У некоторых людей есть вера в ад. Прожив жизнь в грехах, попадаешь туда и вечность горишь, но не умираешь. Что-то вроде такого произошло и со мной.
– Успокойся, Эд. Сейчас станет легче, врач уже ввел в тебя антирадиоционику (противоядие от радиационного газа). Я не знал, что у тебя такая сильная реакция на радиационный газ. Тебе всегда надо носить с собой противогаз, – говорил Либеро, крепко сжимая мои руки.
Я с трудом слышал слова Либеро. Мне казалось, он стоит на одной из скал вокруг Метрополиса и во весь голос кричит мне, а я еле улавливаю его слова.
Когда зрение прояснилось, и туман перед глазами рассеялся, я смог разглядеть, что со мной происходит. Я лежал в тесной комнате с единственным окном позади кровати. Судя по белоснежным стенам, капельнице и другим медицинским приборам, это была больница.
Передо мной висела огромная картина давно ушедших веков. На ней были изображены горы, леса и блестящая река, которая переливалась при свете лампы на потолке. Казалось, если смотреть на нее хотя бы пять минут, можно перенестись туда.
Еще меня удивило, что здесь было электричество.
Где-то вдалеке, в неизведанных глубинах моего сознания, я вновь услышал медленную речь Либеро.
– Эдмунд, ты слышишь меня? Ну что, боль отпускает? – спрашивал он меня, ожидая, что я кивну в ответ.
По лицу Либеро было видно, что он сильно перепугался за меня. Действительно, боль постепенно отступала. Будто бы струйка прохладной родниковой воды текла по моему телу, медленно и успокаивающе. Когда боль утихла, я смог расслабиться. Голова, которая была готова вот-вот взорваться, неожиданно охладела.
Но я еще не совсем понимал, что произошло. Хотя нет, я отлично знал: я отравился, наглотавшись радиационных газов. Этот газ прожигал все органы, если ему удавалось проникнуть внутрь организма.
Я вспомнил, как в детстве я уже отравился этой радиацией. Отец бегал вокруг меня как ошпаренный. Мать побежала в Министерство народного здоровья за пузырьком антирадиционики. В общем, тогда я был на грани смерти. Меня удалось спасти, благо мать успела. Но врачи удалили у меня одну почку. На восстановление пищеварения ушли месяцы.
Понимаете, это даже не радиация в привычном понимании. В нашем мире, где ядерная война завершилась больше века назад, все изменилось. Исчезли почти все животные, почти все растения, некоторые металлы трансформировались в новые вещества.
То, что мы называем «радиацией», – это следствие взрыва ядерных бомб. Воздух на Земле отравлен. Время от времени в разных уголках земли, особенно в местах, где упали бомбы, радиоактивные остатки активизируются и смешиваются с воздухом, происходят выбросы.
Отравленный воздух, попав в легкие, способен прожечь их. Распавшись на части, элементы могут вывести из строя любой орган.
Главное – не позволить этому воздуху попасть внутрь организма во время выбросов. В малых количествах вредные вещества нейтрализуются человеческим иммунитетом, но в больших – это верная смерть без противоядия.
Обычно для защита от газа мы надеваем противогазы, а более богатые люди вводят инъекцию антирадиационики, которая обезвреживает опасные вещества уже в организме. Антирадиационика – это антидот, и его запасы ограничены.
– Я знаю, в столице сложно достать антирадиационику, поэтому вы пользуетесь противогазами. Сегодня был сильный выброс, слишком насыщенный. Я и сам поздно заметил, брат. Просто в отличие от тебя я адаптирован. Не бойся, теперь я этого не допущу, – говорил Либеро.
Его слова расплывались в душном замкнутом пространстве. Мне захотелось сказать, что все в порядке, боль прошла, но я не мог проронить ни слова, лишь пролепетал что-то невразумительное.
– Тебе придется поспать где-то час, чтобы вернулась речь, – послышался голос где-то над моей головы.
Это был доктор. Мужчина лет 26. Как и многие здесь, он был молодым: открытый лоб, нос с горбинкой и мертвенно-белый цвет кожи. Он важно поправил капельницу, потом вытащил из кармана градусник и осторожно опустил его мне за пазуху. Только когда он присел рядом, я смог разглядеть его лицо. От глаза до края губы тянулся шрам, будто его полоснули ножом.
– Успокойся, Эдмунд. Ты в больнице Метрополиса. Сейчас боль стихнет, антидот завершит свою работу, и я тебя выпишу. Не торопись, – тихо проговорил доктор.
Он достал градусник и бросил на него недоброжелательный взгляд.
– Спасибо, доктор, – поблагодарил Либеро.
Он подошел к двери, намереваясь выйти из палаты, но остановился в двух шагах от порога:
– Поспи несколько часов, отдохни. Скоро уже утро, – сказал он и захлопнул двери.
Через три-четыре часа, я мог ходить, мысли прояснились, а внутренняя боль утихла совсем. Ноги еще подкашивали, но я, прихрамывая, я подошел к окну.
Передо мной раскинулся невероятный вид. Сотни каменных скал, словно толпа великанов обратились в сторону яркого красно-золотого солнца. А оно, словно царская особа, не спешило прогонять сон, и выглядывало украдкой, через каменные исполины. На небе не было ни одного облачка. Наступило утро.
