– Спасибо тебе, а только в гости не пойду.
– Или не зовут? – с участием поинтересовался Кирюшка.
Совсем развеселилась Вера Павловна. Громко так рассмеялась. Сама говорит: «Не зовут», – а сама смеётся. Смеяться-то оно как будто и нечему, а она всё смеётся.
Чудно! Так и не понял Кирюшка, чему она так смеялась.
Потом они вместе стали смотреть разные картинки, а потом обедать сели.
А за обедом вдруг – как позвонят в прихожей!
Кирюшка сразу весь красный сделался и ложку из рук выронил. Думал, за ним пришли, а это почтальон письмо подал.
А как совсем стемнело, Вера Павловна ёлку зажгла. Кроме дождя, ничего на ней не было, да и свечей было меньше, чем накануне, а только эта ёлка Кирюшке ещё больше вчерашней понравилась. Он так и Вере Павловне сказал, а она, ничего не ответив, его на руки взяла и крепко к себе прижала. И так они, не говоря ни слова, вдвоём и сидели, и слышал Кирюшка, как сердце стучит, а его ли это сердце стучало или её, разобрать не мог. Так же это бывало, когда он под платок матери забирался.
И вдруг опять звонок.
Ещё больше, чем за обедом, испугался Кирюшка. Весь даже затрясся и разом на ноги стал.
На этот раз уж это за ним пришли, да не одна Маня, а с квартирной хозяйкой.
Приютили
Хозяйка как увидала Кирюшку рядом с Верой Павловной, так сразу креститься стала.
– А я думала, замёрз он, – говорит.
Ну а потом кричать на Кирюшку начала, забранилась:
– Ах ты, такой-сякой, – говорит. – Время мне тебя разыскивать. Страху из-за тебя такого натерпелась, что до сих пор ноги трясутся…
И рассказала она Вере Павловне, как испугалась, когда Маня с матерью домой вернулись. Думала она, что Кирюшка с ними, а как увидала, что Кирюшки нет, так и обмерла.
Маня сконфуженно молчала. Дома ей от всех попало, да перед Верой Павловной стыдно. Всегда её в школе за исправную девочку считали, и вдруг такая неприятность вышла.
– Уж нечего сказать, хороша! – стыдила Маню хозяйка. – Ведь этакая обуза на шее. Нет уж, покорно благодарю, вот только дождусь, как праздники кончатся, и прямо тебя, батюшка, до греха, без всяких разговоров, в приют!
Тётенька была взволнована и сердита и слово «приют» выкрикнула как-то зловеще.
Кирюшка изо всех сил сжал руку Веры Павловны и прижался к ней всем телом.
А тётенька командовала:
– Живо одевайся! Некогда мне здесь с тобой прохлаждаться.
У Кирюшки даже сердце остановилось, а ноги точно приросли к полу. Такими ногами сапог ни за что не поднять, а идти нужно.
И вдруг слышит Кирюшка:
– Мальчика я пока у себя оставлю. Некогда вам о нём хлопотать, а мне и в приют его легче пристроить, чем вам.
Это Вера Павловна говорит, а хозяйка ничего, не спорит. Отдаёт, значит. А только Кирюшка, пока дверь на крючок не заложили, всё не верил, что его не заберут.
Потом, за руку, они вдвоём пошли опять к ёлке.
– У тебя, значит, я жить буду, что ли? – тихонько спросил Кирюшка. – А?
– Да, у меня будешь жить, – ответила Вера Павловна. Хотела она ещё одно слово «пока» прибавить, да в эту минуту догоревшая свеча подожгла хвою.
Вера Павловна бросилась тушить. Так этого слова она и не сказала.
А. В. Круглов. В канун Сочельника
Вечер стоял прекрасный. Погода была свежая, бодрая, но не такая холодная, что «боязно нос высунуть». Небо тёмно-синее, чистое, всё звёздочками усеяно, а звёздочки так и мигают в безбрежной высоте, точно улыбаются оттуда. Снег, как белою скатертью, обтянул все улицы. Идёшь – под ногами хрустит. И что-то праздничное, бодрящее разлито в воздухе, будто не только люди, но и вся природа напряжённо и нетерпеливо ждёт Рождества. Улицы против обыкновения людны, во всем городе оживлённо, потому что открылась мясная ярмарка и продажа ёлок, разных украшений и игрушек в балаганах уже началась. Из уезда много народу наехало: кто за покупками, кто за детьми, чтобы взять их на святки домой… Движение, шум, говор даже там, где в обыкновенное время царит полная тишина. Сани то и дело проносились мимо нас, со свистом прорезывая снег полозьями и обдавая нас изредка комьями снега. От лошадей пар валил… Нам было весело, шутя и болтая, бежали мы по Копленской улице.
– А того-то медведя надо купить непременно! – заявил вдруг Петя.
Мы уже заранее ходили на рынок – приглядеться и прицениться, теперь шли мы, чтобы покончить дело с покупками.
– Какого медведя? – спросил я.
– А что в балагане Волкова… на дыбы встал, неужели забыл?
– А-а… помню!
– Надо купить!
– Медведь хороший… только…
– Что?
– Дорог ведь он, Петя!
– Что за важность! Нынешний год – не прошедший: есть на что!..
– Так-то так… да ведь не один медведь!
– Знаю, что не один… так что же?
– Хватит ли?
– Вот еще выдумал… Давай – сочтем… Свечей…
И мы, бежа вприпрыжку, начали снова делать умственные выкладки.
Вдруг в воздухе пронёсся резкий свисток локомотива.
