– Возможно, с кем-то еще? – спросила она и, отложив полотенце, распустила волосы, глядя на меня из-под мокрых кудрей.
Удивительно, но от этого внезапного поворота в нашем разговоре, несмотря на все то, что беспокоило меня, у меня вдруг пересохло в горле. Я еще никогда не разговаривал о таких вещах в стенах Обители, будто обеты, которые мы когда-то давали здесь, делали подобные темы запретными. Не допускалось говорить о детях, о семье, о браке. Никто не рассуждал об этом открыто, но дело было даже не в этом. Сидя чуть поодаль друг от друга, в пустой комнате, мы обменивались смутными намеками, и мне казалось, что мы разговариваем о чем-то недозволенном.
– У меня?
– У тебя.
К своему ужасу, я почувствовал, что краснею. Крисса же казалась раздражающе спокойной. Она улыбалась.
– Нет. – А затем спросил, словно защищаясь: – А у тебя?
– Что – у меня?
Вероятно, на моем лице отразился неподдельный ужас, потому что внезапно Крисса расхохоталась. Словно махнула на меня рукой. И я тоже робко рассмеялся.
Она спросила:
– Есть планы на сегодняшний вечер?
Меня снова пронзило острое ощущение, что мы совсем одни в Обители, повсюду пустые комнаты, и нет никого, кто бы мог нас увидеть. Даже госпожа Мортмейн уехала домой. Я вглядывался в лицо Криссы, порозовевшее после горячего душа, а ее синие, как Медейское море, глаза смотрели прямо на меня.
Поджав губы, я покачал головой.
– Я всего лишь спросила, – продолжала Крисса, спокойно глядя на меня, – потому что мне было интересно, отважишься ли ты пойти со мной на праздничный ужин.
– Ого.
Крисса не смогла скрыть озорной блеск в глазах, когда я изменился в лице.
– Моя подруга учится на первом курсе в Военном колледже, – объяснила она. – Она тоже не поехала домой, потому что Харбортаун слишком далеко. И поэтому она и еще несколько серебряных кадетов закатывают праздничную пирушку. Будет весело.
После того как Энни уехала, а записку Джулии я сжег, меня охватило странное безрассудство.
– Конечно. Я пойду.
Военный колледж, где готовят будущих военных офицеров, находился прямо напротив Лицея, в Ученом Ряду. Мне уже приходилось бывать там раньше, но сегодня вечером я впервые оказался в их аскетичных казармах на краю кампуса. В честь праздника летнего солнцестояния на площадке, вымощенной булыжником, развели костер, чтобы жарить мясо, выставили стулья, столы, разнообразные блюда и походную посуду. Длинные вечерние тени ложились на зеленую листву, позолоченную солнцем, застывшим на исходе самого долгого дня в году.
Крисса и ее подруга Мара обнялись, радостно взвизгивая от восторга, золотистые кудри смешались с черными, загорелые руки тесно сплелись воедино. Однокурсники Мары радостно приняли меня, то и дело наполняя наши с Криссой кубки и требуя высказать свое мнение о ситуации с Новым Питосом, хотя на большинство их вопросов у нас просто не находилось ответов.
– А как выглядели эти питианцы? Вы успели рассмотреть метки их драконов?
– Как думаете, у них огнеопасные драконы?
– Есть ли способ сделать наш флот огнеопасным?
– Я слышал предположения о том, куда они собирались нанести первый удар…
Подруга-первокурсница подтолкнула вопрошающего локтем.
– Заткнитесь, Ли сюр Пэллор не желает слышать ваши предположения…
Когда два часа спустя мы, наконец, закончили приготовление ужина и попутно выпили несколько бутылок вина, разговоры сделались оживленнее. Они разносились по двору, освещенному пламенем свечей на столе после захода солнца. Однако теперь темы стали менее мрачными. И среди них – обсуждение предстоящего турнира на звание Первого Наездника.
– За кого ты будешь болеть на этом турнире, Крисса?
За столом послышались радостные возгласы, когда мы с Криссой встретились взглядами. Крисса улыбнулась, явно наслаждаясь обдумыванием своего ответа, в то время как кадеты, посмеиваясь, поглядывали на нас. Наконец она произнесла с заговорщическим видом:
– О, вероятно, за Ли сюр Пэллор.
Кадеты одобрительно завопили, кто-то хлопнул меня по спине. Крисса по-прежнему насмешливо улыбалась мне, и я, помимо своей воли, улыбнулся ей в ответ.
– Только не говори Кору.
– Почему, Ли? – крикнул кто-то.
– Потому что он стал бы отличным командующим. И я последовал бы за ним на войну.
У меня снова все сжалось внутри, хотя на этот раз виной этому была вовсе не улыбка Криссы.
Потому что с того дня, как я получил письмо от Джулии, хотя я и представлял себе все более отчетливо, как получаю звание Первого Наездника, мысль о войне с Новым Питосом казалась мне все более невероятной, не говоря уже о том, что мне пришлось бы командовать флотом.