Я смотрел на этот пейзаж из третьего этажа и думал, что совсем рядом, там за этими камнями находится столица с тысячами человек, которые в этот момент идут на работу по главной улице.
Через пять минут ко мне зашел Либеро. Он выглядел уставшим. Под глазами виднелись мешки, лицо немного почернело. Видимо, он не спал всю ночь, борясь за мою жизнь вместе с докторами. Я чувствовал, каких усилий ему стоит просто улыбаться мне в таком состоянии.
– Ты готов, брат? Как ты себя чувствуешь? – спросил он, осторожно закрывая за собой дверь.
– Такое чувство, будто всю ночь пил растворенный цемент. У меня неприятный вкус на языке, – проговорил я, и с каждым словом, мой голос становился тише.
– Ты меня здорово напугал, – сказал он. – Мы пойдем домой, и ты там еще поспишь. Сегодня, я думаю, ты должен отдохнуть.
Мы вышли, когда жара сгущалась в улочках Метрополиса. Воздух был чистым, но доктор все равно вручил мне противогаз и на всякий случай сделал прививку от радиации.
Мы шли по главной улице города. Метрополис по своему плану представлял собой округлый город с четырьмя главными улицами, равными четырем сторонам света, которые начинались от Созерцающей башни и уходили на юг, север, восток и запад. Остальные улицы были кольцевыми, параллельно к Башне. Их было пять. Между ними находились дома. Ближе к Созерцающей башне располагались социальные объекты, на следующей кольцевой улице и далее – трехэтажные и двухэтажные жилые дома.
На улице было на редкость свежо. Рассвет окрашивал небо в алый цвет. Дом Либеро был расположен на четвертой кольцевой улице, ближе к южной главной улице.
– Мне хочется спросить, – начал я, но закашлялся.
– Успокойся, брат, не спеши, дыши ровно, – подсобил Либеро. Он все еще поддерживал меня, ведь я немного хромал, ноги время от времени теряли силу.
– Как вы здесь живете? Под вашими ногами камень. Где вы берете еду и воду?
– С водой проблемы большие. Впрочем, как и в столице. Ты, наверное, не видел, но под Созерцающей башней есть резервуар. Когда идет дождь, крыша башни раскрывается, чтобы собирать дождевую воду, которая уходит под башню. Также под башней есть резервуар для продовольствия. В принципе, здесь в каждом доме есть технологии, которые собирают дождевую воду. В дни, когда наступает острый дефицит, у нас есть трубопровод в южной части скалы, уходящий глубоко в землю. Воды из земли мало, но хватает, чтобы пережить засуху. А еда у нас на пятой улице. Ты вчера, наверное, заметил вдоль пятой кольцевой улицы длинное полукольцевое здание из белого полиэтиленового пакета? Это теплица. Ну, ты знаешь, она напоминает стену вокруг нашего города. Мы выращиваем там фрукты и овощи, – объяснял он, не переставая идти и поддерживая меня. – Мы выращиваем продовольствие без почвы.
Я убрал руки с его плеч и попытался пройтись самостоятельно. У меня получилось сделать несколько шагов. Ноги уже не так уставали. Сделав пару секунд передышки, я пошел сам. Я ступал, как ребенок, которому только перерезали путы по одной из древних традиций. Да уж, похоже, я наглотался баллона газа, что меня напрочь парализовало.
Мы шли медленно. Солнце слепило глаза, но оно было нежным, теплым. Мне казалось, что кто-то гладил меня по голове и говорил ласковые слова. Осознав, какие чувства нахлынули на меня из-за ласкового солнышка, могу сказать, что никогда раньше оно не было таким приветливым.
Атмосфера постепенно возвращается в свое русло, мир вновь добреет, все восстанавливается. Впервые в своей жизни я посмотрел на мир позитивно. Это все равно как проснуться утром и взглянуть на вспотевшее окно. Ничего не видно. Но если ты протрешь стекло, то тебе откроется мир.
– Мы очень надеемся, что у нас все получиться. Надежда – это все, что у нас есть сейчас. Большего себе мы позволить не можем. Мы и так зашли далеко. Организовали подпольное правительство. Заранее написали Конституцию и некоторые законы, обдумали политический строй в случае свержения нынешней власти. Если Верховный президент Виса отдаст нам власть, мы возродим природу, научим людей не бояться и жить, будучи ответственным только за свое будущее. Смена власти должна пройти без потрясений, – рассказывал Либеро.
Я воспринимал его слова словно боевой клич, они отзывались где-то далеко в моем сознании. В реальности же меня не покидало чувство умиротворения, возрождения и тепла.
– Солнце стало приветливым… Это странно. Я не знал, что утром оно бывает приветливым, – вдруг произнес я, перебив Либеро, и в моих словах звучало открытие нового, неизведанного.
– Действительно, – согласился Либеро, его глаза на мгновение засветились отраженным светом. – Знал ли ты раньше, что солнце не только обжигает тебя, но и дает свет, жизнь и тепло этому миру?
– Нас научили бояться ультрафиолетовых лучей.
– Когда-то мир боготворил это светило, пока был защищен слоем атмосферы. Сейчас мы его боимся, потому что оно прожигает нас насквозь. Ирония в том, что однажды дарило жизнь, теперь угрожает ей, – Либеро вздохнул, обращая взгляд к небу, где начинался рассвет. – Кстати, нам надо спрятаться скорее, пока не наступил полдень.