3 ноября вражеские орудия уже прямой наводкой били по спешно возводившимся оборонительным укреплениям Севастополя. Авиация люфтваффе постоянно висела в воздухе и затрудняла снабжение севастопольского гарнизона морским путем. Гитлеровские генералы без бинокля могли видеть окраины города. Это придало Манштейну, его штабу уверенности в успехе операции по захвату Севастополя, и они предприняли попытку с ходу овладеть черноморской твердыней.
7 ноября группировка танков 1 1-й армии при поддержке пехоты прорвалась к поселку Дуванкой. Казалось, путь к Севастополю открыт, но на ее пути встали бойцы морской пехоты 18-го батальона. В течение нескольких часов они держали оборону, в живых осталось всего пятеро, отважные моряки не сдались и продолжали стоять насмерть. Закончились боеприпасы, и тогда политрук Николай Фильченко, обвязавшись гранатам, бросился под головной танк. Вслед за ним матросы Юрий Паршин и Даниил Одинцов повторили его подвиг. В том бою морские пехотинцы подбили десять танков противника, ни на шаг не отступили с рубежа и держали оборону до подхода основных сил. В тот и последующие десять дней немецко-румынские части с трех направлений пытались взломать советскую оборону, но сумели продвинуться всего на один-полтора километра, началась 8-месячная героическая эпопея защиты Севастополя.
Более драматично складывалась обстановка на Керченском направлении. 51-я армия, в командование войсками которой с 30 октября вступил генерал-лейтенант Павел Батов, подвергаясь непрерывным атакам противника на земле и с воздуха, с тяжелыми боями отходила к Керчи и Феодосии.
4 ноября приказом командующего войсками Крыма был создан Керченский оборонительный район. В его состав вошли уцелевшие части 51-й армии и Керченская военно-морская база. Это было запоздалое решение, и оно не могло остановить надвигающейся катастрофы. Новому командованию не хватало оперативности в принятии решений, четкой координации между подчиненными частями при отражении ударов противника. При численном превосходстве в авиации и артиллерии они крайне неэффективно использовались против мобильных бронетанковых групп противника.
Спасая положение, Ставка ВГК направила в Керчь своего уполномоченного маршала Григория Кулика, что только усугубило положение советских войск. По мнению его современника, будущего главного маршала артиллерии Николая Воронова, Кулик был человеком «…мало организованном, много мнившем о себе, считавшем все свои действия непогрешимыми. Часто было трудно понять, чего он хочет, чего добивается. Лучшим методом своей работы он считал держать в страхе подчиненных. Любимым его изречением при постановке задач и указаний было: «Тюрьма или ордена». С утра он обычно вызывал к себе множество исполнителей, очень туманно ставил задачи и, угрожающе спросив: «Понятно?», приказывал покинуть кабинет. Все получавшие задания обычно являлись ко мне и просили разъяснений и указаний…»
Близкие к этим давал оценки и Леонид Георгиевич. Он писал:
«…жестким высокомерным поведением он (Кулик. — Прим. авт.) вызывал, мягко говоря, неприятие большинства командиров. Ситуация на фронте была критической, Г. Кулик своих промахов понять не мог да и не хотел… В нарушение приказа Ставки и своего воинского долга санкционировал сдачу Керчи противнику и своим паникерским поведением в Керчи только усилил пораженческие настроения и деморализацию в среде командования крымских войск»[17].
Как результат, волюнтаризм и непрофессиональные действия Кулика привели к тому, что 16 ноября последние части 51-й армии в беспорядке, с огромными потерями, оставили Керчь. Под непрерывным артиллерийским огнем, налетами авиации люфтваффе лишь немногим командирам и красноармейцам удалось живыми добраться до Таманского полуострова.
19 ноября Кулик был отозван в Москву и предстал перед Специальным присутствием Верховного суда СССР. 19 февраля 1942 года, по итогам заседания, он был призван виновным, лишен всех правительственных наград, позже, 2 марта, понижен в звании до генерал-майора.
Все это уже не могло изменить положение советских войск в Крыму. Он перешел под полный контроль немцев. И только героический Севастополь, бойцы подземного гарнизона в Аджимушкайских и Старокарантинских каменоломнях не покорились оккупантам и продолжали сражаться. Их травили газами, выжигали огнеметами, заливали фекалиями, но они в отличие от бывшего маршала Кулика не отступили и стояли насмерть.
В ту лихую годину смерть обошла стороной Леонида Георгиевича и Антонину Григорьевну. Ей и ее коллегам Баранову, Тененбойму, Богданову вместе с начальником Особого отдела 51-й армии полковником Пименовым и его заместителем полковником Хваленским удалось вырваться из кромешного ада, что творился в Керчи, уцелеть под бомбежками и на барже переплыть в Тамань. Там их никто не ждал, царила полная растерянность. Комендант местного гарнизона не смог предоставить им даже мало-мальски подходящего помещения.
