— Тогда, спасибо за то, что уделили мне время, лорд Феран. Вы мне очень помогли! — гость попытался изобразить теплую, уважительную улыбку, но я чувствовал под нею злость.
Гладко солгал, подумал я. И сделал то же самое.
— Мне жаль, что я не мог ответить на все твои вопросы более подробно, Супал. Если тебя заинтересует что-то еще (я подумал о совсем другом предмете), можешь приходить.
Только я произнес эту фразу, как тут же пожалел о ней. Это подтвердил блеск в глазах Супала, будто он предвкушал, как придет снова меня раздражать. Тазхейн, подумал я, мне теперь никогда не удасться от него избавиться! Но тут вмешался здравый смысл: зачем ему возвращаться, если ясно, что я или не могу, или не стану говорить ему то, что он хочет знать?
Поэтому я проводил гостя и был уверен, что мы расстались навсегда.
Ни тут-то было!
Третья звуковая дорожка
Сечавех когда-то объяснял мне, что такое чувство вины — бессмысленная, бесполезная эмоция, одна из самых разрушительных и калечащих, которых человек выдумал по ошибке. Браксаны ей не подвержены (как и ее сестрам, сожалению и печали). Или по крайней мере, пытаются.
Если уж говорить правду, то я совсем не чистокровный браксан. Дело в том, что у меня остался неприятный осадок после случившегося в тот день. Когда бы я ни коснулся умного камня (не слишком часто, потому что боялся пробуждения моих похороненных способностей), я думал о Супале и его стремлении открыть великий азеанский секрет, в существовании которого он не сомневался. Супал — необразованный дурак, но мне было его жаль. А поскольку он подарил мне такую ценную вещь, я также сожалел, что не смог в свою очередь удовлетворить его жажду знаний.
Иногда человеку лучше оставаться бесчувственным, гнусным подонком, и это был один из тех случаев. К сожалению, я этого тогда не понял.
Супал вернулся в мой Дом через три дня и попросил аудиенции. Поскольку я сам дал ему разрешение прийти еще раз, то посчитал, что не должен ему отказывать.
У него появилась дополнительная информация для стимуляции моей памяти, и, быстро выполнив требования этикета, мы сразу перешли к делу.
— Откройте этот труд, мой лорд, — писатель протянул мне металлическую пластинку, величиной с ладонь, которую я развернул и просмотрел, не вчитываясь. Я настолько привык к кольцам, какими пользуется высший класс, что даже не был уверен, имеется ли в моем Доме считывающее устройство для этой пластины. Я спросил, и оно нашлось. Мне его принесли.
— Багар, сын Кумуста, очень четко объясняет, как природа азеанского общества наказывает проводить некую форму сексуального ритуала, чтобы правильно направить энергию либидо, — продолжил рассказ Супал.
Я ничего не ответил. Мое чувство вины быстро улетучивалось и во мне поднималось раздражение. Книга — я буду ее так называть — представляла собой бесконечный набор псведопсихологической чепухи, призванной убедить читателя, что под спокойной, невозмутимой поверхностью азеанской сексуальности маячит мир темных ритуалов и чужеродных прихотей. В качестве небольшого примера подойдет следующий:
«Как так получилось, что народ не только обманывает своих соседей, но очевидно и самих себя? На первый взгляд кажется, что азеанцы искренне верят в свои заявления об „умеренности“ и сами убеждены, что наука их предков избавила расу от нежелательных человеческих черт — главной из которых конечно считался постоянные человеческое стремление к сексуальной стимуляции.
Более тщательное исследование сексуальной мнемоники [4] предлагает интересный взгляд на этот кажущийся парадокс. А что если потворствования своим желаниям, практикуемые в азеанском ритуальном освобождении, искренне забываются впоследствии? Не исключено, что комплексная подсознательная наука о символах может быть использована, чтобы отделить каждодневную (или «умеренной») личность от той, которая свободно может экспериментировать с полным набором человеческих изысков».
Я посмотрел на Супала, не смея поверить в увиденное. О его фанатизме четко говорило то, что он абсолютно неправильно понял мое выражение.
— Видите ли, я знаю, — запальчиво говорил писатель. — Я знаю, лорд Феран. И определенно вы должны были видеть, что происходило вокруг вас, все эти годы, которые вы провели в Империи. Определенно вы должны были что-то знать об их образе жизни!
Я отвечал медленно и очень осторожно, чтобы он в точности понял мои слова.
— То, что здесь написано — чушь. Совершенно необоснованная, абсолютная чушь. Я никогда не видел ничего, что позволило бы существование таких ритуалов, и я твердо верю, что никогда в современной истории Азеи не практиковалось ничего, что хоть отдаленно напоминает потворствование своим желаниям, о котором говорится в этой книге. Ты меня понимаешь?
— Я вас слышу, — угрюмо сказал Супал. Очевидно, он не сомневался: его знания Великого Азеанского Секрета будет достаточно, чтобы я открылся ему. — И я вижу, что вы все еще не желаете со мной разговаривать.
