Ничего мы не выдумали, ничего не вымыслили. Все, о чем повествуем, — сущая правда, все было на самом деле, только очень давно, в те времена, которые длились до наших времен. Повесть наша пересказывает песню, а песня для того и родилась, чтобы прошедшее ожило и стало нынешним. Мы знаем не только о подвигах нартов, об их нравах и обычаях — нам хорошо известно и о том, как у нартов родилась песня.
Расскажем все по порядку.
Был в нартском селении молодой богатырь по имени Кятаван. Был он метким стрелком, удачливым охотником, выносливым пастухом. Но разве другие нарты были менее удачливы на охоте, или не так метко стреляли из лука, или не так бережно пасли стадо? Почему же мы завели речь о Кятаване? Откуда его слава и когда она засверкала? А тогда засверкала, зашумела его слава, когда Кятаван запел. Да, да, Кятаван был первым человеком, запевшим песню. Вот как это случилось.
Кятаван охотился в горах. Он забрел в глухие места. Полно было там разнообразной дичи. Когда Кятаван натягивал тетиву богатырского лука, подкралась к нему в густой траве зеленоцветная змея и ужалила в ногу. Нестерпимая боль пронзила нарта до самого сердца. Чуть живой, с трудом он дополз до берега реки, до того места, где росло широкоствольное дерево.
Кятаван прижался к дереву всем своим горячим, недужным телом. Но так как его тело, даже страдая от боли, обладало нартской мощью, то дерево свалилось под его тяжестью в реку и понесло охотника вниз по бурной горной воде. Распухшая нога Кятавана погрузилась в холодную реку. Кятаван, прильнув к стволу дерева, плыл и плыл по течению. Вот уже его дом показался на высоком берегу, и, ослабев от боли, Кятаван позвал на помощь. Но необычно звучал его голос. Кятаван и сам толком не понимал, что произошло, только чувствовал, что не слова из его уст вылетают, а звуки, напоминающие говор Горной реки, что у звуков этих есть некая мера, что похожи они друг на друга, как волны реки, но не повторяют, однако, друг друга, а сходство их таково, каково сходство между листьями одного дерева. Еще не знал Кятаван, что звуки составят песню.
В теле нарта была боль, ибо его ужалила змея, в сердце его была надежда, ибо он увидел на берегу свой дом, а песня рождается от боли и надежды, и Кятаван, хотя не знал этого, запел, и звуки были такими:
— Рари́ра, ра́йда, ра́ша! Рари́ра, ра́йда, ра́ша!
Многомудрая Сатаней полоскала в это время в реке белье. Она увидала человека, плывущего по реке, услыхала его голос и сказала соседям-нартам, ибо Урызмаг был в это время в походе:
— Кто-то плывет по реке и стонет, стонет странным, мерным стоном. Смысла нет в этом стоне, но ясно, что несчастный стонет, потому что тонет. Спасите его!
Нарты быстро побежали к реке. Они думали о том, как спасти утопающего, но вместе с этой думой в их сердце загорелась удивительная мысль: как складно сказала Сатаней: «Несчастный стонет, потому что тонет!»
Нарты бросились в реку, подплыли к Кятавану. Нога его страшно распухла. Вытащили богатыри своего сотоварища из воды, понесли его в селение, к многомудрой Сатаней. Встали они в ее доме вдоль стены, а Сатаней принялась дуть на распухшую ногу. Стало Кятавану легче, боль постепенно утихала, но ослабел охотник, еще не совсем вернулось к нему сознание, и он тихо повторял те звуки, которые напевал, когда его уносило бурное течение горной реки:
— Рарира, райда, раша! Рарира, райда, раша!
Нарты, собравшиеся в доме Сатаней, как бы радостно подчиняясь неведомой, непонятной, но доброй силе, начали вполголоса подпевать Кятавану, — они пели, еще не зная, что такое песня. То ли думали они, что мерные звуки приносят больному облегчение, то ли полагали, что напев может развеять тоску.
Конечно, они и раньше слыхали, как поют птицы, но в диковинку им было, что и они, стрелки, охотники и пастухи, запели, как пташки в лесу.
Вторили нарты Кятавану:
— Рарира, райда, раша! Рарира, райда, раша!
Хорошие были это звуки, согласно и мерно лились они и прогнали недуг Кятавана. Выздоровел он, окрепло его тело, но не окрепла душа. Печалилась душа нарта, потерял он покой. Раньше думал он только о том, как совершить смелый набег и вернуться домой с богатой добычей, как устроить облаву на зверя, как угнать у врага табун одномастных коней, как уберечь стадо от волков, а теперь он днем и ночью растил в сердце иную думу. «Птицы, — рассуждал он, — свистят, чирикают, цокают, щелкают, потому что не умеют говорить по-человечески. Но я не птица, я нарт, и надо, чтобы мои мерные звуки обрели смысл, ясный мне и всем людям, надо, чтобы напев стал песней».
Охваченный этой властной думой, повел он однажды в горы отару овец. Полдневная жара истомила пастуха, прилег Кятаван на прохладный камень, и сморил его зной. Овцы рассыпались по широкому поемному лугу. О чем-то пела горная река среди тростниковых зарослей, и, наверное, был смысл в ее песне, понятный другим водам. Овцы стали ломать тростник, ломать и есть. Почудилось пастуху, что кто-то сказал ему:
«Эгей, Кятаван, ты спишь, а овцы твои в это время едят то, чем ты себя обессмертишь!»