Поэтому Пименову вместе с подчиненными оставалось полагаться только на самих себя. Наспех отремонтировав бывшее правление рыболовецкого колхоза, они на ходу принялись налаживать контрразведывательную работу. Через несколько дней к ним присоединились Леонид Иванов, второй заместитель Пименова полковник Звездин, начальник 1-го отделения подполковник Душник, начальник 3-го отделения подполковник Гинзбург и его подчиненные, старшие лейтенанты Буяновский, Козаченко и Стороженко. Им с боями удалось вырваться из Керчи, найти уцелевший баркас, чудом избежать бомбежки и переправиться в Темрюк. Узнав, что отдел находится в Тамани, они на перекладных добрались до станицы Крымской и оттуда на машине полевой комендатуры приехали в Тамань.
Основное внимание контрразведчики сосредоточили на выявлении среди потока военнослужащих, вырвавшихся из Крыма, вражеских агентов, дезертиров и членовредителей. Воспользовавшись ситуацией, сотрудники абвера, не особенно заботясь о качественной подготовке, массово вербовали попавших в плен советских военнослужащих и забрасывали их в Тамань. Только за первые несколько недель подчиненные Пименова задержали и арестовали свыше полутора десятка агентов. Объем работы настолько возрос, что к ней привлекли Антонину и Татьяну-«Кнопку». Они занимались тем, что оформляли протоколы допросов, фильтрационные дела и, когда оставалось время, помогали подругам оборудовать пункт ПК, его разместили на месте почтового отделения совхоза.
Там Антонину нашел дежурный по отделу Богданов и довел распоряжение Пименова — немедленно прибыть к нему!
Она не знала, что думать, и теребила Богданова вопросами:
— Что случилось, Коля? Зачем он вызывает?! Почему меня?
— Точно не знаю, но волноваться не стоит, — успокаивал ее Богданов.
— Да как не волноваться, когда вызывает сам Пименов?! Зачем?
— Я только могу предполагать.
— Так чего мне ждать, Коля? Чего? — допытывалась Антонина.
— Ты же немецкий знаешь? — продолжал говорить загадками Богданов.
— Учила, и что?
— Толька Баранов говорит: на немецком ты шпрехаешь не хуже самих фрицев.
— Чего, чего? Каких еще фрицев?
— А ты что, еще не слышала?
— А чего слышать?
— Тут этих гадов, немцев, так кличут, — пояснил Богданов.
— Слушай, Коля! Ты мне уже голову совсем заморочил! При чем тут фрицы и Пименов?! — начала терять терпение Антонина.
— А при том. Буяновский и Стороженко притащили в отдел важного фрица!
— Да ты что?! Как?! Откуда!? — поразилась Антонина.
— С неба свалился, — пояснил Богданов и ткнул пальцем в потолок.
— Так он живой?
— Живой, живой гад! Когда брали, зараза, орал: «Сталин капут!» Вражина еще тот! Сама увидишь. Ну давай! Давай, пошли! — поторопил Богданов.
Антонина на ходу надела бушлат, присоединилась к Богданову и поспешила в Особый отдел. Дверь в кабинет Пименова не была плотно зарыта, и проходившие мимо сотрудники с любопытством заглядывали в щель. Пименов, его заместитель Звездин и начальник 3-го отделения Гинзбург расположились на табуретках полукругом, перед ними у стены стоял пленный немецкий летчик. На его лице были заметны ссадины, под правым глазом наливался синевой синяк, один погон был оторван. Те, кто брал его в плен, не очень церемонились.
Антонина постучала в дверь и обратилась к Пименову.
— Разрешите войти, товарищ полковник?
— Давай! Давай! — поторопил тот и поинтересовался: — Ты, говорят, знаешь немецкий?
— Не совсем, — призналась Антонина.
— Ладно, других переводчиков у нас нет. Проходи, садись, — пригласил Пименов, кивнул на стул и начал допрос: — Спроси его фамилию, имя, звание и основную цель задания!
Антонина впервые так близко видела живого немца, не могла скрыть любопытства и откровенно разглядывала его. Холеный, с надменным выражением на лице, он держался дерзко, в глазах отсутствовал страх, взгляд был направлен в одну точку, над головой Пименова. Она перевела вопросы, на них со стороны пленного не последовало никакой реакции, и развела руками. Пименов, поиграв желваками на скулах, бросил:
— Он что, глухонемой? Повтори ему мои вопросы!
Антонина предприняла еще одну попытку. Пленный брезгливо сморщил губы, но так и не ответил. Его реакция и без перевода была понятна Пименову. И опять со стороны пленного не последовало никакой реакции.
— Тоня, скажи этой сволочи, если и дальше он будет кочевряжиться, то мы с ним цацкаться не станем.
Хрипливая, как могла, смягчила перевод. И здесь ненависть, переполнявшая немца, выплеснулась наружу. Его физиономию исказила гримаса, он взорвался и посыпал угрозами. Пименов с трудом сдержался, чтобы не ударить его и, скрипя зубами, процедил:
— У… у, сволочь. Гинзбург, в холодную его! Воды и жрать не давать, глядишь, поумнеет!
Звездин и Гинзбург схватили немца за руки, тот продолжал сыпать угрозами, и выволокли в коридор. Пименов в сердцах хлопнул дверью, да так, что едва не вышиб косяк, и заметался по кабинету. Антонина переминалась с ноги на ногу и не зна