Майлис Штибарт-Шихан. Автопортрет. 1929. Она умерла спустя шесть лет после его создания.
Все авторы рисунков, за исключением Джашера, кровные родственники. Он – исключение, но зато видит призраков, вероятно, это как-то связано. А часть моих предков, похоже, не обладала способностью замечать фейри – иначе портретистов было бы куда больше, вон их сколько на древе! А я с какого-то перепугу принадлежу к меньшинству. По спине пробежал холодок, и я поплотнее закуталась в свой кардиган. Эти мои сны – не просто игра лишенного будничных впечатлений мозга. Ни один сон не может настолько точно совпадать с реальностью. Такого не бывает.
Защебетал мой телефон, и я, ахнув от неожиданности, даже подпрыгнула. Сердце заколотилось, как у спринтера. Я схватила мобильник с журнального столика.
Сэксони: «Что поделываешь?»
Я: «Потерялась в семейной истории. Судя по всему, в моем роду было немало художественных талантов».
Сэксони: «Ха! Жаль только, что к твоему поколению это не относится».
Я фыркнула от смеха – она права, мне и палку-палку-огуречик изобразить удавалось с трудом – и набрала в ответ: «А ты чем занята, негодница?»
Сэксони: «А у меня свидание с очень милым итальянцем. Не жди».
Я: «С которым из?..»
Сэксони сообщала раньше, что познакомилась с двумя парнями – оба красавчики, оба очаровательны.
Сэксони: «Данте».
Я: «Стеклодув?»
Я подождала, но она не отвечала. Что ж. Я положила телефон на столик с мыслью: скорее всего, она примется строчить где-нибудь посредине ночи.
К этому моменту в библиотеке царил беспорядок – я не потрудилась убрать на место последние альбомы, и теперь они, раскрытые на разных страницах, валялись на диване и журнальном столике, поскольку я была в полном смятении. Почему я? Мне требовался ответ, и инстинктивно я чувствовала, что найду его у Майлис.
Обратившись сыщиком, я обыскала все библиотечные полки в поисках того, что могло бы приблизить меня к разгадке. Бабушка с дедушкой вели дневники – этому научила их мать. Может, и Майлис тоже делала записи? Спустя полдюжины порезов от бумаги, переворошив выпачканными в пыли и чернилах пальцами массу каких-то переплетенных бумаг, я наконец набрела на золотую жилу. Маленькая черная книжечка, скрывавшаяся под стопкой точно таких же блокнотов. Дневники и мемуары.
Титульный лист был подписан от руки изящным почерком. Под чернильными брызгами выступали красивые тонкие буквы: Майлис Штибарт. С облегчением обнаружив, что дневник на английском, а не на гэльском, я так обрадовалась своей находке, что даже поцеловала книжечку.
Глава 22
На улице разгулялся ветер, и дождевые капли покатились по стеклам. Я спешно навела в библиотеке порядок, со всей тщательностью разложив дневники и альбомы, и затем только спустилась вниз, чтобы заварить чай. Устроившись на кухонном диванчике вместе со своей находкой, я принялась за чтение. За окном барабанил дождь.
Это был не совсем дневник, скорее, ученический альбом художника, полный рисунков людей и животных. У Майлис очень хорошо получались карандашные наброски. И хотя по большей части они представляли собой быстрые небрежные зарисовки, на них было приятно смотреть. Вот, например, женщина средних лет в чепце, склонившаяся с хворостом в руках у дровяной печи. Дверца печурки открыта, и блики огня, подсвечивающие ее лицо и одежду, выполнены так здорово, что я практически услышала треск пламени. Под рисунком было нацарапано «мама».
А вот картинки из мира животных: щенок, глаза и ресницы коровы, коровий язык, лижущий нос. Она не упускала ни единой детали – шерстинки, блестящая слюна, вкусовые рецепторы на языке – всему уделяла внимание.
Листая дальше, я обнаруживала все новые и новые изображения людей, некоторые с подписью, другие без. Многие из них были просто учебными эскизами рук, глаз, губ. Я остановилась на завершенном портрете мужчины, нарисованном по грудь. Темные кудрявые вихры выбились из-под шляпы, на шее повязан платок. Он не улыбался, но каким-то образом Майлис удалось передать, что человек этот счастлив. Морщин, говорящих о возрасте, почти не было, только несколько черточек на лбу и вокруг рта. Рядом с портретом юная художница написала «папа». Что бы там ни было, одно было ясно как день: Майлис обладала недюжинным талантом, и ее мастерство развивалось от просто хорошего до выдающегося. Переворачивая страницу за страницей, я словно наблюдала за долгим процессом художественного роста, только в ускоренном темпе.
Она экспериментировала с различными техниками: округлые линии для воссоздания пейзажа, штриховка на портрете молодой цветущей женщины по имени Айрин и даже акварельная малиновка в траве – первое цветное изображение в альбоме. И как раз после этого рисунка появилась первая содержательная запись. Волосы у меня на руках встали дыбом, когда я прочла первую строчку. Казалось, будто это написано специально для меня.
«Прошлой ночью мне приснился чрезвычайно странный сон, и он был далеко не первым».
