В тот момент наша семья еще была полной, и мы вместе отправились в Ирландию на похороны. Правда, я не помню ничего из той поездки. В следующий раз мы летали туда на похороны бабушки. Ни дедушку, ни бабушку я толком не знала, но во второй раз была действительно убита горем, поскольку как раз тогда нас бросил папа. Лиз и Брент развелись, но договорились о совместной опеке надо мной. Но оказалось, что даже такой вариант тяготил отца, поскольку и года не прошло, как он исчез в клубах сигаретного дыма, оставив лишь номер мобильного телефона на случай чрезвычайной ситуации. После этого Лиз уже не была прежней. Некоторое время она старалась быть хорошей матерью. Мы неплохо ладили, пока мне не исполнилось одиннадцать. Затем ее карьера пошла в гору, она обзавелась партнером, и на этом, как говорится, всё закончилось.
Я просмотрела следующие письма: Фейт предлагала Лиз моральную поддержку, приглашала вернуться в Ирландию и жить дома, хотела разделить с ней заботы о моем воспитании. Тетя признавала, что ей одиноко и, хотя женихи у нее имеются, ни один из них не является «тем самым единственным».
Уже ощущая некоторую сонливость, облокотившись на кухонный стол, я наконец нашла в письмах Фейт кое-что интересненькое. Она вспоминала, как несколько лет назад оказалась свидетелем медицинского чуда: пациентка умерла при родах, но ребенок остался жив.
Фейт ни с чем подобным раньше не сталкивалась. По всем медицинскими показателям малыш не должен был выжить. Отец крестил его, дав имя Джашер.
Вот оно, первое упоминание приемного кузена. Если у него был отец, почему он остался жить у моей тети? Я продолжила чтение, предполагая, что папа мальчика также трагически погиб. Но в течение нескольких следующих лет о Джашере не было ни слова, а я довольно тщательно просмотрела письма в поисках его имени.
Из очередного конверта выскользнуло несколько фотографий. На первом снимке я узнала Фейт, сидящую на корточках на лужайке, на коленях у нее был маленький мальчик. На обороте фотографии стояла подпись – «Фейт и Джашер, лето 2006». Я внимательно пригляделась к ребенку. Он был худ и долговяз, черноволос и черноглаз, со смуглой кожей. Несмотря на все солнце, которое его явно баловало, выглядел он так, словно кто-то только что застрелил его щенка. Такой затравленный взгляд и ни тени улыбки. А под глазами – темные круги от бессонницы.
На следующей фотографии Джашер стоял один, позируя у фонтана. Чуть постарше и чуть повыше, но все такой же тощий и с той же мукой в глазах.
«Знаю, ты будешь сильно потрясена, Лиз, но я приняла решение усыновить Джашера. Его отец так и не оправился после потери Мод и, похоже, не в состоянии (по его собственному признанию) воспитывать сына. Нам с ним еще предстоит оформить все документы, что будет непросто, но Джашер уже живет со мной и, кажется, чувствует себя лучше».
Фейт писала об этом так формально!
Я возобновила чтение, выискивая подробности о Джашере подобно гончей, идущей по следу.
В школе Анакаллоу ему пришлось нелегко. Он с трудом заводил друзей, не высыпался и каждый новый день переживал как пытку. В итоге Фейт забрала его из школы на год, наняв репетитора для домашнего обучения, поскольку ей самой нужно было продолжать работу. Она писала, что после этого состояние Джашера улучшилось, сон нормализовался и мальчик стал выглядеть счастливее. Однако Фейт всерьез беспокоила его склонность к затворничеству – Джашер ни с кем толком не общался и никуда не ходил. Нет, он не сидел дома, а практически постоянно находился на свежем воздухе, работал в саду, но пределы двора покидал с большой неохотой.
Наконец, я добралась до последнего письма в пачке. Мое внимание привлек рисунок фейри[8] на обратной стороне конверта – это было златовласое существо, чьи крылья казались влажными и сморщенными. Я взглянула внимательнее на изображение и провела по нему подушечками пальцев – оно было сделано от руки, вероятно, карандашами, и притом очень хорошо. Личико маленького фейри было сонным и удивительно реалистичным, нисколько не мультяшным. Любопытно. Фейт не лишена художественного вкуса и навыков.
К этому моменту я усвоила, что Джашер предпочитал жизнь отшельника, однако оказалось, что по мере взросления он обрел яркую индивидуальность. Юноша увлекся садоводством, ландшафтным дизайном и плотничеством – не зря же он так любил бывать на свежем воздухе. В строках последнего письма звучала неподдельная материнская гордость. Также в нем обнаружилась еще одна фотография, вложенная между страниц. Она упала на пол изображением вниз. На оборотной стороне аккуратным почерком Фейт было выведено: «Джашер Шихан, лето 2013». Значит, он носит фамилию Шихан. В 2013 году ему должно было быть шестнадцать. Я подняла фотку и перевернула.
Хочется думать, я разглядела нечто большее, чем просто красивое лицо, потому что, признаюсь, непроизвольно воскликнула «о божечки». Фейт и Джашер позировали на фоне деревянной беседки, одной рукой он обнимал ее за плечи. Впервые я заметила на его лице улыбку. Парень на фотографии вообще радикально отличался от того мальчика из предыдущих писем. Он возмужал и стал выше Фейт. На нем была простая белая футболка, плотно облегавшая крепкое тело, и потертые джинсы, из-под которых торчали босые ноги. Свободной рукой Джашер облокотился на перила беседки, обхватив один из столбиков загорелыми квадратными пальцами с обрезанными под корень ногтями. Развернутая козырьком назад бейсболка лежала на густых каштановых кудрях. Обратившись лицом к свету, он слегка прикрыл свои темные глаза. Улыбка и белые зубы резко выделялись на загорелом лице. Очертания темной бороды также добавляли выразительности его облику. Джашер выглядел на все двадцать пять, никак не на шестнадцать. И скорее походил на модель с рекламы зубной пасты, чем на отшельника. Это был бодрый здоровяк с фермы, а не затворник.
И вот с этим парнем мне предстоит провести лето? Я сглотнула. Не отыщется слов, чтобы описать его совершенство.
Этому снимку три года. Каков же он сейчас? Отложив последнюю фотографию Джашера и Фейт, я сложила письма в стопку в том же порядке и перевязала новой резинкой. Бросив их обратно в ящик стола Лиз, я вернулась в свою комнату. Прикрепив фотографию в углу пробковой доски, задумчиво вгляделась в нее. Меня охватило желание узнать этих людей и, быть может, понять, отчего моя мама так сильно дистанцировалась от своей семьи.
Насколько я знаю Лиз, Фейт едва ли получила хоть один ответ на все свои многочисленные письма. Возможно, на парочку ранних, но точно ни одного с тех пор, как Лиз вошла в партнерство. Ну, разве что Фейт посчастливилось получить однажды цифровую открытку на Рождество, но не более того.
Джашер, разумеется, был в курсе моего существования, но вряд ли он знал что-либо обо мне. Как ему понравится факт приезда кузины на целое лето? По-прежнему ли он так болезненно застенчив, как описывала его Фейт в юные годы? Сумеем ли мы поладить?
Я вернулась к сбору вещей. В куче под кодовым названием «нет» лежало красивое летнее платье цвета морской волны, показавшееся мне поначалу более подходящим для тропиков. В раздумьях я взяла его в руки. Вообще-то оно отлично смотрится на мне, пожалуй, даже сексуально. И я отправила его в стопку «да».