Я невольно вздрогнул.
– Что ты? – рассмеялся Петя. – Ведь это машина… вагоны собирает к поезду.
– Разве уж семь скоро?
– Да как же? Мы в шесть вышли!
Вокзал железной дороги находился в стороне, в нескольких саженях от нас.
– А ведь сейчас Володя Козырев уезжает! – произнес я в виде замечания.
– Говорил разве тебе?
– Говорил… Я видел его вчера.
– Давай забежим? – предложил Петя.
– Зачем?
– Да так… Володьку проводим…
– Успеем ли?
– Ещё бы! Рынок до десяти открыт…
Я согласился, и мы свернули в переулочек, который вёл прямо к вокзалу.
Народу было довольно много, так как крестьяне, служащие в городе, спешили на праздники домой. Локомотив, маневрируя, бегал по рельсам, прицепляя один за другим небольшие вагоны. Раздавались резкие свистки, чугунное чудовище пыхтело, выпуская клубы пара, которые эффектно расплывались в воздухе. Мы везде искали отъезжающего товарища, но не могли его найти. Между тем пробил уже первый звонок.
– Да где же он? – недоумевали мы, ходя по платформе.
– Верно, уж уехал, – решил Воронцов.
– Да когда же?
– Вчера, видно!
– Поздно было…
– Ну, завтра… далеко ли ему ехать?
– Батюшки мои! Родимые! Ох, беда-бедёшенька! – вдруг точно вырвался откуда-то болезненный крик, выделившись отчётливо среди общего говора и гама, царивших на платформе.
– Что это? – вопросительно посмотрели мы с Петей друг на друга.
И мы бросились туда, где уже собралась небольшая кучка людей.
– Батюшки мои! Сердешные! Что же мне теперь делать-то?
Какая-то старуха в нагольном полушубке, в поношенном платке на голове сидела на холодных плитах платформы и рыдала.
– Что ты ревёшь? Что такое случилось? – спрашивали её.
– Ох, батюшки! Тошнёхонько мне… помрёт он теперь… не видючись со мной, помрёт…
– Да что у тебя?.. Эй, бабка, слышь: что случилось? – обратился к ней жандарм, протискиваясь сквозь толпу.
– Билет, родненький, билет…
– Что – билет? Утеряла?
– То-то и есть, милые мои… утеряла…
– Да ты поищи хорошенько!
– Искала уж, касатик, сбилась искамши… да нетути!.. Что мне теперь делать-то?
– Без билета нельзя! Оставаться придётся!..
– Ну ничего, в городе веселее, – пошутил кто-то, но сейчас же, поняв всю непристойность шутки, юркнул в толпу и скрылся.
– Ох, горе моё лютое!.. Умрёт он теперь… умрёт! – рыдала баба.
– Кто умрёт?
– Сыночек мой, сыночек, болезные!
– Отчего умрёт?.. Болен он разве?
– Дюжо болен… дюжо… Грамотку получила… Без надеждушки болен… И деньги-то я у чужих людей заняла, хоть последние-то минуточки захвачу, думала… увижу его… А што теперь мне?
И она в отчаянии упала лицом на холодные камни.
– Экая беда! – пожалел кто-то из толпы.
– Внимательней надо быть… не так, – посоветовал солидный господин в енотовой шубе.
– Жалко бедную, жалко! – покачал головою купец и отошёл в сторону.
– А ты далеко едешь, бабушка? – вдруг обратился к лежавшей старухе Петя.
Он все время стоял сосредоточенный и несколько бледный. Его, видимо, взволновало горе старухи. Он и теперь говорил не совсем твёрдым голосом.
– Далеко ли едешь? – повторил он снова, толкнув старуху, которая ничего не ответила на его первый вопрос.
– До Н-ой станции, кормилец! – произнесла она, не подымая головы. – До Н-ой станции…
– Далеко это?
– Далеко, далеко…
Рыдания душили её.
Петя посмотрел на меня.
Я понял его взгляд. Мне и самому было глубоко жаль бедной старухи…
– Далеко ведь, – шёпотом произнес я, желая помочь и в то же время чувствуя, что дать надо много, пожалуй… всё!
– Сын умирает… Неужели, Саша, тебе… – Я вспыхнул и поспешно ответил приятелю:
– Нисколько…
– Тогда…
Он не кончил и бросился бегом в вокзал. Я последовал за ним и догнал его уже у кассы. Все деньги были у него.
– Что стоит до Н-ой станции? – дрожащим голосом промолвил Петя, подходя к оконцу кассы.
– Которого класса?
– Третьего!
– Пять рублей сорок!
Петя молчал с секунду, видимо, ещё колеблясь.
– Дайте! – произнёс он громче обыкновенного и подал кассиру две трёхрублевые бумажки – всё наше богатство!
Через минуту мы были уже около старухи, которую подымал жандарм.
– Бабушка, бабушка, возьми вот! – сказал Петя, подавая ей билет.
– Касатик ненаглядный! Да где же ты нашёл? – воскликнула старуха.
– У дверей нашли!..
– Милые вы мои!.. Дай вам Бог…
Она быстро упала на колени и поклонилась нам в землю.
Петя побежал от неё с такой поспешностью, будто он спасался от погони.
Я бросился за ним.
Когда мы уже сбегали с крылечка вокзала, раздался второй звонок.
Едва переводя дух, уставшие, остановились мы посреди улицы и молча взглянули друг на друга.
Я не знаю, что в эту минуту чувствовал Петя, но мне было как-то особенно хорошо, так хорошо, как