– К Стёпке так к Стёпке! – и вся гурьба ребят повалила по направлению к небольшому старому низенькому домику.
– Никак наши воротились! – говорит худая старушонка, заслышав топотню в сенцах. – Что так-то больно раненько! – и она направляется к двери в ту самую минуту, как толпа парней, со Стёпкой во главе, остановилась в сенцах, не смея войти. – Ну что ж вы там в горницу нейдёте? – говорит ласково старушка. Ребята захихикали и выдвинули вперед Стёпку, тот шагнул через порог, а за ним и все. Старушка в удивлении попятилась, затем строго крикнула: – Чего набрались, пострелята?
– Бабушка, родненькая, – начал ласковым голосом Стёпа, – вещь мастерить хотим.
– Так вам и позволю! Всю горницу вверх дном поставите!
– Смирнёшенько посидим, – завопили все, – пусти только!
– Хозяев дома нет, а я вас пущу! Как бы не так.
– Бабушка, пусти, – просит плаксивым голосом Стёпа. – У нас всё с собой, только вот вещь мастерить позволь.
– Ну вас! Только чур, не баловать, а то вот чем угощу. – И она показала им большую кочергу, которой мешала в ярко топившейся печке. Ребята быстро разместились, повытаскивали из-за пазухи – кто лоскут цветной ткани, кто кусок сала или масла, тщательно завёрнутый в бумагу, кто мучицы на клейстер, кто ленту, кто картинку. Самый опытный из них, Трошка, торжественно выложил тонкие, гибкие прутики молодого ивняка и принялся мастерить вещь и оклеивать лубочными, пропитанными маслом, картинками. Работы было немало всем. Говором и хохотом наполнилась вся изба, и как ни грозила кочергой бабушка, а ребята так и шмыгали к печке – то подварить клейстер, то просушить готовую часть рождественского фонаря.
«Бабушка, ниточек», – просит один. «Вот кабы воску», – говорит заискивающим голосом другой. «Ишь, игла сломалась, а другой нет», – закидывает третий, поглядывая на бабушку. Та ворчит, но даёт все, да ещё в печку картошек в золу положила. Ребята лукаво переглянулись при виде этого крупного картофеля.
– А ну, ребята, – крикнул Трошка, – давай повторим стих!
Все разом гаркнули было «Рождество Твоё», да так громко, что спавший за занавеской ребёнок испугался и заплакал, и тут кочерга бабушкина так ловко прошлась по спинам и затылкам певчих, что они разом смолкли. Басистые и дискантовые голоса обратились в хныканье, просьбы не гнать и в торжественные обещанья больше не горланить. По мере того как формы фонаря стали определяться, бабушка смиловалась и с удовольствием разглядывала работу. Ей вспомнилось её детство и виденный ею в первый раз в жизни фонарь, вспомнились ей при этом восторг и удивление, с которыми она его рассматривала, чувство праздника, охватившее её при этом светлом видении и славленьи. Пение ребят и светлый образ, выделявшийся в темноте ночи, ей показались тогда чем-то неземным, часто потом она видела во сне светлую звезду, украшенную пучками разноцветных лент и лоскутков. Вспоминались ей и девичьи субботки. Уж как весело бывало на этих субботках! Были две молодые вдовы Алтова да Преснина, так уж у них такой пир всегда шёл, что весь год помнился. Примостят они, бывало, у печки скамейки, одна повыше другой, наставят разных закусок, девушки разоденутся и сидят на скамейках, словно картины писаные. Для парней скамьи у дверей припасены. И купеческие сыны не брезговали бывать на субботках и разных лакомств и закусок нанесут полные узлы. А фонарь-то какой девушки мастерили! Хорош тот, что пареньки клеят, но их был ещё лучше. Уж как Потап Ильич малевал на том фонаре Иродово мученье в аду да убиение младенцев, так уж никто лучше его не распишет. А уж на ясли, волхвов и Страшный суд так и купцы заглядывались. Засветят девушки в фонаре десяток свечей и начнут славленьем, а песни поют, да какие песни – одна другой лучше! А прибаутки так и сыпались. Вот и она познакомилась на субботках со своим муженьком. Что ж, хорошо ведь как прожила она со своим Пахомычем, не дал ему только Господь долгого веку. Господня воля! И вдовой живётся ей не ахти как худо: невестки её берегут, почитают, внуки как красные яблоки в саду, молодость как вспомнится, так сердце встрепенётся. Пойдут, бывало, девушки с фонарём из дома в дом, и в каждом-то им всего припасено. Натешатся девушки фонарём и ребятишкам отдадут, те на салазки поставят – и марш Христа славить. Иные подростки мастерски про Ирода певали, хоть кого распотешат.
– А что, ребята, – обратилась она к работавшим, – дай я вас старой песне научу.
– Научи, научи, бабушка! – закричали ребятишки.
Старуха одернула кофту и затянула дребезжащим голосом:
Шёл, перешёл месяц по небу,
Встретился месяц с ясною зарёю.
– Ой, заря, где ты у Бога была?
Где ты у Бога была, где теперь станешь?
– Стану я в Ивановом дворе,
В Ивановом дворе, в его горенках,
А во дому у него да две радости
Первая радость – сына женити,
А другая радость – дочку отдати.
Будь здоров, Иван Терентьич,
С отцом, с матерью, со всем родом,
Со Иисусом Христом, Святым Рождеством!