— Нам нечего сказать друг другу, — твердо ответил я. — И определившись с этим, я теперь прошу тебя уйти и взять эту… книгу с собой.
Я презрительно бросил пластину через комнату и он поймал ее, разозленный моим упрямым отрицанием его убеждений (не говоря о прямом отказе его принимать). Супал ушел в ярости и я думал, что видел его в последний раз. Я так на это надеялся!
Но меня ждали нелегкие дни.
Два дня спустя я встретил Супала перед Обсерваторией в Курате; мне потребовалась минута, чтобы отмахнуться от него, но встреча омрачила в общем удачный день, и весь его остаток я ходил, задумавшись. Вскоре соотечественники Супала стали появляться везде, куда бы я ни пошел, и, что раздражало еще больше, каким-то образом проникали на собственность, примыкающую к моей, поэтому куда бы я ни пошел и когда бы я ни вернулся домой, то вкратце получал информацию об: 1) их искренности; 2) их достойной природе; 3) моей несправедливости. Нет необходимости говорить: я испытывал искушение указать им, что «справедливость» — не особенно желательная черта среди браксанов, но не сомневался, что если заговорю, то это только подбодрит и спровоцирует наглецов, поэтому молчал.
Наконец я дошел до ручки. Дело было не только в их присутствии или настойчивости, и не в нарушении моего спокойствия (которое я высоко ценю и стараюсь поддерживать), но — в откровенной глупости, которую они демонстрировали и на которую я не мог уже смотреть. Я просил их уйти — они меня игнорировали. Я угрожал им — и да, они испугались, но все равно не сдались. Я являлся единственным связующим звеном между ними и воображаемым миром сексуального мистицизма, и они отказывались оставить меня в покое. Не стоит вообще разговаривать с фанатиками или вам будет никогда от них не отвязаться!
Я даже пытался найти какую-то лазейку в законодательстве, которая позволила бы мне от них избавиться, но, к моему удивлению, там не нашлось ничего подходящего. Наконец, раздраженный и злой (как жаль, что нет ритуалов, чтобы избавиться от такого напряжения!), я обратился к оплоту браксанской нетерпимости — то есть, к моему отцу.
Сечавех всегда радушно принимал меня, думаю, в основном затем, чтобы вызвать раздражение у своих чистокровных детей, ни по какой-либо другой причине. Я никогда не уверен в его мотивах, поэтому обычно, принимая совет Сечавеха с осторожностью. Однако этот вопрос был как раз по нему, поэтому я, не колеблясь, решил спросить его совета.
Я объяснил проблему как мог. (Не сказал ничего особенного об умном камне, не говоря уже про собственную эмоциональную встряску, теплых слов — поменьше и побольше грубых). Хотя, как сыну, мне не следовало обращаться к Сечавеху с такими вещами, но он гордился тем, что моя браксанская половина оказалась доминирующей — возможно потому, что это доказывало превосходство его генов над генами моей матери. Итак, я пересказал ему часть этой истории, приемлемую для браксана, и он предположил мне рассказать остальное.
Когда я закончил, Сечавех довольно улыбнулся, вид у него был чрезвычайно самоуверенный и снисходительный.
— Все просто, — бросил он. — Убей их.
Я не был уверен, отвечает ли он мне или пытается натравить на обидчиков. Это наша обычная игра.
— Убить их? — переспросил я.
— У тебя есть меч, — напомнил Сечавех.
— Но как…
— Достань меч и нанеси удар. Определенно мне не нужно объяснять тебе, Феран, как пользоваться мечом.
Я нахмурился.
— Я знаю, как убивать.
«Правда?» — по-моему, Сечавех бросил мне вызов.
— Значит, так и сделай, — с иронией сказал он.
— А закон?
— Закон? — Сечавех рассмеялся. — Какой закон? Ты являешься представителем высшего класса, Феран, ты — наполовину браксан, и имеешь право на все браксанские прерогативы. Эти типы тебя беспокоят? Избавься от них. Они тебя раздражают? Убей их медленно, отомсти им за свое раздражение. Не волнуйся насчет закона! Никто не будет тебя преследовать в судебном порядке. А если кто-то и попытается, то кайм’эра быстренько порежут его на куски, также быстро и эффективно, как твой меч порежет этих твоих псевдоученых, — он замолчал, затем скромно предложил: — Я мог бы воспользоваться Смертью по Прихоти вместо тебя.
— Нет, — ответил я. — Это мне не подходит.
Мой отец, использующий Смерть по Прихоти от имени отпрыска? В обществе это не принято, и я это знал. И Сечавех знал, что я знаю.
— Нет, я сам с этим разберусь, — решил я.
Сечавех улыбнулся и я понял, что он меня проверял. Отец проводил меня до двери и по пути подбадривал, а также продемонстрировал несколько эффективных режущих и колющих ударов мечом, которые выведут противника из строя, но не убьют на месте. Преподай этим типам урок, говорил он, и покажи им раз и навсегда, что таких выродков браксаны не потерпят.