– Сколько этажей?…
– Один. И там еще была надворная постройка.
Один камин, общий для кухни и спальни. Одна спальня, в которой они спали все вместе. Она показала мне, где находился кухонный стол, а где кровати, на которых они с сестрами спали. Все изменилось до неузнаваемости, ведь прошло много лет, и все то, что осталось после пожара, либо сгнило, либо было съедено сорняками. Но Энни видела мебель и традиции этого дома в своем воображении такими, будто все это еще существовало. Я был поражен благоговением, с которым она описывала мир, который, казалось, был жалок и беден.
После того как она закончила ходить вокруг меня по фундаменту, она повернулась ко мне лицом.
– Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе о нападении сейчас?
Я покачал головой.
– Расскажи мне о голоде.
Она кивнула, и я ощутил, что она рада тому, что я хотел начать с этого.
– Пойдем, – сказала она, отворачиваясь от меня.
Примерно в двадцати метрах от руин ее дома она показала мне участок земли, который на первый взгляд был похож на всю остальную землю вокруг нас. Но потом я заметил несколько табличек: они были деревянными, а не железными, как те, что установлены неподалеку от Дворца. Таблички были расположены рядом друг с другом, одина меньше другой.
– Твоя мать и маленький брат.
– Ты помнишь?
– Конечно.
Она рассказала мне о неурожаях, об упадке, с которым никто никогда раньше не сталкивался, и о том, как отец пытался скрыть от них свою панику после уплаты налогов. Потом наступила зима, и во время этой зимы они узнали, что это такое – быть голодными. Они ели вещи, которые были несъедобными. Энни сказала это так коротко, но я настоял на том, чтобы она уточнила.
– Кажется, мы тогда съели нашу собаку. Отец сказал, что она сбежала, но я никогда не верила в это, потому что всю следующую неделю на нашем столе было мясо. Мои братья тогда попробовали грязь, и их тошнило несколько дней. Я узнала, как…
– Что – как?
– Черви, – коротко сказала она, а ее лицо запылало от унижения.
Зима, о которой она говорила, была первой зимой голода, и я помнил ее смутно. Тогда было меньше праздников, чем обычно, и неурожай был объяснением, когда кто-то на что-то жаловался.
– В любом случае с мамой, кажется, все было в порядке, и она забеременела. Она была всегда, всегда голодной. Это было ужасно, так ужасно, особенно для отца. Когда наконец начались роды, это длилось очень долго, и она была слишком слаба. Я слышала ее крики, это продолжалось больше суток. А потом она заснула и… больше не проснулась. Малыш тоже недолго прожил, прежде чем умереть.
К тому времени уже наступила весна, начались новые урожаи, и семье пришлось взять себя в руки, несмотря на то, что все стало по-другому. Меньше смеха, больше гнева. Ее отец стал зацикливаться на том факте, что почти все, что было пригодно в пищу, забиралось налогами повелителей драконов. Если бы они могли хоть как-то сохранить то, что пожинали, его жена бы выжила. Когда прошло лето, упадок снова вернулся в их жизнь. К этому времени наученные опытом прошлой зимы фермеры Холбина начали планировать, как поведут себя, когда повелители драконов нанесут им новый визит. Тогда Энни научилась читать, хотя это было невероятно, а ее отец без сдерживающего влияния матери начал брать ее с собой на встречи с другими деревенскими лидерами. Они планировали свои действия против дворцовых указов, которые Энни им читала. Таким образом, когда Леон Грозовой Бич посетил их дом поздней осенью и обвинил отца Энни в заговоре и уклонении от выполнения долга, девочка не сомневалась в виновности отца по обоим пунктам.
– Холбин атаковали дважды, – сказала она. – В первый раз это было предупреждение. Они знали, что мой отец был одним из главных. Когда они во второй раз пришли в деревню, жители все еще не выполнили квоту. Поэтому они подожгли большинство зданий Холбина. Они забрали все, что только могли найти, а не только то, что покрыло бы налог. Тогда я уже жила в другой семье, но после второй атаки они не были способны прокормить меня, поэтому меня отвезли в Элбанс.
Мы все еще стояли у могил, но она смотрела вниз с холма, на деревню. Солнце поднялось над горизонтом настолько, что вершины гор уже сияли золотом.
– А первая атака? – напомнил ей я.
Энни колебалась.
– Ли, – мягко сказала она, все еще смотря на поля под нами. – Ты уверен, что хочешь слышать?…
Я не знал, почему она сомневалась и ради чьего блага молчала – ради ее собственного или же моего.
– Мне нужно знать.
Ее голос прозвучал отстраненно и устало.
– Хорошо.
Энни повела меня обратно к дому, а затем еще сделала десять шагов к месту, которое когда-то было их двором.
– Вот где он стоял.
Она останавливает меня, чтобы я оказался на том же месте. Она указывает куда-то позади меня.
– Он спешился с дракона, и тот остался там. А солдаты были и тут и там. Мы все были недалеко от дома. А отец разговаривал с ним здесь.
Она стояла в метре от меня, заняв место своего отца. Мы смотрели друг на друга. А потом Энни сделала вдох и упала на колени.
