О’Брайен? Я задумалась. Почему мне знакомо это имя?
Я продолжила чтение. В следующих заметках Майлис писала о страхе перед собственными чувствами, возникавшем, когда они виделись с Кормаком на публике. Было нетрудно понять, что девушка не привыкла к общению, но специально покидала зону комфорта исключительно ради компании этого молодого человека. Несколько загадочных фраз встретились мне среди рисунков растений и фейри. И вот, наконец, решающий момент.
«Я влюблена».
Мое сердце растаяло. Молодая женщина, о чьем существовании я не догадывалась до нынешнего лета, неожиданно стала значить для меня очень много. И ее счастье стало моим. От незатейливых слов Майлис мое сердце стало легким, словно воздушный шар, и грызущее меня любопытство отступило.
Я перевернула еще одну страницу и ахнула, увидев черно-белый карандашный портрет молодого мужчины. Подписи не было, но, несомненно, это и был Кормак О’Брайен. Интересно, Майлис рисовала его с натуры или по памяти? Волосы, темные, может, даже черные, зачесаны вперед по тогдашней моде и завиты над ушами. Высокий воротник подпирает мощный квадратный подбородок. Острые скулы, высокий аристократический лоб, полный чувственный рот, на верхней губе – маленький шрам.
– Ох, Майлис, – вздохнула я, вглядываясь в темные глаза О’Брайена, в надменно выпяченную нижнюю челюсть и орлиный нос.
Художница передала не только мужественную красоту лица своего возлюбленного, но и его характер. Его натуре были присущи равнодушие и высокомерие. И… не могу сказать наверняка, может быть, тому причиной шрам, но мне показалось, было нечто жестокое в движении его губ. В голове мелькнул автопортрет Майлис в том платье с шевронным узором, её мягкие, беззащитные глаза…
– Он тебе совсем не пара.
Глава 23
Утро я встретила в оцепенении. Накануне вечером, после ужина, устроившись в постели с дневником Майлис и намереваясь продолжить чтение и изучение рисунков, я банально заснула. Подозреваю, что просто обессилела от свалившихся на меня откровений.
Около восьми я открыла глаза, по окнам снова стучал дождь. Вылезла из постели, пошла на кухню, включила газовую плиту и поставила кипятиться воду. Достав банку с ирландским чаем, вынула из нее пару пакетиков и положила в заварочный чайник.
В этот момент открылась задняя дверь, и, шаркая о коврик ботинками, в дом вошел Джашер.
– Джорджи? Это ты?
– Она самая. Доброе утро. Забыл что-то?
– Ага, куртку, – засмеялся он. – Если пойдешь гулять сегодня, надень дождевик. Снаружи холодно и мокро. Можно подумать, что март на дворе.
Я посмотрела в окно: серое небо и морось. Выглянула в прихожую – Джашер застегивал молнию на дождевике.
– Как у тебя получается работать в такую ужасную погоду? – спросила я.
– Так тружусь-то я в помещении. На улице нужно делать только замеры. – Он надел бейсболку. – Все еще читаешь тот дневник?
– Ага. Прости, что уделяю тебе мало внимания. Чтение очень захватывающее.
– Мы прямо как пожилая супружеская пара, – улыбнулся Джашер.
За моей спиной засвистел чайник.
– Кстати, дорогой, – сухо проскрипела я, изображая чопорную немолодую женщину, – не возьмешь ли с собой горячего чая?
Он рассмеялся.
– Тебе стоило стать актрисой. Да, от чая не откажусь. Только если он уже готов, а то я опаздываю. Меня ждут, чтобы сделать заказ, тут, во дворе.
– Сейчас все будет. Стой здесь, я принесу. Две секунды.
Я нашла в буфете высокий алюминиевый термос, ополоснула его горячей водой, забросила в узкое горлышко два чайных пакетика и, выключив конфорку, налила кипяток в термос и себе в чайник.
– Молока добавить?
– Капельку! – отозвался Джашер из прихожей. – Спасибо, Джорджи. Ты просто золото!
Улыбнувшись, я достала из холодильника молоко и плеснула немного Джашеру. Но, повернувшись с пакетом молока в руке, я задела им термос, и тот опрокинулся. Кипяток брызнул мне на правое бедро и тыльную сторону правого запястья. Я взвыла от боли и выронила молоко. Слезы навернулись на глаза – так горела кожа. Я согнулась, стиснув зубы – мое тело, каждой клеточкой моля о пощаде, норовило принять позу эмбриона. Ожог оказался очень сильным.
– Джорджи! – Джашер вбежал в кухню прямо в ботинках, наследив на полу. – Что, черт возьми, случилось?
Я почувствовала его руку на своей пояснице.
– Ты в порядке?
Выпрямившись, я включила холодную воду.
– Обожглась.
Смочив водой кухонное полотенце, приложила его к ноге, а запястье подставила под струю. Кожа охладилась, но жгучая боль осталась. Я зажмурилась.
– Биджизус[29], как же ты меня напугала! Не так уж был нужен мне этот чай. Вот, держи, – открыв буфет, Джашер достал оттуда жестяную баночку с кусочком клейкой ленты на крышке.
Изящным почерком Фейт на ней было написано «Лавандовая мазь». Открутив крышку, он добавил:
– Намажь этим, помогает.
– Спасибо. Ты лучше иди. Прости за чай, – я выдавила из себя несчастную улыбку. – Мазью намажу.
