– Хорошо, я задам другой вопрос, который меня тоже очень интересует, поверь мне., – продолжил старик, обращаясь к Либеро. – Скажи мне, мальчик мой, что бы ты сделал, окажись на моем месте в начале президентского срока? – спросил старик.
Либеро спокойно ответил на вопрос, сказав: «Дал бы свободу людям». Однако его губы задрожали, и он, видимо, испытал раздражение из-за такого глупого вопроса. Подвигаясь ближе ко мне, он шепнул: «Я не слышу его мыслей, Эд».
Я впервые за долгое время видел его таким. Даже почувствовал гордость за него. Но неожиданно я испугался, когда старик Виса разразился сильным хохотом. В его смехе были нотки сарказма, ярости и гордыни, которые заставили меня дрожать. Он смеялся так, будто вот-вот крыша дворца обрушится, погребая нас под завалами.
– Свобода? Ты говоришь… свобода? – продолжал смеяться президент Виса. – Дай этим людям свободу и на следующий день ты увидишь страну, где царствует анархия. Ты вернешься к времени сразу после атомной войны. И у этих людей не будет никакого будущего. Вам, глупым юношам, гонимым юношеским максимализмом, и непонять, что основа стабильности – в дисциплине, основа дисциплины – страх! Любой народ должен подчиняться закону!
– Закону, – перебил Либеро, – а не террору! Что ты добьешься нагнетанием страха на людей?!…
– Дисциплину! – теперь пришла очередь перебить собеседника президенту Виса. – Дисциплину! Дисциплина нужна этим людям, для их собственного блага! И поверь мне, мальчик, если бы дисциплина была у наших предков, всей этой ядерной бестолковщины не было бы! Нас распирало от свободы действия, и мы поплатились за эту чрезмерную вседозволенность. Вокруг радиационный песок – вот твоя свобода. Люди, злоупотребляющие свободой, от нее и захлебнутся!
– Да если бы у людей не было алчности, жадности и ненависти, как у тебя, не надо было бы думать о дисциплине, – крикнул Либеро. Его горло охрипло, и последние слова прозвучали еле еле.
– Дисциплина, которая добивается того, что калечит людей… – в свою очередь, я быстро пересек зал, наклонился к президенту и взглянул ему в глаза. Его взгляд сразу же упал на мои шрамы на лице, шее, на руках. – Ничего не значит.
– Господин Верховный президент. Мир не стоит на месте. Он меняется. Люди меняются. Дайте им возможность изменить себя к лучшему, – добавил я, отойдя на свое место. – Оттого, какой ответ мы сейчас получим, покажет ваше истинное отношение к ним. Делаете ли вы все ради их блага или нет.
– Эд, ты отлично знаешь, какое у него отношение! – вдруг тихо произнес Либеро. – Правитель, думающий о благе народа, не будет терроризировать его.
– Дорогой мой Либеро. Ты настолько же наивен, насколько глуп. Я создал полицию порядка и дал этому городу относительное спокойствие. Попробуй жить среди головорезов и бандитов. Не казни я их и не установи комендантский час, этот город был бы жалок. И вместе с тобой стояли бы не твои друзья, а кучка бандитов, – снова перебил президент Виса. – Я уничтожил их без суда и следствия. И что случилось.
…Между тем, в паре километров от резиденции «Астория», в своем душном кабинете сидел Верховный комендант Аланбей Карбинский и смотрел на телевизор, дрожащими губами от напряжения. Рядом с ним в кресле сидел Эрнесто, заместитель Реймонда, который теперь принял роль влиятельного советника. Они следили за событиями в кабинете Верховного президента, понимая, что резиденция Висы стала последней опорой, взятой штурмом.
Карбинский, будучи советником Висы, скрывал свою неоднозначную позицию от своего руководителя. Однако Реймонд знал о его сомнениях.
Эрнесто встал и посмотрел в окно, где виднелось скопление армии, готовой к штурму. Он понимал, что приказ должен быть отдать генералом, который сейчас находился в заточении. Нервно почесывая затылок, Карбинский следил за переговорами, понимая, что ситуация становится все более напряженной.
– Знаете, что я вам скажу, – вдруг нарушил молчание президент Виса. Он был уставшим, но довольным. – Люди ужасно тупые. И можете мне поверить, так думают все правители. Не легко руководить стадом. После войны мы превратились в диких зверей. Убивали друг друга, грабили, насиловали. Просто невозможно поверить во что может превратиться человек, если нет над ним контроля. Хуже всякой дикой твари. Чтобы они прекратили это, пришлось бить их, убивать крайне безумных, а оставшихся дисциплинировать. Так происходило все это время. Я избавился от всех несогласных, убийц, грабителей. Я не жалею об этом.
– Но, когда люди начнут жить благополучно, своей жизнью? – спросил Либеро.