На затылке волосы зашевелились тоже. Быстро читать не получалось.
«Мне понадобилось много времени, чтобы все вспомнить, но теперь, когда это случилось, видения явились мне так ясно, как небо в безоблачный день. Мне снилось, что я парю во влажном тумане. Под ногами ничего не было – я просто плыла, словно привидение. Я приблизилась к книжной полке, заставленной альбомами, и достала один. Он был полон изображений фейри. Во сне я знала их имена и одно за другим произносила каждое вслух. Смешно, что во сне я так сильно верила в существование фейри, что они казались мне вполне реальными».
Сердце в моей груди заколотилось так неистово, будто вот-вот сломает ребра и выпрыгнет наружу.
«Каждый раз, как я делала вдох, чтобы назвать их по имени, я чувствовала теплое дуновение ветра и слышала выдох. Будто я вбирала в себя дыхание фейри. Оно пахло мхом и жизнью. И с каждым новым вдохом я опускалась все ниже, пока не уперлась ногами в землю».
Рука моя сама собой коснулась рта. По словам Майлис, получается, что мы вдыхали выдохи фейри. И что? Мы вбирали их силу?.. Я положила раскрытый дневник на стол корешком вверх. Надо взять паузу, чтобы переварить всё это. Чтобы понять. Нет, на это понадобится целая жизнь! Ладони у меня похолодели и стали липкими, а на груди выступила испарина. В мозгу царил сущий хаос. Бред какой-то! Уставившись в потолок, я приложила холодную ладонь к сердцу, пытаясь хоть немного замедлить его ритм. Признаюсь – меня колотило от страха. Перед чем?..
Дрожащими пальцами я снова взяла дневник и перевернула страницу. И да – там был рисунок фейри. Первый фейри, нарисованный Майлис. Сверху на листе значилось: «Я понимаю».
– Что ты понимаешь, Майлис? – спросила я вслух. – То, почему в твоей библиотеке куча альбомов, заполненных изображениями фейри? Или нечто большее?
Я просмотрела следующие несколько страниц. Изображения людей и животных больше не попадались. Их место заняли образы только что вылупившихся фейри. Затем стали появляться зарисовки растений – порой настолько детально проработанные, что их следовало бы поместить в ботанический атлас. Часто они сопровождались подписями, в том числе архаичными гэльскими названиями.
Что бы ни происходило со мной, сначала это случилось с Майлис. Мой страх стал рассеиваться, его сменило чувство благодарности к ней. Перелистнув очередную страницу, я увидела запись от руки. Она была самой длинной из всех, встречавшихся прежде. И угодила, словно стрела, прямо в яблочко моего сердца.
«Со мной что-то происходит. Я никогда раньше не испытывала подобных чувств. И не знала все то, чем полна моя голова. Не понимаю, откуда приходят эти знания. Я лишь могу связать это с фейри и снами. У родника я обнаружила неизвестное мне растение – увидела, удивилась, потрогала. И душистая трава Lus na Cn’mh Briste[26] представилась мне, когда я коснулась ее листьев. Буквально через подушечки пальцев я узнала, что это растение обладает целебными свойствами.
Я также познакомилась с Fraoch’n[27] – ягодой, рассказавшей мне, что ее можно использовать для укрепления тонкой оболочки, окружающей мозг человека, и придания коже упругости. Я поняла все это, едва коснулась ее. С трудом представляю, что делать со всеми полученными знаниями. Не секрет, что меня и так считают затворницей, печальной старой девой, предпочитающей людям общение с природой. Так что пока я буду держать всё при себе, доверяя лишь этим страницам».
На этом размышления Майлис закончились и снова пошли рисунки. Только спустя несколько страниц я обнаружила новую запись, и ее слова заставили меня замереть.
«Я избавилась от мучительной головной боли. Мне было известно, что в такой ситуации хорошо помогает черный кохош[28]. Решила набрать немного, чтобы сделать настойку. Однако мир этого растения открылся мне, едва я прикоснулась к стеблю и словно вобрала в себя его целительную энергию. Я почувствовала, как головная боль ослабевает – гораздо быстрее, чем от настойки. Я становлюсь Мудрой. Фейри выбрали меня. Мне стыдно, что я не верила в них».
Мудрая. Это слово отдавалось во мне вибрирующим эхом. Его шептали и пели фейри в ночь своего вылупления. Но тогда я не придала этому никакого значения. А теперь поняла. Это не определение, это имя.
– Что значит мудрая, Майлис? – прошептала я, перелистывая дневник. Еще больше ботанических зарисовок и наблюдений за фейри – прозрачность их хрупких тел, изящество крошечных рук, воздушное свечение. Красота. Я скользнула по ним взглядом, не испытывая удивления. Мне требовалась информация.
И вот новая запись. Я была разочарована, когда поняла, что Майлис пишет совершенно на другую тему.
«Кузина Айрин заставила меня пойти на рождественские танцы в Анакаллоу, и, пожалуй, никогда я не была столь благодарна за то, что меня потащили куда-то вопреки моей воле. Я узнала самое благородное сердце! Друг Айрин Оуэн представил на вечере своего брата, необыкновенного Кормака О’Брайена».