«В три пополуночи, в Чипсайде…»
Кто-то снова хлопнул меня по плечу, а затем все подняли бокалы за «Ли сюр Пэллор, будущего командующего флотом Каллиполиса». Затем за предстоящую войну. Затем за лето, за Атрея, за Революцию, за стражников, за матерей кадетов, за горы и долины, за архипелаги вассалов, откуда родом были некоторые из курсантов. А после, уже изрядно выпив, однокурсники начали обсуждать золотых студентов из Лицея. Соперничество между школами давно шло не на жизнь, а на смерть, и кадеты принялись убеждать нас с Криссой, что хотя наши браслеты были наполовину сделаны из золота, мы сильно отличались от студентов, которых они презирали.
– Вы летаете на драконах, а не просиживаете задницы день и ночь напролет, корпя над книгами. К тому же вы не снобы.
Мы с Криссой подняли бокалы.
– За то, чтобы не быть снобами!
Жалобы на золотых студентов сопровождались рассказами о школьных проказах, однако постепенно они вылились в более серьезные обвинения. Первые звезды замерцали в небе, когда Мара, подруга Криссы, сказала:
– Лицеисты – это кучка триархистских предателей, болтающих на драконьем языке.
Крисса, невозмутимо слушавшая, как вокруг ругают золотых студентов, доела остатки курицы и выпрямилась, издав негодующий возглас.
– Да ладно, это не совсем так.
Кадеты вокруг засвистели, подогревая противостояние девушек. Мара, тряхнув волосами, скрестила руки на груди. Она растягивала гласные звуки, говоря с акцентом, типичным для Харбортауна, от которого Крисса уже давно избавилась.
– Сколько из них говорит на драконьем языке? Мы все знаем, кто получает золото. Все эти людишки с их напыщенным Лицейским балом и старорежимными традициями…
Крисса отложила куриную ножку и махнула руками, останавливая подругу.
– Если они говорят на драконьем языке, это не делает их триархистами.
– Это делает их патрициями с Яникульского Холма, что равнозначно триархистам…
Крисса презрительно фыркнула.
– Как раз Яникул и сверг триархию. А затем провел чистку среди патрициев, убрав предателей.
– Это народ сверг триархию, – настаивала Мара. – Это была народная Революция.
В ответ послышались одобрительные возгласы. Но Крисса отмахнулась от них.
– О, только избавь нас от пропагандистских текстов из листовок для железного сословия, – огрызнулась она. – Это была исключительно внутренняя борьба. Кто, по-твоему, отравил драконов? Фермеры и рыбаки? Благодаря кому произошли события Кровавого месяца? Благодаря слугам, репетиторам, придворным подхалимам. Благодаря людям из окружения Атрея, патрициям, говорившим на драконьем языке. А толпу подпустили лишь в конце.
Это «в конце» означало Дворцовый день. Я почувствовал, как кровь начинает стучать в висках.
После слов Криссы воцарилась тишина, и вокруг раздавалось лишь пение цикад. Один из кадетов, смешливый второкурсник по имени Гевен, попытался разрядить напряжение, навеянное страстной речью Криссы. Он поднял свой бокал, блеснувший в пламени свечей.
– За Дворцовый день!
Мне следовало это предвидеть.
Все вокруг присоединились к нему, и я тоже поднял свой бокал, хотя втайне представлял, как разобью его о стол, а затем воткну осколок в шею Гевена.
Я надеялся, что на этом все и закончится, но Гевен, откинувшись на спинку стула, воскликнул:
– Можете себе представить, каково это было – находиться там в тот день? Творить историю. Наслаждаться триумфом.
Кадеты, сидевшие за столом, закивали. Все, кроме Криссы. Она сморщила нос, словно ощутила веяние пропаганды из «Народной газеты». Потому что в Обители и в Лицее никогда не превозносили до небес рассказы о событиях Дворцового дня.
Для остальных металлических сословий этот день был гордостью нашей истории.
– Мой брат был там, – продолжал Гевен. – То, что он рассказывал о…
Крисса подняла ладони, словно пытаясь оттолкнуть его слова от себя.
– Если вы предлагаете рассказывать истории о Дворцовом дне, – тихо сказала она, – то давайте лучше не будем.
– Нет уж, давайте! – неожиданно воскликнул я.
Крисса резко обернулась и уставилась на меня с удивленным разочарованием, которое подчеркнули длинные тени от пламени свечей на ее лице. В других обстоятельствах я бы оценил ее благопристойность, но упоминание о Дворцовом дне выбило меня из колеи. Я так широко улыбнулся Гевену, что у меня заболели щеки.
– Давайте послушаем. Поведай мне, Гевен, о славных подвигах твоего брата в Дворцовый день.
И Гевен поведал.
Три часа спустя я отправился в Чипсайд.
Последний раз я был в трущобах после того, как полтора года провел в Элбансе, но хорошо помнил дорогу от приюта к местной школе и потому без труда добрался до переулка, где находился «Затонувший дракон». Мне казалось странным, что я двигаюсь почти на ощупь в темноте, в день летнего солнцестояния, полагаясь только на расплывчатые детские воспоминания. Посреди полуразрушенных зданий кое-где горели костры, компании рабочих сидели за столами, расставленными на углах улиц и в переулках, пируя и распивая вино. Никто не обращал внимания на закутанную в плащ фигуру, крадущуюся по трущобам.
Теперь, когда я попал сюда, мне казалось невероятным, что я сомневался, стоит ли приходить. Темнота затрудняла движение, и меня сжигало нетерпение.