Кятаван в сильном смятении приподнялся на камне, увидел: овцы съели почти весь тростник, остался от зарослей один только стебель.
Кятаван срезал стебель пастушьим ножом. А что делать дальше? Кятаван стоял, озираясь, как бы ища и прося помощи. Внезапно одна из овец схватила зубами стебель тростника. Кятаван дернул рукой, чтобы овца не съела и этот, последний стебель. Стебель сломался, и был на нем отпечаток зубов овцы, а конец стебля оказался сдавленным. Подул в тростник ветерок, и чудесные звуки полились мерно, согласно, сладко. Пораженный Кятаван, побуждаемый все той же непонятной силой, надрезал стебель тростника с обеих сторон, и тростник стал дудкой, свирелью. Дунул Кятаван в дудку, запел. Ему казалось, что он поет о нартах, о Кавказских горах, о бурных реках, о зеленых пастбищах, о цветах, о девушках, — но так ему только казалось. Впервые на земле зазвенел человеческий напев, и уже была в том напеве мера, но еще не было слова. Кятаван понял, что велика сила свирели. Понял нарт, что недостаточно человеку, чтобы победить, обладать мечом. Недостаточно ему и ружья, ибо меч и стрелы, ружье и другие доспехи брани помогают победить на просторе поля битвы, а не на просторе Времени. Тогда лишь побеждает человек, когда правда одного становится правдой всех, и настоящая победа его — на просторе Времени. А чтобы правда одного стала правдой всех и на все времена, нужны правде свирель и речь, ибо музыка и слово, слившись, становятся песней, а песня связывает потомков с предками, будущее с прошедшим, одного со всеми.
Когда Кятаван подул в дудку, стало тепло травам и лозам, почки полопались на ветвях деревьев, по высохшим руслам рек побежала вода, прохлада развеяла жару, нивы зазеленели сочнее, луга запестрели ярче.
«Рарира, райда, раша!» — доверял Кятаван своей дудке знакомые звуки. И снова он услышал голос в собственном сердце:
«Песня — источник людской мудрости, а мудрость есть память былого, трепет настоящего и постижение будущего. Поэтому нельзя петь звуки, лишенные смысла. Только тот вправе спеть песню, кто каждый звук ее наполнит мыслью. Слова песни должны следовать в лад звукам напева, в них тоже должна быть мера. И тогда-то звук найдет в другом звуке отзвук, и этот отзвук называется рифмой. Бойся изобретать рифму без смысла и цели, — тогда твоя песня станет источником глупости, а это означает, что она уже будет не песней, а скоплением бессмысленных звуков. Но если в звуке есть мысль, то усиливается мысль и в отзвуке. Подумай сам: один в поле не воин. Чтобы защитить свою страну от врагов, нужно идти в битву сообща. Значит, там, где содружество, там и мужество. Теперь ты видишь, что в рифме, в звуке и отзвуке, должен быть смысл. А чего хотят недруги нартов? Хотят они разрушить дома нартов, погасить огонь в очагах. Значит, там, где пламя очага, там нужна защита от врага. Ни один звук песни не должен быть пустым, без смысла, ни один отзвук не должен быть лишним, без надобности. Пусть знают дети Кавказских гор, что боролись их предки со злом ради добра, с ложью ради правды, проливали нарты свою кровь ради любви. Так пусть всегда на слово «кровь» слышится отзвук — «любовь», пусть навеки сочетаются в песне древний сказ и вольный Кавказ!»
Теперь вы, для которых повествуется наша повесть, узнали, как появилась у нартов свирель, как родился первый напев, как в лад напеву последовали слова и стали песней. Кятаван поведал играя на свирели и сказывая в лад своей пастушьей дудке певучий сказ, о подвигах нартов. То, что ели на поемном лугу овцы пастуха, обессмертило его, и это был тростник. Если бы у нартов было только оружие битвы, то их победа кончилась бы на безвестном поле боя, в безвестном ущелье или в безымянной долине. Благодаря свирели и речи, благодаря музыке и слову правда нартов победила на просторе Времени, ибо музыка и слово стали песней, и песня переходила из рода в род, из поколения в поколение, и дошла до нас, чтобы научить нас помнить о былом, чувствовать трепет настоящего и разуметь будущее.
Девет Златоликий
Вы узнали от нас, как родилась на земле первая песня, и наступила, значит, самая пора сообщить вам, как появился на земле первый нарт. О нем, о первом нарте, о кузнеце Девете Златоликом, и сложил свою первую песню Кятаван, спел ее на Хасе нартов, и песня обессмертила имя певца.
Однажды, сказывал нартский певец, проснулся Тха, глава богов. Из уст его вылетело дыхание и превратилось в небесный свод. Захотелось могучему Тха выкурить трубку, высек он кресалом искры, и превратились они в звезды. Затянулся Тха разок-другой, поплыл из трубки дым и превратился в облака. Тогда глава богов подумал: «Есть небо, есть звезды и облака, но где же всему основа, всему начало?» И увидел он планету, которая светилась ярче всех звезд, и он ее назвал Землей. Она-то и стала всему основой, всему началом.
Из хрящей своих создал Тха высокие горы, из волос — деревья и травы. И так стало у него хорошо на душе, что он заплакал счастливыми слезами, солеными и сладкими, и от соленых слез счастья произошли моря, а от сладких слез — реки.