– А не зачем это. Люди постоянно будут требовать благополучия. Дашь хлеб, будут требовать дать кров. Дашь жилье, будут нужны развлечения. И так до бесконечности. Но люди, живущие на грани голодной смерти, будут требовать только одного – защиты. И мы ее дадим. И больше ничего. Они должны постоянно работать, не оставляя свободного времени ни на что. И такого не будет. Люди должны жить в нищете, чтобы нуждаться в нас. Они должны испытывать потребности, которые мы можем удовлетворить понемногу, чтобы служить нам. На краю голодной смерти, они готовы на все: пойти на войну, работать и работать, служить, ненавидеть наших врагов. И многое другое. Вот так. И это простейшая формула, которую использовали 100 лет назад, 200, до ядерной войны. Мы не заинтересованы, чтобы у людей было все. Мы не заинтересованы в том, чтобы война завершилась. Мы не заинтересованы возрождать разрушенные города. Ведь, пока есть разруха, они, как скоты, будут искать защиты. А мы ее предоставим взамен на полное подчинение. Вот так вот, мой дорогой, – Верховный президент вновь улыбнулся.
– Твой режим бессмысленный. Ты не имеешь права мучить людей, – чуть ли не крикнул Либеро.
– Да что ты говоришь?! Надоел им этот режим, понимаете ли! Вы живете в этом мире чуть больше 20 лет, а уже успели устать от этого режима? Вы сопляки! Люди не получат никакого благополучия! – похоже, что это было точкой, и говорить на эту тему Верховный президент больше не хотел.
Либеро взглянул на меня. «Мы сделали все, что смогли», – прошептал я. Он достал рацию и негромко сказал: «Достаточно, отключайте эфир. Принесите в кабинет дисплей». Потом он повернулся к президенту и коротко сказал: «Ты проиграл».
Красовавшаяся на лице Висы самодовольная ухмылка исчезла в миг. Он нахмурился так, словно готов был взорваться атомной бомбой. Конечно, Виса сразу же догадался, что его обманули. В этот момент в зал прикатили плоский телевизор на колесах и включили. На нем был единственный кадр – площадь перед резиденцией «Астория», неимоверно полная людей, которые с удивлением переглядывались друг на друга. Некоторые даже что-то выкрикивали. Мы увидели, что люди стали живым щитом между армией и резиденцией «Астория», явно не давая солдатам взять штурмом здание. Но армия была на исходе.
– Они видели и слышали все. И вряд ли они захотят жить, как скоты, – сказал я, подходя к столу. В этот момент муха, сидевшая все это время на картине, полетела и медленно опустилась на мою ладонь. Я показал ее старику. Потом муха вновь взлетела и вернулась на свое место, на картину. – Мы показали твое истинное лицо твоему народу. Я точно знаю, что они не в восторге от твоей программы. И если бы твой страх был не настолько сильным, чтобы отгородить свой кабинет от вида на площадь перед резиденцией, ты увидел бы всех этих людей из окна.
– Что же ты собираешься сделать без «виброна», господин президент? – спросил Либеро.
Президент опустил голову. Его голова дрожала, как дрожит тело, если мерзнет. На секунду мне показалось, что он сел, чтобы сложить свои полномочия и подписать нужные бумаги. Мединский все это время стоял, как статуя. Но ужаса, произошедшего в следующую секунду, я не предвидел.
– Хотите узнать, что я сделаю? А вот что! – старик резко схватил пистолет, лежавший на полке под столом, и выстрелил в Либеро.
Следующие секунды показались мне вечностью. Все происходило, как в замедленной съемке. Один выстрел угодил в грудь Либеро. На белой рубашке парня в области груди расплывалось большое кровавое пятно. А на его лице застыла улыбка. Он закрыл глаза и рухнул на пол. Умер он мгновенно, не успев сказать ничего. Алонум Виса стал хохотать. Его жестокий смех был настолько громким, что купол этого зала содрогался, словно во время землетрясения. Я подбежал к Либеро, но ничего не смог сделать, кроме как ныть от ужаса, горя и безысходности.
Либеро стал мне родным братом, помогал мне, заботился. Но он исчез из этой жизни настолько стремительно, что я не успел осознать, какая на самом деле тяжелая это потеря.
В следующую минуту я резко повернулся и выстрелил прямо в голову Висе. Пуля угодила прямо в лоб старику. Его глупый смех застыл на лице. Он упал, так и не поняв, что случилось. Мединский, которого задержали двое наших братьев, вырвался из их тисков и побежал в мою сторону, злобно рыча, как шакал. Я встал и испустил на него весь магазин пистолета.
В зале резиденции президента Федерации Юга наступила гробовая тишина. В помещение вбежали другие наши братья и пытались безуспешно вернуть Либеро к жизни. А я просто сидел. Казалось, что эта ситуация стала последним испытанием, который просто лишил меня рассудка.
…В этот момент, сидевший в кабинете Верховного коменданта магистр Эрнесто, просто закрыл лицо руками. Возможно, он единственный предполагал худший поворот событий. Но ему было плохо от того, что случилось с Либеро. Казалось даже Аланбею Карбинскому было жалко Либеро. В его глазах читался ужас, будто это мгновенье застало его врасплох. Собравшись с мыслями, Эрнесто начал говорить:
– Наша жизнь миг. Пройдет лишь доля секунды во Вселенной, и мы немедленно состаримся и умрем. Это случится несмотря ни на что. И когда этот миг настанет, вы поймете, что все прошлое невозможно унести с собой в могилу. Величия у вас нет, есть страх народа перед вами, который будет забыт сразу же после вашей смерти. Признания у вас нет, есть лишь известность из-за ваших злых деяний, которые люди постараются забыть сразу же, при первой возможности. И поверьте мне, они это забудут.