– Мы песню эту Трофимычу споём, – решил Трошка. – У него сын жених и дочь подросток. А голосу-то научи!
– Вот погодите, малый встанет, так поучу.
Вскоре и малый поднялся, и песня громко парням пропета. Вот уж и солнышко заходит, того гляди, хозяева приедут – пора по домам. Собирают парни всё своё добро, фонарь на палку у печки ставят, бумагой закрывают – пусть попросохнет в тепле, а сами бегут весёлой гурьбой на улицу. Бабушка принимается мыть и скрести стол, слегка охает и головой покачивает:
– Ишь пострелята, что напачкали!
Вот и святые вечера Рождества Христова настали. Всем отдых, всем свои радости. Ребята как сыр в масле катаются… Утро всё в игре проходит; за обедом горячее с говядиной, вкусные лепёшки, а как вечер настанет, идут Христа славить. В каком дому свеча на окне – значит, рады гостям. В тот двор въезжают и славят, а их угощают сластями да пирогами, а то и денег дадут.
Саша Чёрный. Рождественский ангел
– Подайте, Христа ради, милостыньку! Милостыньку, Христа ради!..
Никто не слышал этих жалобных слов, никто не обращал внимания на слёзы, звучавшие в словах бедно одетой женщины, одиноко стоявшей на углу большой и оживлённой городской улицы.
– Подайте милостыньку!..
Прохожие торопливо шагали мимо неё, с шумом неслись экипажи по снежной дороге. Кругом слышался смех, оживлённый говор…
На землю спускалась святая, великая ночь под Рождество Христово. Она сияла звёздами, окутывала город таинственной мглой.
– Милостыньку… не себе, деткам моим прошу…
Голос женщины вдруг оборвался, и она тихо заплакала. Дрожа под своими лохмотьями, она вытирала слёзы окоченевшими пальцами, но они снова лились по её исхудалым щекам. Никому не было до неё дела…
Да она и сама не думала о себе, о том, что совсем замёрзла, что с утра не ела ни крошки… Вся мысль её принадлежала детям, сердце болело за них…
Сидят они, бедные, там, в холодной тёмной конуре, голодные, иззябшие… и ждут её… Что она принесёт или что скажет? Завтра великий праздник, всем детям веселье, только её бедные детки голодны и несчастны.
Что делать ей? Что делать? Все последнее время она работала как могла, надрывала последние силы…
Потом слегла и потеряла последнюю работу…
Подошёл праздник, ей негде взять куска хлеба…
О, детки, бедные детки! Ради них она решилась, в первый раз в жизни, просить милостыню… Рука не поднималась, язык не поворачивался… Но мысль, что дети её есть хотят, что они встретят праздник – голодные, несчастные, эта мысль мучила её, как пытка. Она готова была на всё. И за несколько часов ей удалось набрать несколько копеек… Несчастные дети! У других детей – ёлка, они – веселы, довольны в этот великий праздник, только её дети…
– Милостыньку, добрые люди, подайте! Подайте, Христа ради!
И, словно в ответ на её отчаяние, неподалёку раздался благовест… ко всенощной. Да, надо пойти, помолиться… Быть может, молитва облегчит её душу… Она помолится усердно о них, о детях… Неверными шагами доплелась она до церкви…
Храм освещён, залит огнями… Всюду масса людей… весёлые довольные лица. Притаившись в уголке, она упала на колени и замерла… Вся безграничная, материнская любовь, вся её скорбь о детях вылилась в горячей молитве, в глухих скорбных рыданиях. «Господи, помоги! Помоги!» – плачет она. И кому, как не Господу Покровителю и Защитнику слабых и несчастных, вылить ей всё своё горе, всю душевную боль свою? Тихо молилась она в уголке, и слёзы градом лились по бедному лицу.
Она не заметила, как кончилась всенощная, не видела, как к ней подошёл кто-то…
– О чём вы плачете? – раздался за ней нежный голос, показавшийся ей небесной музыкой.
Она очнулась, подняла глаза и увидала перед собой маленькую, богато одетую девочку. На неё глядели с милым участием ясные детские глазки. Сзади девочки стояла старушка-няня.
– У вас есть горе? Да? Бедная вы, бедная! – Эти слова, сказанные нежным детским голосом, глубоко тронули её.
– Горе! Детки у меня голодны, с утра не ели… Завтра праздник такой… великий…
– Не ели? Голодны? – На лице девочки выразился ужас.
– Няня, что же это! Дети не ели ничего! И завтра будут голодны! Нянечка! Как же это?
Маленькая детская ручка скользнула в муфту.
– Вот, возьмите, тут есть деньги… сколько, я не знаю… покормите детей… ради Бога… Ах, няня, это ужасно! Они ничего не ели! Разве это можно, няня!
На глазах девочки навернулись крупные слёзы.
– Что ж, Маничка, делать! Бедность у них! И сидят, бедные, в голоде да в холоде. Ждут, не поможет ли им Господь!
– Ах, нянечка, мне жаль их! Где вы живёте, сколько у вас детей?
– Муж умер – с полгода будет… Трое ребят на руках осталось. Работать не могла, хворала всё время… Вот и пришлось с рукой по миру идти… Живём мы недалеко… вот тут… в подвале, на углу, в большом каменном доме купца Осипова…
– Няня, почти рядом с нами, а я и не знала!.. Пойдём скорее, теперь я знаю, что надо делать!