Когда я был ребенком, я бесчисленное количество раз наблюдал за тем, как люди падают на колени перед моим отцом. Но, я думаю, это первый раз, когда я видел это так, как оно было на самом деле. Протест хотел вот-вот сорваться с моих губ, а лицо начинало гореть. Но потом Энни подняла взгляд на меня, будто предвидя это, и, посмотрев на нее, я замолчал. Я попросил ее показать мне, и она хотела, чтобы я видел это так.
Она склонила голову и осталась стоять на коленях, медленно и взвешенно вдохнув еще три раза. Я думал, она считала свои вдохи, как и я. Ее ладони уперлись в траву, стали опорой. Я смотрел на ее склоненную голову, затылок и прямую спину. Это был долгий момент. У меня было достаточно времени, чтобы подумать о том, что в другой жизни мы с ней могли познакомиться только так.
А потом Энни поднялась на ноги. К ее лицу прилила краска, так же, как и к моему. Она продолжала свою историю так, будто не прерывалась. Ее тон был неумолимым, будто теперь, когда она начала, она была полна решимости пройти через это, не останавливаясь.
– Мой отец, должно быть, был напуган: он никогда раньше не разговаривал с Повелителем драконов. Этот мужчина казался могущественным, ужасным и могущественным. Как Бог. Отец наверняка боялся его еще из-за дракона. Но он все равно держался. Он вел себя достойно. Было сложно сохранять достоинство, стоя на коленях перед кем-то вот так.
Я не слышала многого из того, о чем они говорили, и мне было сложно понимать акцент лорда Леона. Но потом Леон скомандовал нам всем зайти в дом. Я знала, что что-то было не так, потому что отец плакал. Он спросил отца, кто был его любимчиком, и я сначала не поняла, о чем он говорит. Отец сказал, что у него не было любимчиков. Потом… мой брат, судя по всему, понял, о чем речь, потому что сказал мне идти к Повелителю драконов, что я и сделала. Я ничего не поняла, но потом было уже слишком поздно.
Она сделала глубокий вдох, будто ей не хватало воздуха.
– Я не пошла бы, если бы поняла, я не знала…
Это, видимо, был тот самый рефрен, который она проигрывала внутри себя в свои худшие дни и после ночных кошмаров: это ее рефрен, и, как и мой, он никогда меня не успокаивал.
– Энни, – произнес я.
Она посмотрела на меня; я знал, что она сделала это, чтобы прийти в себя. Когда она продолжила говорить, ее голос дрожал.
– Они заставили отца зайти в дом вместе с моими братьями и сестрами, а затем солдаты закрыли дверь и пошли сторожить окна. Внутри дома было тихо, судя по всему, отец успокаивал их. Я все еще не поняла. А потом Леон повернулся к своему дракону и сказал что-то на другом языке: тогда дракон извергнул пламя.
Она нарисовала тропинку пламени пальцем в воздухе, указывая, как огонь распространялся по двору, и я смог себе это представить.
– Я почувствовала жар на своем лице, на своих руках. Я наблюдала за тем, как дом охватил огонь, и я начала просить его остановиться.
Потому что солдаты держали меня там, прямо рядом с ним.
Она сделала два шага в мою сторону и повернулась так, что мы оба смотрели на дом. Она стояла достаточно близко, чтобы я мог к ней прикоснуться: всего в нескольких сантиметрах от меня.
– И тут я услышала…
Но она не смогла закончить это предложение. Ее панический взгляд вернулся, будто она не видела ничего, кроме того, о чем рассказывала. Я заставил себя посмотреть на нее и увидел, как Энни распадалась на части.
– Я чувствовала запах…
Ее лицо свело судорогой, и она некоторое время дрожала, глядя в противоположную от меня сторону в направлении дома. Когда она снова окинула меня взглядом, выражение ее лица изменилось.
– Я пыталась отвернуться. Но он…
Она протянула руку и взяла мою ладонь. Ее глаза были устремлены на меня.
– Он положил руку мне на волосы. Вот так.
Она подняла мою руку и положила ее за свою голову, на распущенные волосы, и мои пальцы автоматически сжали их. Ее волосы были мягкими и пушистыми, как у ребенка. Она снова теряла контроль над своим голосом.
– И он повернул мою голову и заставил меня смотреть, пока крики не прекратились.
Я сразу же ее отпустил, словно то, что я держал ее волосы, обжигало мне руку.
Но это зрелище отпечаталось в моем воображении, моя рука сжимала ее волосы, словно это была шерсть животного, собаки, которую дрессировщик собирался окунуть мордой в ее собственные экскременты. Она была маленькой, слабой и беспомощной у меня в руках.
«Власть пришла ко мне естественным путем, Лео».
– Когда он отпустил меня, я была… расстроена. И он, он… – Энни сделала вдох, ее голос наконец сорвался. – Он успокоил меня. Он обнял меня и успокоил.
Я сделал шаг в сторону. Энни снова контролировала себя, но была неуверенна. Потом она извиняющимся тоном сказала:
– Вот что произошло, Ли. Я бы… Я бы хотела побыть одна несколько минут, если ты не против.