Мне хотелось осмотреть свое бедро, но я не собиралась снимать штаны прямо перед Джашером.
– За чай не переживай. Ты точно в порядке? Может, нужен врач? – его взгляд прыгал между моим лицом и мокрой ногой, а промеж бровей появилась озабоченная складка.
Мое воображение нарисовало образы людей со шприцами и в белых халатах.
– Нет, все не так страшно. Поболит несколько дней и пройдет. Беги.
– Мне не хочется оставлять тебя в таком состоянии.
От одного его внимания мне уже стало чуть легче.
– Со мной все будет хорошо. Я уже большая девочка. Беги, Джашер. Увидимся позже.
Он кивнул, потрепав меня по плечу, и потопал к двери.
– Эм-м-м… – Джашер посмотрел на пол, на свои грязные следы.
– Я уберу, не беспокойся.
– Прости, – пробормотал он, поморщившись, и исчез в прихожей. До меня донесся звук открывающейся двери и его голос:
– Используй мазь!
Дверь захлопнулась.
– Ну ладно.
Я сдула с лица прядь волос и закрыла кран. Посмотрела на запястье с тыльной стороны – мокрая кожа была красной, и боль все не унималась. Рука дрожала. А к бедру словно приставили раскаленный нож. Я потянулась за баночкой с мазью, когда мой взгляд неожиданно упал на кустик лаванды, стоявший в горшочке посреди кухонного стола.
…едва я прикоснулась к ростку, и мне будто открылся мир этого растения…
Я заковыляла к столу и посмотрела на лаванду. Lavandula Dentata. Склонилась над ней, чтобы понюхать душистые листья, и вздохнула от удовольствия. Неуверенно протянув палец, осторожно прикоснулась к цветку.
И ахнула: лаванду окутало тончайшее туманно-зеленое мерцание. Оно пронизывало каждый листик и стебелек. Сведения о целительных свойствах растения заполнили мой разум, а его энергия запульсировала в моих пальцах, заставляя трепетать каждый нерв, проникая в меня до самых пяток. Жажда того, что было внутри цветка, сжала все мое нутро. Это было как голод, острая потребность. Я втягивала в себя эту энергию, ощущая, как химические соединения, проникающие в клетки тела, стремительно преобразуются. Нервные окончания моей руки гудели, как рой пчел. Эта вибрация шла от запястья по костям и мышцам к плечу, потом опускалась по позвоночнику и заполняла грудную клетку. Вот она дошла до моего сердца, а после разлилась по всем большим и малым кровеносным сосудам.
Жжение и боль исчезли. Я убрала палец в сторону и, тяжело дыша, застыла. Свечение, окутывавшее растение, рассеялось, а вибрация энергии стихла, оставив после себя приятную пульсацию жизненной силы.
Приложив руку к сердцу, я ощутила его учащенное биение. Засмеялась и икнула.
– Кажется, ты мое новое любимое растение, – сказала я лаванде и взглянула на свое запястье: ожога как не бывало. Боль исчезла. Ничего. Единственным свидетельством того, что я пролила чай, было мокрое пятно на штанах. Я упала в кресло. Дыхание замедлилось. Взглянула на лаванду, безмятежно стоявшую в горшочке. Она отдала мне всё, но осталась прежней.
Но я…
Я изменилась, очень изменилась. Схватив дневник Майлис, снова открыла его там, где остановилась накануне вечером.
Глава 24
Понятие элементаль земли я сочла наилучшим объяснением того, что значит быть Мудрой. И это меня не очень взволновало. А вот упоминание об оттисках прошлого буквально выгнало под дождь.
«Я потрясена этой новой силой. С помощью обыкновенной горсти земли я могу видеть оттиски прошлых событий так, словно сама при них присутствовала. Мне достаточно мысленно попросить землю показать то, что она знает. Возможно, эти образные отпечатки остаются от каких-то незавершенных историй, а у Мудрой (элементали земли?) есть к ним доступ».
Я прочла эти строки, и вокруг стало тихо-тихо; я откинулась на спинку дивана в глубокой задумчивости. Элементаль земли. Дождь лил, барабаня по окнам. Но я не обращала на него внимания, словно в ушах была вата.
Я положила дневник на стол и встала. Майлис была Мудрой, и я была Мудрой. Раз так, я тоже должна уметь то, что она описала. Не думая ни о каком дождевике, я открыла дверь и вышла на улицу. Спустившись по мощеной дорожке вниз, ступила на траву, и вот уже мокрые ноги скользят в шлепанцах. Но я не чувствовала ни холода, ни жара, как не было ни трепета, ни волнения, напротив – меня наполняло лишь одно глубокое спокойствие.
Пройдя через лужайку, я оказалась в саду, где земля была мягче. Остановилась, глядя на черную почву. Прикрыв глаза, я думала о Майлис. Затем нагнулась и погрузила пальцы в грунт, так что грязь забилась под ногти. Выпрямившись, встала с горстью земли в ладони, обводя взглядом задний двор. И когда перед моими глазами возникли отпечатки образов Майлис и Кормака, с легким вздохом чуть отступила назад.
Они выглядели, будто на экране телевизора возникли помехи: их фигуры очерчивали прерывистые линии, контуры распадались на пиксели. К этому моменту я усвоила, что быть Мудрой – значит понимать природу так, словно она часть тебя самой, уметь впитывать целительную энергию земли, а теперь…